Обучение у воды - Александр Медведев

Не веря своим глазам, я впитывал все подробности этих невероятных событий. Говорят, что молодые живут надеждами, а старики — воспоминаниями. Я подумал, что когда я стану старым, мне найдется, что вспомнить. Кроме того, мою душу согревала радость победы. В своей весовой категории я получил первое место.

Воспоминания так увлекли меня, что я совершенно забыл о том, что Славик, хотя и вяло, но продолжает выполнять свои обязанности, отвлекая меня болезненными воздействиями. Недовольное лицо Учителя свидетельствовало о том, что я справился с заданием. Ли пребывал в том особом настроении, когда им настолько овладевало желание продвигать нас вперед к недостижимому совершенству, что он делал это с вдохновением старухи Шапокляк, изобретающей все более хитроумные подзадоривающие гнусности, не дающие нам расслабиться и уютно почивать на лаврах.

— Займитесь выведениями из равновесия, — сухо бросил Учитель.

Комплекс упражнений по выведению из равновесия начинался с отработки прилипания рукой к партнеру. Мы пускали усилие вдоль линии концентрации,[3] и при перемещениях партнера старались двигаться так, чтобы усилие не уходило с плоскостей фигуры восьми триграмм, и рука давила на тело партнера с одной и той же силой.

При изменении положения тела партнера усилие давления должно было перенаправляться на поверхность своей руки, локтя, плеча, иногда даже спины или груди, но ни в коем случае нельзя было терять с ним контакт или уводить от партнера линию концентрации. Если в какой-то момент непрерывного давления вы чувствовали, что партнер находится в недостаточно устойчивом состоянии, достаточно было небольшого усилия, чтобы его опрокинуть.

Некоторое время мы крутились по полянке, толкая и опрокидывая друг друга, после чего перешли к упражнениям по контакт-контролю над руками под названием «наблюдение за серединой».

Час спустя Славик достал из сумки кухонный нож. Мы по очереди наносили друг другу удары этим ножом, причем при каждом ударе партнер должен был провести обезоруживание, забирая нож при помощи специальных выворачиваний,[4] и в свою очередь наносил удар. Смысл заключался в том, чтобы непрерывно циркуляционно атаковать друг друга.

Так, например, Славик атакует режущим ударом снаружи, я встречаю его руку одноименной рукой, произвожу перенос по низу на другую сторону, и вот уже рука Славика оказывается в плотном болевом захвате. Мой большой палец соскакивает с тыльной стороны его кисти на головку рукоятки ножа, и, надавливая на нее, выжимает нож из кисти Славика.

В этот момент моя вторая рука, также участвующая в болевом приеме, захватывает рукоятку ножа, а первая, которая только что давила на головку оружия, перехватывает руку напарника и одним движением поворачивает его тело спиной ко мне, и я наношу удар в открывшуюся зону.

Невообразимым образом изогнувшись, Славик отводит удар, перехватывает мою руку и таким же красивым пластичным движением заставляет меня присесть. Завладев ножом, прямым ударом сверху, он направляет острие прямо мне в горло. Я успеваю отвести лезвие, освободиться от захвата и вывернуть руку партнера таким образом, что рукоятка сама запрыгивает мне в пальцы. Для этого я подхватываю предплечье вооруженной руки Славика снизу, а ладонью руки с далеко отведенным локтем надавливаю так, чтобы разгибаясь, кисть Славика пришла в неудобное положение. При этом больше всего страдает указательный палец, на который больно давит рукоятка ножа. Перемещения сопровождаются волнообразными движениями тела, помогающими сохранять направление усилий в соответствии с линиями концентрации.

Когда нож уже наверно в трехсотый раз перекочевал из рук в руки. Учитель привлек наше внимание двумя хлопками ладоней. Серией красивых жестов, Ли дал нам понять, что пора заканчивать тренировку и отправляться спать.

Глава 11

Даже не помню, почему у нас зашел разговор о лжи, намеренной и непреднамеренной. С детства я усвоил, что говорить правду — хорошо, а лгать — плохо. Не могу утверждать, что всегда и во всем был безупречно честным, но старался лгать лишь тогда, когда этого настоятельно требовали обстоятельства.

До встречи с Ли я всегда четко различал черное и белое, истину и ложь. Несколько месяцев общения с Учителем настолько разрушили мое привычное представление о мире, о добре и зле, о правде и лжи, что я просто перестал размышлять о моральности или аморальности, верности или ошибочности поступков Ли и о том, правильные или неправильные решения я принимал, действуя в соответствии с тем, что я считал целесообразным с точки зрения «Спокойных».

Однажды Учитель сказал мне:

— Человеку не дано познать объективную истину, можно лишь приблизиться к ней. Истина всегда субъективна. Для каждого человека существует своя правда, правда, которая ему приятна, которую он может понять и которая близка его мировоззрению. Говорить человеку другую правду — это преступление против него, преступление против правды, которую ты говоришь, и против людей, являющихся носителями другой правды. Поэтому последователь «Спокойных» никогда ни с кем не спорит. Он либо учит тех, кто достоин его учения, либо соглашается с теми, кто стоит на своем.

Сначала я воспринял эту идею только на интеллектуальном уровне, но с течением времени я прочувствовал, как глубоко она проникла в меня, в корне изменив мою жизнь. В первую очередь меня оставила присущая юности самоуверенность, когда я с полной убежденностью в своей правоте мог дать ответ на любые житейские вопросы. Я начал задумываться, прикидывая, какой ответ мог бы дать человек с другим жизненным опытом, с другим складом ума. И тогда, к моему ужасу, я до некоторой степени потерял способность с уверенностью утверждать, что есть черное, а что белое.

Кажется, я уже упоминал, что мечтой моего детства было стать разведчиком и, подобно Абелю, отдать жизнь служению родной стране. Но только сейчас я начал задумываться над тем, что наших шпионов мы называем благородным словом «разведчик», а западных разведчиков — более уничижительным словом «шпион». Светлые идеалы детства разрушились под напором реальной жизни. Слово «справедливость» потеряло свой смысл. На мои прежние понятия о справедливости я с той же степенью достоверности мог привести контраргументы, обращающие справедливое решение в его противоположность.

Вторым следствием трансформации моего мировоззрения оказалось изменение моих отношений с друзьями и знакомыми. Будучи по натуре человеком очень общительным и дружелюбным, я поддерживал обширные связи с самыми разными людьми. Я живо обсуждал их проблемы, старался чем мог помогать и по мере возможности давал советы. Разговаривая с ними, я чувствовал себя в своей среде, в своей стихии, среди людей, если и не разделяющих мои взгляды, то таких же, как я.

Теперь ситуация изменилась. Они остались прежними, но я стал другим. Я начал говорить на другом языке, мыслить другими категориями. Когда я говорил вещи, правильные с моей точки зрения, меня слушали с удивлением. Меня перестали понимать. Я больше не был своим среди своих. Я стал чужаком.

По совету Учителя я старался вести себя как прежде и говорить только то, что от меня хотели услышать, а не то, что я считал верным и полезным. Внешне мои отношения с окружающими снова стали прежними, но я продолжал чувствовать себя одиночкой, закинутым в чужую среду. Со временем я привык к этому и перестал обращать на это внимание, получая, следуя традициям Шоу-Дао, наслаждение от общения. К сожалению, лишь с Учителем я мог разговаривать как с человеком, который понимает меня и разделяет мое мироощущение.

Как-то я посетовал относительно своего одиночества, и Ли с усмешкой сказал:

— Именно поэтому «Спокойные» не могут полноценно жить вне клана. Среди обычных людей они обречены на вечное одиночество. Так что, со временем, тебе придется создать свой клан. Даже если эти люди не станут воинами жизни, они все равно будут твоими единомышленниками. Конечно, жить без клана можно, но это труднее и менее приятно.

Я рассмеялся, представив себя во главе клана.

— Вряд ли Советский Союз подходящее место для распространения учения, — сказал я. — Я больше думаю о том, как сохранить в тайне наши встречи и то, что ты мне говоришь, иначе, боюсь мне придется создавать клан, сидя на нарах и болтая о «Спокойных» по фене.

— Все может измениться, — философски сказал Ли. Я промолчал, подумав про себя, что вряд ли мне доведется стать свидетелем этих изменений. Как же я ошибался.

Я сидел у костра, вдохновенно накладывая на хлеб толстые ломтики сыра и колбасы, колечки лука и огурцов. Ли что-то мудрил с котелком. Я был голоден как волк и, поскольку команды приступить к обеду я еще не получил, то в попытке удержаться от искушения преждевременно вонзить зубы в бутерброд, решил отвлечься интеллектуальной беседой.