Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова

… … …

Я иду по пыльной дороге. Над зелёными холмами, трепеща крыльями, заливаются жаворонки. Мне доставляет удовольствие смотреть, как над скирдой кружит аист. Как на возу, гружёном доверху свежескошенной травой, сидит, надвинув на самые глаза кепку, мужик с бронзовым от загара лицом. Сидит в спокойной вольной позе, ни о чём, может быть, не думая, а просто щурясь от солнца, поглядывает вокруг. Как через холмы шагает высоковольтная линия, ухода вдаль, где туманным силуэтом замыкают долину горы.

Вот маленький трактор катится быстро по пыльной дороге, зарываясь носом в ухабы и бодро выкарабкиваясь из них. Вот едет грузовик с картошкой. На картошке, повязанная белым платком, устроилась сухонькая сморщенная бабка в широченной юбке. Вот едет телега с навозом. Впереди на белой строганой доске сидит крепкий старик, с ним рядом — мальчишка лет восьми. Шея у мальчишки тоненькая, голова крупная, с шапкой жёлтых, как солома, волос. Старик что-то серьёзно говорит мальчугану, но тот отвернулся и смотрит в мою сторону — его одолевает любопытство, кто я такая и что я записываю. Я улыбаюсь и машу ему рукой.

Я смотрю на это всё с восторгом, но он не похож на чувства, обуревавшие меня одиннадцать лет назад. В нём есть привкус горечи зрелых лет. В юности мы всё воспринимаем, как удары судьбы, или, напротив, как её дары. Мы ещё не можем ощутить себя частичкой этой прекрасной стихии. А сейчас жгуче чувствуешь причастность ко всему этому и смотришь с такой жадностью, будто видишь горизонт, скрывшись за которым, уже не сможешь бросить на все это взгляд.

Я уже не спешу, не перешагиваю через дни. Даже сидя где-нибудь на обочине в ожидании попутного транспорта, я не нервничаю, не считаю время потерянным. Всякую минуту я живу.

Я почти не бываю в городе. И мне хорошо. Гостеприимные хозяйки. Брынза. Тёплое парное молоко. Молодая картошка со сметаной. Чёрная переспелая вишня. И воздух, который пьёшь, как целебный напиток.

Мне хотелось бы пожить среди арабов, корейцев, индусов, японцев, папуасов, болгар, разделять их заботы, участвовать в их обрядах.

Бывает славно ехать на телеге среди загорелых носатых мужиков, которые уже в годах, но крепкие ещё и любят побалагурить в промежутках между степенными мужицкими разговорами об урожае, о погоде, о том, как скверны нынешние порядки и как были хороши прошлые…. Хорошо ехать и слушать эти разговоры, не вслушиваясь в них, но сознавая, что они небезынтересны и тебе, и среди этих людей ты не чужая, не станешь раздражаться, вникая в их дела, и с удовольствием рассмеешься с ними над острой шуткой.

… … …

Второй день ветер рвёт на деревьях листья. То небо было хмурое, а теперь — какой-то выцветшей голубизны. Под ветром трава ложится, теряя свой изумрудный цвет, становясь седовато-белёсой, и в этом — своё настроение, свой мотив…

Среди всего, что было, ты, казалось бы, самая большая утрата, но разве можно утратить то, из чего рождаешься заново, чем прирастаешь каждое мгновенье? И может быть, настоящее вообще не исчезает, не растворяется, как величайший дар, как просветляющая сила.?

… … …

Любовь — окно в мир, через которое Вселенная устремляется в душу, а душа вырывается на просторы Вселенной. Совсем как когда-то мне хотелось нарисовать, они становятся равновеликими и равнозначительными — Вселенная без труда помещается в душе, а душа оказывается настолько большой, чтобы заполнить собой всё, что существует. Душа расширяется стремительно, безудержно, осваивая всё новые пространства, разрастаясь до бесконечности.

Как передать тебе всё возрастающее чувство новизны? Я как будто вышла внезапно из трюма на палубу и не могу привыкнуть к безграничности океана, продлённой безграничностью небес. Мой дом — тот же корабль, но мир стал иным. В нём недействительны законы, прежде казавшиеся мне фундаментальными, незыблемыми, вечными. Здесь нет медлительности и скорости, дали и близи, поверхности и глубины, темноты и света. Здесь нет живого и мёртвого, всё — в моём сердце.

Здесь, внутри себя, находишь ответы на все вопросы.

Странными здесь кажутся рассуждения о любви к людям, о том, каковы они, какого отношения заслуживают. Ведь если мы говорим: «о, я слишком хорошо знаю людей, доверять им было бы непростительном ошибкой», «люди злы, коварны, лживы, нет существ более жестоких» или признаём, что в целом люди не настолько уж отвратительны, а порою даже симпатичны, в рассуждениях наших заключено противопоставление: с одной стороны — я, с другой — люди. Сегодня я не могу сказать, что люблю людей — просто я чувствую себя наравне с ними частицей немного осмыслившей себя материи. Злоба, коварство, лживость и жестокость в нас обратно пропорциональны степени открытости.

Человек закрытый неполноценен, глубоко несчастен и обескровлен постоянной борьбой. Но весь драматизм, вся напряжённость его существования, то окрашенного тонами избыточного восторга, то заполненного опасениями, подозрениями и неприятием — следствие укоренившегося ощущения нетождественности себя и окружающего мира. Человек словно загнан внутрь зеркального шара, до отказа наполненного бесчисленными отражениями его собственных мыслей и представлений. С миром другого, такого же закрытого человека он соприкасается одной точкой, да и то лишь при благоприятном стечении обстоятельств. Всё остальное, чем насыщено окружающее пространство, не попадает внутрь этих шаров, отражаясь от их зеркальной поверхности. Взгляд обречён метаться по кругу внутри своего опыта, и ожидания, построенные на основе этих ограниченных суждений, неизбежно ведут к разочарованиям, к «зёрнам разлада». Даже явление Возрождения любви мужчины к женщине или женщины к мужчине, если оно мобилизует только внутренние ресурсы, — замкнутый цикл, зависящий от глубины развития личности, но всё-таки имеющий конец, равный катастрофе. Это или мирная катастрофа, когда чувство, прошедшее круг, продолжает метаться внутри него, медленно умирая безо всякой надежды на обновление, или пожизненная каторга сдерживаемой ярости отчуждения.

Первый признак того, что человек ещё не вкусил чудес свободного полёта — суета, погоня за славой, почестями, богатством, властью. Увидев совершенным благоуханный цветок, прекрасную картину иди драгоценный камень, человек немедленно тащит их в свой дом, воображая, что теперь-то он ими владеет. Он путешествует, накапливает интеллект, наблюдает звёзды. Но набитый до отказа всякой всячиной вроде честолюбия, зависти или чувства превосходства, он и Землю, и Знания, и Вселенную тщится втянуть в крохотное пространство своего мирка, не подозревая сколь жалки и ничтожны его потуги. Куда бы он ни поехал — в Сьерра-Неваду, в Гималаи или на другую планету, внутренняя тревога гонит его дальше. Его легко узнать по характерным чертам: