Приговор приведен в исполнение - Сергей Зверев

– Полезное… может быть, а вот приятное… – Святой самым внимательным образом изучил каждую черточку физиономии двухметрового великана. – Как звали у нас в спецназе парней, ловящих кайф от самого кровопролитного рейда? От заданий для камикадзе? Кому никогда и нигде не больно и не страшно?

Экзаменуемый дерзко выпалил:

– Отморозки!

Повернувшись, словно на строевом смотре, Гуляй задел плечом Святого и, ступая строевым шагом, отмаршировал к машине. Запуская движок малолитражки, просевшей под весом его массивного тела, Гуляй осветил фигуру командира фарами.

– Святой! Я остаюсь в резерве! – зычно проревел экс-сержант, проезжая мимо.

Пушистый помазок из шерсти барсучьего хвоста нежно массировал щеки, равномерно распределяя радужную мыльную пену. Крема для бритья в ванной комнате Углановой не оказалось, а вот эту дорогостоящую вещицу какой-то рассеянный любовник позабыл на полке зеркала. Там же в стаканчике со старыми зубными щетками, сохраняемыми Дарьей в соответствии с чудной суеверной приметой, он обнаружил одноразовый бритвенный станок.

Утреннее бритье дисциплинирует. Святой в самых скотских условиях не давал себе поблажки, безжалостно уничтожая щетину. Иногда это вызывало насмешки и обвинения в чистоплюйстве, особенно когда вода была дефицитом. Но он с самурайским упорством совершал утренний ритуал, сделав эту процедуру стабильной, как восход солнца. Кроме обязательного бритья, ничего постоянного в бурно меняющейся жизни Святого не было.

Расправившись с проступившей за ночь щетиной, он выполоскал помазок, закрыл предохранительным футляром лезвие и, смыв остатки пены с лица, принялся искать какой-нибудь лосьон. Полки, шкафчики ванной комнаты ломились от дамской косметики. Плохо ориентируясь на этом парфюмерном складе, Святой переставлял флаконы, тубы с пеной для укладки волос, дезодоранты, знакомые по рекламам, и раздраженно бормотал:

– О боже, да этим добром кордебалет можно забальзамировать! Зачем одной женщине столько косметики?

Запутавшись в изобилии вспомогательных средств дамской красоты, Святой вдруг вспомнил кадры из доброго и по-настоящему смешного фильма «Джентльмены удачи», где воришка, хлебнув шампуня профессорской дочки, выдувает ртом пузыри. Ленту часто крутили в гарнизонном клубе по просьбе офицеров, которым предстояло вести солдат в очередную мясорубку…

Производить опыты над собственной кожей Святой не решился, сочтя, что горячей воды достаточно для приличествующего мужчине макияжа. Чуть не поскользнувшись на влажном кафеле пола (перед ним принимала душ хозяйка квартиры), он вышел из ванны.

Дарья орудовала на кухне, сооружая завтрак на скорую руку. Кухаркой Угланова была никудышной. В шкворчащей яичнице бултыхались осколки скорлупы, а салат из покромсанных на четвертинки помидоров был в самый раз для глотки бегемота. Только банку со шпротами ей удалось открыть ровнехонько по диаметру, не покорежив краев.

– Я голодна, словно ночь напролет занималась любовью, – безапелляционно заявила журналистка, вываливая пережаренную желтково-белковую с вкраплением известковой субстанции биомассу на широкое блюдо. – Налетай!

Дарья с чистой совестью могла отпустить пикантную шутку, потому что ночь они провели раздельно. Никакого борения плоти и разума, как пишут в женских романах, не происходило. Просто, войдя в прихожую, Святой заметил тапочки размера этак сорок четвертого.

– Если переобуюсь, ухажер не расстроится? – спросил тогда Дмитрий.

– От Кости остались, – тусклым вдовьим голосом Угланова произнесла имя погибшего друга. – Надо выбросить, но рука не поднимается. Я постелю тебе в зале, на диване…

Уминая малосъедобную стряпню, Угланова постоянно вскакивала то за солью, то за добавочной порцией, то к закипевшему чайнику. Порывистая в движениях, она метеором носилась по кухне, параллельно делясь сплетнями о сыне Бодровского:

– Обыкновенный московский бамбук! Тусовался по ночным клубам, казино. Менял автомобили и учебные заведения. Тачки долбил о фонарные столбы, а учеба разбивалась о его тупую башку. Бросал вузы. Выставлял папашу на посмешище. Наши репортеры светской хроники встречали Романа Бодровского на фуршетах, презентациях и тому подобное. У мальчика была мания величия. Представлялся как будущий финансовый гений. – Угланова прервалась, чтобы приготовить кофе и заодно прикурить от газа сигарету. – Я видела младшенького в «Метелице»… Крысенок! Предлагал моей подруге продегустировать кокс…

– Что? – Святой, прихлебнув кофе, уже думал, как избавиться от растворимой бурды, не лезшей в горло после божественной «Лавазы», популярнейшего в Италии кофе.

– Кокаин… Кокс – это модно, аристократично и дорого. Нюхают избранные, а народец попроще торчит на игле с «винтом», колеса глотает. Теперь этого свинства в Москве навалом.

– Тогда Бодровский не по адресу посылает. Бригаду в Колумбию снаряжать надо. Добивать меделинский наркокартель! – пошутил Святой, давясь кофе под взглядом изумрудно-зеленых глаз Дарьи.

– Я, Святой, деталей грехопадения мальчика не знаю, не люблю копаться в грязном белье богатеньких. Но опять же по слухам, Рома «заторчал» по-взрослому. Подсел на амфетамины, трахал все, что движется. У «химиков» не эрекция – столбняк! – Угланова сделала неприличный жест, переломив в локте руку. – За месяц до смерти Романа упрятали в клинику. Папаша взял парня в ежовые рукавицы. Врачевали одновременно от зависимости и «сифона»…

– Чего? – Продвинутый сленг Дарьи заставлял недопонимавшего Святого переспрашивать.

– Сифилиса. Подцепил Ромчик венерическую болезнь, но это в наше спидоносное время полбеды! – Мрачная повесть не отражалась на завидном аппетите хозяйки квартиры. Раскрошив хлеб, она вымакивала масло из консервной банки, разбавляя жуткую смесь, которую мог переварить только стальной желудок, четвертой чашкой кофе. – В общем, горбатого могила исправит. Вышел Бодровский-младший из клиники, и понеслась душа в рай. Скандалы, ночные бабочки… Да, совсем забыла, проститутку гробанул в автокатастрофе. Сам сотрясением мозга отделался, а малышке каюк! – Цинизма в Углановой было хоть отбавляй. – Отгулял бамбук быстро. Умер от сердечной недостаточности после того, как вмазал в жилу какую-то дрянь. Закономерный финал, – без тени сожаления подытожила Дарья, убирая со стола посуду.

Щедро плеснув моющего средства на губку, хозяйка драила тарелки и пускала дым кольцами в изувеченный разводами потопа потолок кухни.

Эмансипированная журналистка, презирающая мещанскую тягу к порядку, выплюнула дотлевшую до фильтра сигарету в мойку, забитую картофельными очистками и остатками пищи.

– Дарья! Пора генеральную уборку делать. Тараканы сожрут. – Святой подставил чашку с недопитым кофе под струю разящей хлоркой воды.

– Погоди, Дмитрий! – Длинные пальцы девушки обвили его запястье.

– В чем дело? – Сумрачное выражение лица Дарьи заставило сердце Святого непроизвольно сжаться.

Опустив голову, Угланова уставилась в разошедшийся шов линолеума, заполненный мусоринками.

– Помнишь, в аэропорту ты попросил не оставлять семью майора Василенко. Поддерживать его вдову и все такое прочее. – От сильного волнения девушка кусала губы, теребя пуговицу халата. – Вчера вечером я не стала тебя расстраивать. На меня что-то нашло… – Угланова напряженно улыбнулась, словно положила венок на гроб, и резко вытолкнула из себя: – Ирины Василенко больше нет.

– То есть… – Святого будто саданули кованым сапогом в пах.

– Она умерла. – Слезы покатились по щекам девушки…

По аллеям Котляковского кладбища двигалась похоронная процессия. Музыканты играли не в такт, коверкая траурный марш. Редкая толпа родственников усопшего несла венки за гробом, а над ними кружило воронье.

– Недоноски! Им слон на ухо наступил, – скрежетнул зубами Святой, готовый размозжить фальшивому валторнисту голову его же трубой. – На кой ляд мертвым эта дискотека?

Они стояли у неосевшей могилы.

Деревянный крест. Жестяная табличка. Пожухлые цветы в надтреснутой стеклянной банке…

Командир десантно-штурмового батальона майор Василенко, раненный на площади Грозного, был соседом Святого по палате в Центральном госпитале Министерства обороны имени Бурденко. Знакомство переросло в дружбу «не разлей вода». Битый жизнью, рассудительный десантник надорвал сердце, переживая за пацанов, угробленных на позорной чеченской войне. Инфаркт поразил его вернее, чем пули снайпера. Эстафету дружбы приняла вдова майора – Ирина, оказавшая некогда Святому неоценимую услугу, предоставив убежище и, что важнее, поверив в его невиновность.

Присев на корточки, Святой прикоснулся ладонью к глинистой корочке могильного холмика, образовавшейся от затяжных августовских дождей. Двенадцать роз алели под крестом.