Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс

опасность чуть дальше от наших парадных дверей. Мы можем сказать себе: мол, нам ничего не грозит — ведь мы-то не вовлечены в мир, где такие безобразия случаются, и не намерены вовлекаться, если правда сможем.

Через то же самое во многих смыслах проходят сотрудники аварийных служб. Если встречаться лицом к лицу с последствиями обыденной кровожадности и повседневного насилия, простой способ как-то обходиться со всеми этими кровопролитиями — словно бы класть их в коробочку с простой, недвусмысленной подписью. Многое из происходящего неприятно, потому что до него рукой подать: оно случается на улицах — а совсем рядом наш уютный дом или работа, и наши дети ловят школьный автобус, и наши родители ходят в аптеку или в магазинчик на углу. Нам нужно объяснение, за которое мы бы смогли уцепиться, иначе мы никогда не выйдем из дома.

Потому если мы слышим, как сообщают, что у нападавшего, судя по всему, преступные связи или что в округе жертву знали хорошо, но все больше с плохой стороны, то вцепляемся в такую новость обеими руками: она помогает нам почувствовать себя немного безопаснее и позволяет жить дальше.

Разумеется, совсем уж в конечном счете, придется задуматься об итогах такой намеренной отрешенности. И еще — о том, хорошо ли это для нашего восприятия мира, нашего взаимодействия с другими людьми, нашего понимания зла и добра и в конечном итоге для нашего душевного здоровья.

Возбужденная зевака оказывается экспертом по героиновым передозировкам

Когда приходится вызывать скорую, есть в этом действии нечто такое, что, кажется, у изрядной части обитателей Британии высвобождает внутреннего щеночка. Это в равной мере развлекает, раздражает, странным образом утешает. Одурманенные, как наркотиком, священным трепетом (ведь довелось поучаствовать в экстренной ситуации!) личности, определенно мыслящие трезво, просто-таки норовят возбужденно прыгать вокруг, словно бы неостановимо тявкать и так доносить до участников свои бесценные предложения и в мельчайших подробностях описывать собственную вовлеченность, — словно ожидают, что им пузико почешут или дадут лакомство из костного мозга.

Когда меня вызывают к женщине в обмороке — немногим позднее полудня, — мне практически не грозит опасность не найти нужное место, потому что пациентка лишилась сознания около здания станции местной железной дороги, весьма оживленной.

Тем не менее пока я заворачиваю, чтобы подъехать, я немедленно ловлю взглядом женщину средних лет — она так и скачет по выделенной автобусной полосе на оживленной проезжей части и описывает огромные круги обеими руками. Даже когда становится ясно, что я ее увидел, вся эта пантомима отнюдь не утихает. Более того, дама, как если бы она стояла на взлетной полосе в Хитроу, принимается размашисто рубить двумя руками воздух, словно дает мне понять, куда приземляться, то есть парковаться.

Следует признать: временами я был бы благодарен за то, что мне четко указали путь. Искать квартиры без номеров в густонаселенном районе-новостройке часа в три утра — одно из тяжких испытаний для того, кто работает в одиночку и едет на машине. Но когда кто-нибудь настолько безоглядно вживается в роль доброго самаритянина, что в час пик начинает прыгать, как Тигра из «Винни-Пуха», да еще прямо в плотный поток машин, это наводит на мысли, что здесь придется заниматься не только пациентом.

Добро пожаловать на многолюдный школьный двор! Представьте, что мама машет вам с его дальнего конца и окликает вас по имени — а когда вы не отвечаете, продолжает даже громче и пронзительнее. Любой уважающий себя подросток поведет себя ей наперекор.

И насколько естественно для подростка бунтовать, настолько же сейчас я, признаюсь, делаю, как принято (даже, может быть, прописано в правилах): я проезжаю женщину, так пылко машущую мне руками, и паркую машину в десяти ярдах дальше по дороге.

И не успеваю я выключить двигатель, как она оказывается совсем рядом — и вот уже открывает дверь с моей стороны.

— Разве вы меня не видели? Я же вам махала.

— Ах да. Спасибо. Я хотел бы, чтобы здесь осталось немного места для скорой.

— Разве вы не на скорой?

— Для большой скорой.

— О, понимаю. Ладно. Та женщина прямо тут. Кажется, дышит, но в себя не приходит.

— Хорошо, только дайте мне все взять.

Я открываю багажник.

— Вау! Так много всего нести. Вы ведь прямо как передвижная больница, да? Я могу чем-нибудь помочь?

— Спасибо.

Я подаю новоявленной помощнице самую легкую из трех сумок, и она рысью убегает к пациентке, пока я шагаю следом более размеренно. Бригады скорой прилагают все возможные усилия, чтобы не демонстрировать чрезмерное рвение (по правде говоря, у некоторых лучше всего получается именно эта часть работы). Но работники скорой помощи так редко переходят на бег не только из соображений солидности: благоприобретенные манеры так же хорошо помогают сохранять спокойствие, когда с десяток зевак возбужденно выкрикивают советы, как и врожденное хладнокровие. Как всегда в нашей работе, мы таким образом играем свою роль.

На мощеной пешеходной дорожке за пределами станции, распластавшись, навзничь лежит пациентка; охраняют ее трое прохожих и моя новая помощница. Всем им неймется (словно перед дверью туалета!) — до того они заинтересованы в том, чтобы выглядеть полезными. Одновременно с этим поток пассажиров катится мимо нас туда и сюда: им легче от того, что кто-то еще нарушил свои планы ради того, чтобы сделать все правильно.

Первое, что я замечаю: грудь пациентки поднимается и опускается. Хоть это хорошо. Второе — что позади нее две переполненные дорожные сумки, что на ней плотное пальто и еще несколько слоев одежды — хотя сейчас теплый летний день. Я ставлю наземь мою сумку и дефибриллятор, и опускаюсь на колени рядом с пациенткой, и прощупываю пульс на ее запястье.

— С ней все в порядке?

— Как вы думаете, что не так?

— Мы все сделали правильно?

— Что же вы делаете?

— Я не могу поверить, что люди просто проходят мимо!

— Мы что-нибудь можем сделать?

— Вы же поможете ей, правда?

Возможно, моя подопечная моложе меня, но она перенесла тяжелые испытания — те, словно вехи истории жизни, обозначены у нее на лице, зашифрованы в ссадинах и ранках, — и потому она на вид гораздо старше. Эта женщина исхудала настолько, что впору называть ее истощенной, она бледная, с немытыми истончившимися волосами, некоторых зубов у нее не хватает. На шее и подбородке можно заметить серые разводы, словно с нее снимали отпечатки пальцев, а левая скула как-то отдает в желтизну и наводит на запоздалые раздумья о том, что недавно ей подбили глаз. Руки у нее