Спутники Волкодава - Павел Молитвин

Разумеется, все это было подстроено. Двоюродная сестрица Ниилит, давно поглядывавшая на сапфир, соблазнив Бхубакаша горстью медяков, сама же и нашептала дяде о том, что племянница его подарила-де наследство своей матери какому-то голодранцу. Дядя учинил разборку, использовав кнут в качестве единственного веского довода, способного заставить «несносную девчонку» говорить правду, и только правду. Справедливости ради надо отметить, что правда его в общем-то не слишком интересовала или же просто не поверил он своей лживой племяннице. Обстоятельства пропажи сапфира — дело второстепенное, главное, вернуть семейную реликвию, рассудил он и, оставив избитую девчонку реветь в амбаре, отправился к отцу Бхубакаша. Рука у шорника была тяжелая, и, поскольку рождались у него исключительно мальчишки, увещевал он их говорить правду не столько кнутом, сколько палкой. Если бы Ниилит вовремя об этой самой палке вспомнила, то, вероятно, не испытала бы в руках своих мучителей столь омерзительного страха, не умоляла бы так униженно о пощаде. Но рассуждать легко, когда все позади, да и кто знает, на какие подвиги подвигли бы Бхубакаша угрозы оказавшейся в полной его власти девчонки…

Кончилось все это тем, что Бхубакаш получил трепку от отца и обещанную горсть медяков от сестрицы Ниилит, дядя завладел сапфиром и припрятал его в тайную ухоронку. Сама же Ниилит получила от Зелхата изящный кинжал и небольшой, способный уложить как утку, так и дюжего мужика самострел. От домогательств голытьбы, алчно поглядывавшей на хорошевшую день ото дня девчонку, подарки старого лекаря уберегли, но мало было от них проку, когда она попалась на глаза скупщику рабынь, поставлявшему их самому Шаккаре. В жадности родичей своих Ниилит не сомневалась, они бы и родную дочь продали, если б покупатель сыскался, а о ней и говорить нечего. Досадно было другое — встреченный несколько месяцев назад в плавнях раненый воин, не успевший к тому же вовремя убраться с пути подраненного охотниками клыкача, оставил, как и обещал, Зелхату драгоценные ножны в уплату за лечение и уход. Продав их в Мельсине, можно было выручить сумму, в несколько раз превышавшую ту, что предложил за Ниилит скупщик Шаккары. К сожалению, Зелхат, не испытывая особой нужды в деньгах, вместо того чтобы попросить съездить в столицу кого-нибудь из пользующихся доверием соседей, — в Чирахе-то продавать ножны было особенно некому, да и на лишние вопросы отвечать не хотелось — поручил продажу их знакомому ювелиру, который вернется из своей поездки по саккаремскому побережью скорее всего уже после того, как Ниилит продадут в какой-нибудь «веселый дом».

Надежда на то, что Зелхат, получив вырученную от продажи ножен сумму, выкупит ее у Шаккары, не покидала девушку до последней минуты и помогала мириться с заключением в «Садке». Однако принесенное Сохи известие заставило ее взглянуть в глаза суровой действительности. Зелхату запрещен въезд в Мельсину, а посланный им человек конечно же не проявит той настойчивости, которая свойственна была старому ученому в достижении поставленной цели. Если бы Ниилит осталась в «Садке» — дело иное, но кто, во имя Богини, возьмет на себя труд разыскивать по «веселым домам» Саккарема полузнакомую девку, если даже предположить, что ее не увезут в Халисун или Мономатану, куда отправляется добрая половина проданных в Мельсине рабынь? Мысль о том, что помощи ей ждать неоткуда, повергла Ниилит в отчаяние, и потому-то слух о предстоящем походе в храм Богини Милосердной показался ей счастливым предзнаменованием, указывающим, что милость Богини не оставила ее. Другой возможности совершить побег у нее не будет, и если она не намерена стать рабыней для наслаждений, то должна действовать решительно и бесстрашно, ибо надеяться ей больше не на что и терять нечего.

Подбадривая себя таким образом, Ниилит при первом же ударе гонга накинула на плечи выданный ей матушкой Бельвер длинный серый плащ с капюшоном и одной из первых вышла из своей каморки в квадратный внутренний двор «Садка», откуда рабыни должны были отправиться в храм Богини Милосердной.

Полуденный зной освободил улицы Мельсины от горожан и приезжих, заставив их попрятаться по домам, укрыться под полотняными или камышовыми навесами. Шаккара, будь его воля, ни за что бы не выпустил своих рабынь под палящие солнечные лучи, от которых портился цвет кожи, появлялись, особенно на лицах не привыкших к такой жаре северянок, пятна и веснушки, увеличивались родинки, словом, товар портился и терял в цене; но Фарафангал — ближайший помощник и доверенное лицо самого Азерги — был непреклонен. О том, что поход в храм затеян по указанию Фарафангала, знали решительно все, но о цели его как матушки, так и разбитые на десятки, как принято в саккаремском войске, рабыни могли лишь гадать. Бронзовокожие халисунки и девушки из Вечной Степи, белолицые сегванки и девы из племени вельхов, смуглые саккаремки, золотистые аррантки и черные как ночь мономатанки, надвинув капюшоны и закутавшись в плащи из тонкой легкой ткани так, что ни рук ни лиц не было видно, взволнованно перешептываясь, обменивались самыми невероятными предположениями о причине, выгнавшей их на полупустые улицы Мельсины.

Удивление и любопытство их возросли бы еще больше, стань им известно, что даже сам Шаккара не знал, чем вызвано это странное желание, а точнее, повеление Азерги. Почтенному торговцу было ведомо одно: шествие через храм Богини Милосердной рабынь, собранных со всей Мельсины, длится уже третий день. Нетрудно было понять, что Азерги кого-то ищет, но оставалось совершенно непонятным, почему поиски должны происходить именно в этом древнем храме — ведь советник шада, как известно, оказывает покровительство жрецам Богов-Близнецов. Не менее любопытный, чем его воспитанницы, и начавший уже прикидывать, нельзя ли погреть на этом деле руки, Шаккара на славу угостил Фарафангала и даже одарил великолепной статуэткой искусной мономатанской работы, однако посланец Азерги упорно не желал раскрывать тайну своего господина, уверяя, что и сам не знает, для чего затеян смотр рабынь. Быть может, он и в самом деле не знал — во всяком случае, желая хоть как-то отблагодарить гостеприимного хозяина «Садка», Фарафангал оказал ему две любезности. Во-первых, сверившись со списками, перенес посещение его воспитанницами храма с позднего вечера на послеполуденное время, поскольку в сумерках ныне в Мельсине чего только не случается; а во-вторых, пообещал прислать в помощь телохранителям Шаккара два десятка дворцовых стражников, ибо товар владельца «Девичьего садка» требовал усиленной охраны даже в самое светлое время суток.