Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов - Валентин Фалин

У. Черчилль выдаст попозже образчик человеческой испорченности и политической неблагодарности, когда напишет в своих воспоминаниях: «Отнюдь не желая хотя бы в малейшей степени оспаривать вывод, который подтвердит история, а именно: что сопротивление русских сломало хребет германских армий и роковым образом подорвало жизненную энергию германской нации, – справедливо указать на то, что более года после вступления России в войну она нам казалась обузой, а не подспорьем». Или там же: «Мы приветствовали вступление России в войну, но немедленной пользы оно нам не принесло»[398].

Советские вооруженные силы и народ неимоверными жертвами и усилиями в единоборстве перемалывали нацистское воинство. Англия была избавлена от угрозы германского вторжения и могла, не перетруждая себя, сплетать пресловутое «кольцо блокады» рейха, и это казалось «обузой»? Где же хваленые проницательность и ум Черчилля? Ум еще не мудрость, и даже мудрость ничто без внутренней честности.

Наши жестокие поражения и потери 1941–1942 годов премьер где иносказательно, а где со злорадством инвентаризировал как расплату за «равнодушие к судьбе других», за нежелание думать ни о ком, «кроме как о себе». Глава XX книги 1 третьего тома его мемуаров так и названа – «Советы и Немезида». Желание вопреки всему отстоять предвзятые тезисы сталкивает Черчилля с Черчиллем. Ведь буквально тут же он констатирует, что советские руководители «выиграли время, и, когда 22 июня 1941 года пробил час их испытаний, они оказались гораздо сильнее, чем воображал Гитлер»[399].

Опять же в опровержение самого себя Черчилль цитирует любопытный немецкий документ – соображения Э. Вайцзеккера (28 апреля 1941 года), ставящие под сомнение целесообразность «русского похода».

«Может быть, и соблазнительно нанести коммунистической системе смертельный удар, – писал Вайцзеккер, – и можно также сказать, что логика вещей требует, чтобы Евразийский континент был противопоставлен англосаксам и их сторонникам. Но единственное решающее соображение заключается в том, ускорит ли это падение Англии.

Мы должны различать две возможности:

а) Англия близка к краху. Если примем эту посылку, то, создав себе нового противника, мы лишь ободрим Англию. Россия не является потенциальным союзником англичан. Англия не может ожидать от России ничего хорошего. В России не связывают никаких надежд с отсрочкой краха Англии так же, как вместе с Россией мы не уничтожаем никаких надежд Англии;

б) если мы не верим в близкий крах Англии, тогда напрашивается мысль, что, применив силу, мы должны будем снабжать себя за счет советской территории… Я не вижу в Русском государстве какой-либо действенной оппозиции, способной заменить коммунистическую систему, войти в союз с нами и быть нам полезной. Поэтому нам, вероятно, пришлось бы считаться с сохранением сталинской системы в Восточной России и в Сибири и с возобновлением военных действий весной 1942 года. Окно в Тихий океан осталось бы закрытым.

Нападение Германии на Россию послужило бы лишь источником моральной силы для англичан. Оно было бы истолковано ими как неуверенность Германии в успехе ее борьбы против Англии. Тем самым мы не только признали бы, что война продлится еще долго, но и могли бы действительно затянуть ее, вместо того чтобы ускорить»[400].

Это написано Вайцзеккером до полета Гесса, до отчаянной попытки, если не удастся напрямую сговориться с Лондоном, обеспечить себе на Западе второе издание «странной войны», чтобы наскоро разделаться с СССР и стать, как рассчитывал Гитлер, хозяином положения на Европейском континенте. Выбор в пользу «Барбароссы» против «Морского льва» определял до известной степени временной фактор. Успеть – значило, между прочим, нейтрализовать США до того, как они наберут силу и уверуют в нее[401].

Что, однако, хотел доказать Черчилль, воспроизводя Вайцзеккера? Подкрепить ссылками на немецкого дипломата мнение, будто СССР – «исконный противник» Англии, и тем оправдать своекорыстный подход к советскому союзнику на протяжении всей войны и разрыв с Москвой после победы? Или очиститься в годы холодной войны от грехопадения, приведшего его к сотрудничеству с «большевиками»?

Трудно интерпретировать задумки таких склонных к многоходовым интригам личностей, как глава британского военного кабинета. Несомненно одно: его сокровенной мечтой было взять приз в великой войне малой британской кровью. Столь головоломная задача поддавалась решению лишь ценой чужих жизней, жертвой миллионов солдат и граждан других стран.

Британское военное и политическое руководство отводило Советскому Союзу от трех до шести недель времени на противостояние агрессору. Прямая помощь СССР заранее исключалась. Инструкция, разосланная британским командующим на различных театрах военных действий, гласила: «Сотрудничество не переходит в военный союз, равно как нет каких-либо планов посылки вооруженных сил или поставок военных материалов»[402]. Так было решено еще 18–19 июня и цветисто воспроизведено Черчиллем 22 июня. Это во-первых.

Во-вторых, когда истек срок, отведенный на заклание СССР, и несмотря на подписание с Москвой соглашения о сотрудничестве в войне против Германии, в позиции Лондона конструктивных подвижек не произошло. Дальше демонстраций политического и психологического эффекта «пожатия рук» (и то не всегда) дело не шло. После прибытия в британскую столицу советской военной миссии во главе с генералом Ф. Голиковым, имевшим полномочия координировать усилия двух держав в войне с общим противником, Форин офис дал начальникам штабов рекомендацию показывать «внешне сердечное обхождение с русскими… Для создания атмосферы дружелюбия нам следует, не жалея себя, развлекать членов миссии…». И от обменов мнениями по сути проблем уклоняться[403].

Бытующую в исторической литературе версию возникновения «большого союза» профессор Г. Городетский называет мифом, творцом которого был сам Черчилль и который подкреплялся его многотомными «многое искажающими и тенденциозными мемуарами»[404]. Согласно этим сочинениям, премьер предстает решительным сторонником приведения британской стратегии в соответствие с новыми условиями, создавшимися в результате нацистской агрессии против СССР, и координации действий с Москвой, а Сталин представляется неблагодарным партнером.

Документы из британских архивов не оставляют от этого мифа камня на камне. Британский посол в Москве С. Криппс характеризовал линию англичан в первые недели войны в следующих выражениях: «Они (члены кабинета У. Черчилля) хотят иметь от сотрудничества (с СССР) одни лишь выгоды, ничего не давая взамен»[405].

Публичные обращения адресовались русскому народу. Особенно в первые дни войны Вашингтон и Лондон тщательно избегали ассоциироваться с советским руководством и связывать себя обязательствами перед ним. Крах системы представлялся неотвратимым, и в западных столицах ломали голову: как обеспечить продолжение сопротивления России без советской власти.

Не надо вздевать руки к небу, разыгрывая благородное возмущение «ханжеством» Лондона и Вашингтона летом и осенью 1941 года. Правительства Англии и США обязаны были просчитывать от «а» до «я» и прогнозировать развитие также на случай военного поражения СССР.

Вернуться к планам 1918–1919 годов? Соблазнительно. И столь же сомнительно, чтобы рейх по доброй воле захотел делиться своей добычей.

Как будет выглядеть финальный «компромисс» с Германией, оседлавшей континентальную Европу, покажет время. Пока суд да дело, нелишне подыскать персонажей на замену Сталину и его режиму, исходя из принципа правопреемственности с тем, что имелось в России до ноября 1917 года, и надежности на вкус демократий их будущих партнеров. Первым кандидатом в верховные правители послесталинской России шел Александр Керенский – глава последнего, Временного правительства, свергнутого большевиками и эсерами. Керенский, насколько было известно Москве, не чурался обсуждения такой возможности, хотя делал попутно различные оговорки.

С участием «уважаемых российских граждан» примерялись макеты призывов к населению, рескриптов и декретов. Пробудился спрос на «специалистов», прошедших закалку сибирским климатом в войсках США, что интервентировали на потребу белым, и не слишком жаловавших красных. Внимательным образом проверялось, кто в СССР из «бывших» уцелел и к кому при необходимости могут быть выстроены родственные и прочие подходы. Брались на учет собственники, пострадавшие от национализаций и конфискаций периода Гражданской войны и демонтажа Сталиным новой экономической политики. В общем, занятие хлопотное и к тому же обоюдоострое. Любая утечка сведений была чревата неприятностями.

Антибольшевизм Гитлера и антибольшевизм демократий – что сильнее: силы отталкивания или притяжения? Антисемитизм нацистов мешал. Но какие-то тропки не заросли наглухо? Гитлер посматривал на Мадагаскар как замену будущему Освенциму, англичане не сразу решились, что лучше – Палестина или Кения. Близость не просто географическая.