Пария - Дэн Абнетт

Он пожал плечами и кивнул.

— Посредники представляют интересы стороны, которая действует заодно с диоцезой Санкура. Они будут присутствовать там, но ты их не увидишь.

— Потому что они желают остаться незамеченными?

— Да, а еще потому, что их не… — он осекся, казалось, обдумывая свои слова, и закончил: — Да, пусть это и будет причиной.

Я была практически уверена, что он едва не сказал: «Потому что их не так-то просто увидеть».

Эскалатор довез нас до пола базилики, и мы сошли со ступеней. Стражи в своих иконописных масках поклонились, когда исповедник прошел мимо них. На вымощенном плитами полу ничком лежали паломники — руки раскинуты, лоб прижат к холодному камню. Трубный звук доносился из одного угла, глухой голос рокотал из другого. От всего этого создавалось впечатление, что здесь, под одной крышей, одновременно проходит несколько церковных служб и церемоний. Я бросила взгляд вверх, на окружавшие нас лица с открытыми ртами — золотые, как лики ангелов, огромные, как небо; а эскалаторы тянулись с их губ, словно длинные языки рептилий.

Хоуди вел меня к скамьям. Идти пришлось довольно далеко. Это помещение было не только таким большим, что в нем проходило сразу несколько служб — одновременно здесь совершалось множество других дел, словно на бирже, или рынке. Группа паломников молится, окружив мемориальную плиту, отмечающую захоронение какой-то известной личности. Страж ведет группу посетителей, устраивая им экскурсию с осмотром знаменитых фресок. Целая очередь матерей с младенцами выстроилась к купели, где проходит обряд наречения имен. Прокаженный просит милостыню. Хористы в белых рясах бегут, стараясь догнать шагающего впереди священника. Обнаженный мужчина стоит на каменной плите, являя свое смирение.

Напротив вереница паломников целеустремленно шагала к расположенным под эскалаторами реликвариям. У нас за спиной, в одной из секций уставленного скамьями пространства, священник проводил службу разрешения от грехов для группы Имперских Гвардейцев — те были одеты в красное, а поверх головных уборов у них были надвинуты черные капюшоны — знак почитания мертвых, которых они поминали. Справа от нас дьякон, стоя на небольшом деревянном помосте, читал из святых книг перед сгрудившейся толпой прихожан. Слева — группа детей из схолы прогениум, расположенной на территории миссии, сидела на полу вокруг учителя, который наставлял их в соблюдении заповедей.

Мне стало грустно от этого зрелища — оно напомнило мне о другой школе.

Хоуди знаком скомандовал мне сесть на одну из пустующих скамей. Я села. Через пару рядов впереди рыдающая женщина прижимала к себе запеленатого ребенка. На ряду позади меня неподвижно сидел старик, уставившись на старую медаль с изображением Бога-Императора Человечества.

— Жди здесь, — произнес Хоуди, и направился в направлении алтаря. Меньше чем через минуту он превратился в темное пятнышко среди других темных пятнышек, казавшихся крошечными по сравнению с золотыми ангелами, подпиравшими молитвенную платформу, которая, в свою очередь, казалась игрушечной рядом с могучими стволами черных отполированных органных труб.

Я покорно ждала. Мне пришло в голову, что сейчас я могла бы сбежать — но вокруг меня было огромное открытое пространство, и среди тысяч людей, шумевших вокруг, могло затаиться сколько угодно потенциальных противников. В общем, я решила подождать. Старик — его лицо, шея и верхняя часть спины были искривленными, как шишковатое дерево, из-за паралича, вызванного синдромом посменной работы, подошел и уселся на другом конце моей скамьи. Он наклонился, положил локти на спинку стоящей впереди скамьи, и начал молиться. Как я полагала, об исцелении своего бренного смертного тела. Я почувствовала, как деревянная скамья подо мной ходит ходуном от дрожи его обессиленного нервной болезнью тела. Девушка заняла место на скамье через три ряда впереди от меня. Она неотрывно смотрела на высокий алтарь, склонив голову на бок. Не нужно было вглядываться, чтобы понять — она умерщвляла плоть на своем левом предплечье, используя цепь с шипами, сейчас намотанную на ее правую руку. Молитвенные аппараты с дистанционным управлением с жужжанием кружились над скамьями, на их шипящих от перегрева коричневых экранах вспыхивали и пропадали слова священных текстов. Один из них был крупной моделью — фигуры двух золотых механических херувимов поддерживали окруженный позолоченной рамкой экран, расположенный между ними, словно летающую версию какого-то щедро изукрашенного зеркала. Сияющие механические херувимы по очереди верещали: «Узрите! Узрите!» перетаскивая экран от одного паломника к другому. Они были очень — даже слишком — похожи на жутких кукол Блэкуордса.

Я отвела взгляд. Исповедника не было уже довольно долго. Я начала задаваться вопросом — не испытывали ли Хоуди ко мне больше сочувствия, чем я думала поначалу? Может быть, он сознательно не возвращался так долго? Он намекал, что я могу сбежать, пока он отсутствует? Может быть, вернувшись, он будет удивлен, обнаружив, что я все еще здесь?

Я стала смотреть по сторонам. Мужчина уселся на скамью по другую сторону прохода, почти вровень со мной. Широкий в кости, крепкий, одетый в черное. Он был немолод, с лысым черепом, а его грубое, угловатое лицо носило следы старых шрамов — но его осанка была благородной, а манеры — сдержанными, как у аристократа. В нем чувствовалась сила и властность. Я решила, что, возможно, он был ветераном Гвардии в высоком чине, может быть, генералом. Он выглядел именно так. Его длинный, тяжелый плащ был черным, но дорогая ткань на свету слегка отливала зеленым и была украшена элегантным золотым галуном. Он сидел слишком прямо, словно полученные когда-то увечья не давали ему согнуться, или словно его телу хирургическим путем была придана дополнительная жесткость.

Пока я смотрела на него, он перевел взгляд на меня. А дальше произошло нечто очень странное. Он среагировал, хотя внешне это никак не проявилось. Выражение его лица не изменилось, он ничем не выразил удивление, интерес, или презрение… или что-то еще. Но в его глазах я кое-то увидела. Он был поражен моим видом. Это было узнавание — и в этом узнавании крылась неподдельная боль. Он увидел меня — и это потрясло его до глубины души.

Все это показалось мне крайне необычным. Его взгляд не был взглядом похотливого пожилого мужика, который положил глаз на молоденькую девушку, поразившую его воображение, и теперь глазеет на нее. Так мог бы смотреть человек, внезапно встретив давно потерянного брата или сестру — или отец мог бы так смотреть на ребенка, которого до тех пор считал погибшим. Это был взгляд человека, который вспомнил того, кого давно любил — и давно потерял.