Малафрена - Урсула Ле Гуин

— Я вечно говорю и думаю только о себе! — с отчаянием сказал он.

— Ну и что? Этот объект вполне заслуживает внимания. Но хорошо бы…

— Если бы не ты, минувший год…

Оба смутились и некоторое время молчали.

— А твоя заветная мечта?… С ней ты пока не расстался?

Эстенскар молча покачал головой.

— Значит, Эстен — тоже часть твоего плана? — продолжал тормошить его Итале.

— Не уверен. Я знаю одно: с тех пор, как я все понял, я сразу почувствовал, что мне необходимо уехать из Красноя, и как можно дальше!

— Ты это знал еще во время нашей самой первой беседы. Помнишь? У меня дома.

— Да, мы еще сыр ели… Это было два года назад. И я тогда продолжал жить с Розали — наши отношения были в самом разгаре. Господи! Какой дурак!

Итале снова обследовал кувшин из-под пива, обнаружил, что он, как и следовало ожидать, совершенно пуст, и встал, сладко потягиваясь.

— Завтра, похоже, я ни рукой, ни ногой двинуть не смогу — совсем от верховой езды отвык.

— Послушай, Итале. Раз уж разговор зашел…

— Да? И о чем, интересно, он зашел? — Итале помрачнел.

— Что у тебя с Луизой Палюдескар?

— Я и сам себя все время об этом спрашиваю!

— Что, собственно, вдруг пошло не так?

— Не знаю. Не понимаю… Я не понимаю, чего она хочет!

— И никогда не поймешь… А чего хочешь ты?

Итале оперся о каминную полку, глядя в огонь.

— Спать с ней.

— И она тоже этого хочет?

— Я думал, что да.

— Но теперь она хочет большего?

— Нет… меньшего, — с трудом выговорил Итале. Он не знал, какими словами выразить то, что было на сердце. — Я же сказал, что не понимаю ее. Мы любим друг друга, но… у нас ничего не получается. Мы не ладим. Мы без конца делаем друг другу больно. И я не знаю почему.

— «Я не знаю, я не понимаю», — сказала соломинка, вспыхивая в пламени костра… Видишь ли, Итале, влюбленность… да и любовь изобрели поэты. Поверь мне, уж я-то знаю! Все это ложь. Самая худшая из всех. Слово, не имеющее значения. Любовь — это не надежная скала, а водоворот, бездна, которая высасывает из тебя душу!

— Но должна же быть… Ну хорошо. Сейчас я как-то не готов говорить на эту тему. Пока что я от любви сбежал — на время, возможно. Надеюсь, что впоследствии многое увижу яснее. Когда-нибудь потом. Вот ты не желал оглядываться, когда мы уезжали из Красноя, и был прав!

Эстенскар кивнул; но на следующую ночь он снова вернулся к этому разговору. Переночевав в «Золотом льве», они целый день ехали верхом по очаровательной и удивительно тихой местности, а потом без сил рухнули прямо в свежее сено на сеновале в хлеву, завернувшись в попоны, одолженные им гостеприимным хозяином. Вокруг царили дивные ароматы — свежего сена, зерна, конского навоза, а за широким окном сарая сверкали яркие звезды.

— Луиза пытается создать свой мир, — вдруг сказал Эстенскар. — В точности как и я когда-то. И она сама его когда-нибудь разрушит — как это сделал я. Не позволяй ей сбивать тебя с пути, Итале!

— А где он, мой путь? Раньше я был уверен, что знаю это… Я не знаю даже, что правильно, а что неправильно, не знаю, какова цель моей жизни, что я вообще должен в этой жизни делать. Мне не по душе то, что Луиза называет свободой, — это не любовь, а какая-то интрижка! И эта вечная таинственность, недопустимость любых планов на будущее…

— Таково ее понимание свободы. И это совсем не так уж глупо. Ведь если бы она вышла за тебя замуж, то ты был бы свободен, а она угодила бы в ловушку! Любовь — это игра, в которой проигрывают все. Послушай, Итале, я больше не стану поднимать эту тему; я отлично понимаю, что не мое это дело. Но я знаю Луизу много лет, я вполне мог бы влюбиться в нее, если бы не встретил ту, другую. Учти: она очень похожа на меня. Она хочет выбирать сама и всегда старается взять инициативу в свои руки. Стоит ей увидеть кого-то, и она уже не может оставить этого человека в покое — ты, например, не знаешь и, я надеюсь, никогда не узнаешь, какая ревность пожирает ее, когда она на тебя смотрит. Но я-то знаю ее хорошо! Берегись — и ее, и меня. Мы, если дать нам волю, способны уничтожить тебя, разрушить твою жизнь. — Голос Эстенскара звучал холодно, но в нем слышалось какое-то странное веселье.

— Неправда, этого вы сделать не можете, — сказал Итале медленно и отнюдь не весело.

— Иди один, — прошептал Эстенскар. — Один.

В огромном квадрате распахнутого окна восхитительно сияли звезды — в зените Вега, чуть в стороне созвездие Льва, похожее на серп, забытый среди серебристых колосьев пшеницы, дальше созвездие Лебедя, качающегося на волнах звездной реки, а на юго-западе — созвездие Скорпиона, значительно более крупное, чем прочие созвездия, и холодно светившееся в теплой земной ночи. Внизу похрапывали и посапывали лошади и скотина, спали чутким звериным сном. Еще пели запоздалые сверчки, которым более не нужно было перекрикивать голоса людей. Итале уснул довольно быстро и, проснувшись еще до рассвета, увидел в окне сереющие небеса, точно бесцветные воды реки, в которых еще светил блекнувший Орион, охотник и воин зимней поры.

В тот день они добрались до Copra, небольшого городка у слияния рек Сорг и Рас, а затем, проехав несколько миль по берегу Раса, пересекли границу провинции Фрелана и оказались в Полане. И сразу же поднялся восточный ветер, словно поджидавший их там и принесший с собой холод тех бескрайних и пустынных горных просторов, над которыми он пролетал. Друзья остановились в деревенской гостинице, где их всю ночь будило блеянье множества овец, сгрудившихся на ближнем лугу, позвякиванье овечьих колокольчиков и громкие голоса гуртовщиков, пировавших внизу, в общей гостиной. На следующий день стало совсем холодно; с рассветом легкий туман рассеялся, и на небе от края до края разлилось бледное сияние зари, но всходившее солнце казалось маленьким и тусклым. Теперь они ехали на юго-восток, и ветер бил им прямо в лицо. Пахотные земли вокруг становились все беднее и вскоре сменились заросшими травой лугами, которым, казалось, не будет ни конца ни края. За весь день им никто не встретился, и они пребывали как бы в полном одиночестве между небом и землею; лишь изредка недалеко от дороги они видели деревья, или ручей, или чей-то явно обитаемый дом вдалеке, но вряд ли жившие там люди способны были составить им компанию. Дорога шла вверх, и всадникам потребовался целый день, чтобы подняться метров на триста. По мере приближения к Эстену горы вокруг становились все круче, а изредка попадавшиеся крестьянские домики все беднее; эти лачуги жались со своими хлевами и овчарнями к западным склонам гор и холмов, надеясь укрыться от непрерывно дующих в этих местах холодных ветров. Путники миновали деревушку Колей, когда солнце клонилось к западу; до Эстена им оставалось преодолеть еще километров семь, и туда они добрались уже в полной темноте. Итале смог разглядеть лишь огни огромного дома среди деревьев под холмом, своей округлой вершиной защищавшим дом от восточных ветров и делавшим невидимой всю восточную часть неба, усыпанного звездами. И повсюду вокруг виднелись силуэты холмов, темные на фоне звездного неба, а на земле — ни огонька, только призрачный звездный свет да ярко горящие окна господского дома, казавшегося одиноким, точно корабль в морском просторе. Быстро поужинав вместе с братом и невесткой Эстенскара, путешественники отправились спать. Комната Итале находилась в юго-восточной части дома; он успел заметить, что в этой комнате высокий потолок, очень немного мебели и выскобленные добела полы; собственно, весь дом показался ему примерно таким же. Все здесь пахло сельской жизнью и покоем. И стояла полная тишина.

Проснувшись поздно, Итале открыл глаза, и навстречу ему хлынул поток яркого солнечного света. Во дворе, видимо прямо под его окошком, распевал мальчишка-конюх, чистя скребницей похрапывающего и нервно переступающего коня. Итале никогда не слышал этой песни и местный говор тоже разбирал с трудом.

В Ракаве, за стеной ее высокой,

Я милую свою оставил навсегда.

Живу средь диких скал, в стране далекой,

Где в реках и ручьях не плещется вода…

Старинная сложная мелодия, которую выводил хрипловатый, но звучный голос парнишки, вилась, точно ручей меж валунов, и все это было как бы частью живого ясного ветреного утра за окном. Итале вскочил, полный энергии и готовый к любому следующему повороту своей судьбы.

Завтракали он с Амадеем в длинной столовой; Ладислас Эстенскар «ушел в поля», как сказала его юная жена. Она тоже присела за стол вместе с ними, но завтракать не стала: она встала уже давным-давно, вместе с мужем. Это была тихая, темноволосая восемнадцатилетняя женщина. Замуж она вышла всего пять месяцев назад и держалась скорее как девочка у себя дома в присутствии гостей, а не как хозяйка. Деверя своего она явно побаивалась и искренне им восхищалась. Зато с Итале они общий язык нашли сразу, и он заявил Амадею, когда они, отправившись на прогулку, поднялись на вершину нависавшего над домом холма: