Белларион - Сабатини Рафаэль

Они поехали вместе. Она говорила об охоте: о том, как удобно преследовать добычу на этой равнине, тянущейся иногда многие мили; о том, что сегодняшняя жара, наверное, заставила птиц держаться в зарослях и их поездка оказалась впустую, и о многом другом еще.

Белларион, с отсутствующим видом, трусил рядом с ней, вполуха слушая ее болтовню, так что в конце концов она замолчала. Однако через некоторое время, искоса взглянув на него из-под длинных ресниц, она приглушенным голосом спросила:

— Ты сердишься на меня, Белларион?

Он вздрогнул, как от удара, но быстро справился с собой.

— С чего вы взяли, синьора? — ответил он вопросом на вопрос.

— В последнее время ты выглядишь таким чужим. Ты избегаешь меня с той же настойчивостью, с какой я ищу встречи с тобой.

— Как я мог предположить, что вы ищете встреч со мной?

— А разве ты не видел?

— Я счел за лучшее не замечать.

Она слегка вздохнула.

— Ты хочешь сказать, что не в твоих привычках прощать.

— Вовсе нет. Я не держу зла ни на одно живое существо, будь то мужчина или женщина.

— Поистине небесное совершенство! Каково-то тебе приходится на земле!

Однако она лишь на одно мгновение дала себе волю, и, показав когти, тут же спрятала их.

— Нет-нет, прости, ради Бога, я не хотела смеяться над тобой. Но ты такой холодный и безмятежный. Наверное, поэтому ты и смог стать великим солдатом, как тебя уже стали называть. Но от этого тебя не станут любить больше, Белларион.

— Я не припомню, чтобы добивался чьей-либо любви, — улыбнулся Белларион.

— Даже женской?

— Святые отцы велели избегать ее.

— Святые отцы! Хм-м! — вновь вырвалось у нее. — Зачем только ты оставил своих отцов?

— Именно этот вопрос я задавал себе, когда последний раз виделся с вами.

— И ты не угадал ответ?

— Нет, синьора.

— Ты грубиян! — сурово отрезала она и натянуто рассмеялась.

— А вы — жена синьора Фачино, — решился поставить точки над «i» Белларион.

— Ага — в очередной раз поменяв интонацию, воскликнула она. — А если бы я не была женой Фачино? Что изменилось бы? — смело взглянула она ему в лицо, и, увидев ее страсть, он неожиданно почувствовал к ней жалость.

— Трудно представить себе занятие более никчемное, чем задумываться о том, что стало бы с нами, если бы обстоятельства были иными, — с оттенком торжественности ответил он, глядя прямо перед собой.

Она не ответила, и некоторое время они ехали молча.

— Я думаю, ты простишь меня, если я объясню тебе кое-что, — наконец проговорила она.

— Что именно? — поинтересовался он, заинтригованный ее неожиданными словами.

— В ту ночь в Милане… когда мы последний раз говорили наедине… ты, наверное, подумал, что я слишком жестоко обошлась с тобой?

— Не более жестоко, чем это принято в мире, где мужчины куда менее равнодушны к красоте, чем к понятию чести.

— Я знаю, что только твоя честь заставляет тебя быть суровым со мной — сказала она и, протянув руку, коснулась его руки, лежавшей на луке седла. — Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, Белларион. Как могла я сердиться на тебя тогда?

— Вы казались сердитой.

— Казалась, только казалась, поскольку это было необходимо. Ты ведь не знал, что за шпалерой note 89, закрывавшей дверь в соседнюю комнату, стоял Фачино.

— Я тоже надеялся, что вы не знали об этом, — невозмутимо ответил Белларион.

Она отдернула руку, словно обожглась; затем нахмурилась и прикусила губу.

— Значит, ты знал! — воскликнула она, и ее голос выдавал ее чувства.

— Шпалера слегка дрожала, хотя в комнате не было сквозняка. Это привлекло мое внимание, и я увидал мыски сапог синьора, высовывающиеся из-под нее.

Ее лицо исказила гримаса злобы, и Белларион не мог не изумиться, как в одном существе могли сочетаться такая красота и такое бессердечие.

— Когда… когда ты увидел: до того, как говорил со мной, или после?

— Вы плохо думаете обо мне. Разве стал бы я так резко и откровенно разговаривать с вами, если бы вовремя заметил его сапоги?

Но такое объяснение ничуть не смягчило ее.

— Я надеялась услышать, что ты догадался об этом с самого начала.

— Вы надеялись, что я окажусь последним трусом и спрячусь за женской спиной от праведного гнева ее мужа?

Она не ответила, и он продолжил:

— Мы оба обманулись в своих надеждах. Я тоже считал, что вы не подозревали о присутствии Фачино и говорили со мной от чистого сердца.

Смысл его слов не сразу дошел до нее. А когда она все поняла, ее лицо залилось густой краской и в глазах заблестели непролитые слезы негодования и обиды. Однако когда она заговорила, ее голос звучал иронически, хотя и слегка дрожал.

— Ты жесток ко мне, — с укоризной в голосе проговорила она. — Своим презрением ты сначала раздел меня донага, а затем облил грязью. Я была твоим другом, Белларион, — более, чем другом. Но отныне с этим покончено.

— Синьора, если я оскорбил вас…

— Да, оскорбил, — повелительно прервала она его. — А теперь слушай: отныне мне придется постоянно находиться рядом с синьором Фачино, но ты должен расстаться с ним.

— Вы хотите, чтобы я оставил его службу? — недоверчиво спросил он.

— Я прошу об этом… как об одолжении, Белларион. Ты сам довел наши отношения до такого состояния, что я не смогу ежедневно встречаться с тобой, не испытывая при этом унижения. Ты уйдешь, или, клянусь, я…

— Лучше не клянитесь, — неожиданно вспылил он. — Только попробуйте угрожать мне, и я навсегда останусь с Фачино.

Она моментально смягчилась. Несмотря на свою глупость, — а возможно, именно благодаря ей, — она умело пользовалась преимуществами своего пола.

— О, Белларион, разве я угрожаю? Я прошу, я умоляю…

— Вам лучше всего было бы помолчать, — резко осадил он ее. — Теперь я знаю, чего вы хотите… Но куда мне идти?! — воскликнул он, и, хотя вопрос был адресован скорее судьбе, чем ей, она поспешила ответить на него:

— И ты еще спрашиваешь, Белларион? После Алессандрии слава о тебе гремит по всей Италии. Победы у Траво и в Алессандрии у всех на устах, их честь принадлежит тебе одному.

— Фачино не откажешь в великодушии, — вставил он.

— …и любой принц с радостью возьмет тебя на службу, в этом я уверена.

— Да, в мире всегда найдется немало мест для тех, кого мы хотим прогнать, — с горечью произнес он, когда она закончила.

После этого они замолчали и не проронили ни слова, пока не оказались вблизи стен Алессандрии.

«Почему Фачино шпионил за нами в ту ночь в Милане? » — размышлял Белларион. Несомненно, отношения между ним и графиней уже тогда давали ему повод для беспокойства. Затем подозрения Фачино должны были утихнуть, но разве он мог быть уверен в том, что ему нечего опасаться в будущем?

Беллариону стало не по себе. Своим теперешним положением, всем, что у него сейчас было, и самой жизнью он был обязан Фачино, его безграничной щедрости. А вместо того, чтобы отблагодарить его…

— Ты решился, Белларион? — спросила она, когда они въезжали в город.

— Я думаю, — серьезно ответил он, разрываясь между гневом, чувством долга по отношению к Фачино и странной жалостью, которую он испытывал к ней.

Во дворе цитадели он помог ей спуститься на землю, и она вновь коснулась своими тонкими пальцами его руки.

— Ты уедешь, Белларион, я знаю, — сказала она. — Ты тоже великодушен и не сможешь поступить иначе. Прощай, Белларион, и будь счастлив!

Он склонился в поклоне, и его губы коснулись ее руки. Однако, выпрямившись, он увидел стоявшего в дверях Фачино; их взгляды встретились, и Беллариону показалось, что глаза Фачино чуть-чуть сузились.

Со словами приветствия Фачино подошел к ним. Дружелюбно поинтересовался, как прошла охота, сколько фазанов добыла его супруга, куда она ездила и где встретилась с Белларионом. Но исподтишка наблюдавший за ним Белларион заметил, что сегодня он улыбался только одними губами.