Не по чину - Евгений Красницкий

Вот так-то — трудная штука диалектика, особенно, когда не теоретизируешь на научном диспуте, а со всего размаха попадаешь в нее мордой. А я сейчас тебе еще и добавлю!»

— Их! Именно их! — без околичностей выдал Мишка Роське, потерявшемуся от необходимости отвечать, хотя бы самому себе, на трудные и неприятные вопросы. — Думаешь, ты за веру Христову сегодня вступился? Нет! Ты СЕБЯ поставил превыше всех и в невежестве своем взялся судить, кто свят, а кто грешен. Ты СВОЕ против рода поставил, не задумавшись. А что бывает с народом, который раскололся внутри себя, знаешь? — Мишка сделал паузу, отметив про себя, что в горнице повисла напряженная тишина: присутствующие замерли в ожидании развязки. — Так какого хрена ты раскол среди СВОИХ вносишь?!

Он говорил сейчас не только для Роськи или Матюхи — для всех, чтобы больше никогда не пришлось повторять никому:

— Решай, кто для тебя свои: твои товарищи, что в бою за тебя жизни кладут, или попы, которые на костер этого недоумка и тетку Настену поволокут?! Решай сейчас, ибо чужих нам в роду не надо! Я за вас перед родом и Господом отвечаю, как крестный, как сотник, принявший вас под свою руку, а потому я — ваша вера, правда и исповедник! И в каждом из вас я должен быть уверен, как в себе! Если еще кто-то из вас против своих что умыслит, или поставит что-то выше рода и единства нашего — убью на месте! Любого!

Только теперь боярич позволил себе обернуться к остальным ближникам. Отроки — даже братья — не отрывали от него глаз, словно завороженные. Мишке на миг стало не по себе: такие вера и преданность отражались сейчас в этих взглядах — и ни тени сомнения. Но только так и надо было!

Илья глядел на молодого сотника серьезно и, похоже, даже подтянулся, словно в строй встал. Егор, как всегда, оставался невозмутим, но в целом, кажется, своего подопечного одобрял, а вот Никифор о чем-то глубоко задумался, причем с таким видом, словно его кобыла вместо привычного навоза стала вдруг нестись яйцами.

— Ну, и что мне теперь с вами делать?

Роська побледнел до прозрачности, Матвей же, напротив, покраснел, но злились они не на сотника и не на товарища, стоявшего рядом, а на себя самих, и напрягались от тяжести той вины, которую повесил на них Мишка. Родившиеся неизвестно где, воспитанные один полу-пиратами на ладье, другой вообще черт знает кем и как, прошедшие в буквальном смысле огонь и воду, они оба сейчас оказались в состоянии «Лучше в петлю», ибо за последние полгода незаметно для самих себя срослись с родом Лисовинов, что называется, до самых печенок.

— Раз я сам вас назвал ближниками и советниками, и пока не разжаловал, — Мишка подчеркнул голосом это «пока», увидел, как пацаны удивленно вскинули головы, и слегка развел руками, как бы извиняясь за такой недосмотр, — то сейчас вашего совета и спрашиваю. Сами напортачили — сами и наказание себе теперь выбирайте, по вине.

Сомнений, что сотник измыслит нечто доселе невиданное, отроки не испытывали, лишь обреченно приготовились выслушать ужасный приговор, а посему, услышав вердикт боярича, ошарашено замерли — Роська так и вообще с приоткрытым ртом. Не то что придумать что-нибудь вразумительное, но даже более-менее осмыслить сказанное им вряд ли бы сейчас удалось — Мишка в этом не сомневался, сочувствия к страданиям воспитуемых не испытывал, и его иезуитское предложение являлось всего-навсего частью воспитательного процесса.

Первым оставил всякую надежду справиться со столь сложным поручением поручик Василий. Сглотнув, он выдавил из себя вполне логичное признание:

— Нету такого наказания…

— Что?! — грозно сдвинул брови сотник. — Как отвечать положено?!

С видом христианского мученика, влекомого на растерзание львам, Роська привычно вытянулся и отчеканил:

— Никак нет, господин сотник! Ничем нельзя искупить!

— Смертью только… — неожиданно брякнул Мотька; спохватившись, тоже вытянулся как на плацу и отрапортовал, не менее браво. — За то, что на брата руку поднял — смерть!

— Готовы искупить! Сами… — подхватил Роська, обретая уверенность от подсказки.

Протяни ему сотник кинжал или меч, поручик Василий и впрямь наплевал бы на спасение души и все заповеди отца Михаила, ибо честь воина превыше всего. Как у самураев, о которых он и слыхом не слыхивал, но родство с которыми ощутил. И Мотька туда же, с ним вместе — и рука не дрогнет что у язычника, что у христианина.

«Довольны, сэр Майкл? Вы им про наказание, а они вам про искупление… Твою ж мать, они и в самом деле готовы! Вы ЭТОГО хотели? Вот они — ваши пассионарии, вашими руками слепленные! Придурок! Управленец гребанный! Они же не просто так — они ЗА ТЕБЯ сейчас готовы умереть, а Роська, хоть и верит искренне, как тебе никогда не уверовать, служение тебе поставил превыше спасения души.

Именно сейчас они по своей воле отдали свою жизнь в твои руки и признали твое право вершить их судьбы. Вот они — та сила, которая все сметет по твоему знаку, но только с такими и можно мир переделывать или завоевывать. Вот уж в самом деле «Вперед, вас ждут великие дела!» Теперь никуда не денешься, ибо крепче любой клятвы связан по рукам и ногам запредельной верой своих соратников. И будь добр этой вере соответствовать!»

— Чего?! — взвился со своего места Егор, но тут же скривился и сплюнул. — Придурки, вашу мать! Головой ушиблись?!

— Так ты их и ушиб, Егорушка, — развел руками Илья, снова усаживаясь на лавку, с которой его сдернули слова мальчишек.

— Вот и я думаю, может, с другой стороны приложиться для равномерности? — Егор задумчиво посмотрел на свой кулак. — А-а, ладно, нужники почистят — в головах и просветлеет…

«Ну, ничего за тысячу лет не изменилось! Что сейчас, что через тысячу лет лучшее средство от помутнения в мозгах — в ухо, и нужники чистить. Только это ж они мне сейчас всю малину — в смысле, воспитательный процесс поломают! Или Егор специально для меня встрял? С него станется…»

Специально или нет встрял десятник со своей репликой, Мишке было недосуг разбирать, но именно его вмешательство помогло прийти в себя от накрывшего осознания новой, неподъемной, ответственности за этих мальчишек, ставших сейчас — именно сейчас! — той самой дружиной, с которой он пойдет дальше. Такую преданность и такое доверие не купишь, они в ответ требуют точно такой же полной самоотдачи, без отпусков и выходных, без пенсии в отдаленной перспективе — на всю оставшуюся жизнь.

«О высоком потом станете размышлять, сэр Майкл, сейчас парней надо к нормальному бою приводить. И чем скорее, тем лучше».

— А на хрена мне ваша смерть? — Мишка окинул «самураев» с ног до головы оценивающе-презрительным взглядом. — Смыться захотели, засранцы?! Наворочали тут, а нам за вас расхлебывать? Не выйдет! Опять только о себе думаете! Не того от вас ждал.

Он разглядывал мальчишек, ошалевших от дополнительного обвинения в дезертирстве.

— Искупления, значит, хотите?! Так делом искупайте, а не дурью! Что натворили, то и исправляйте! Вдвоем! Как — не знаю, но завтра после чистки нужников себя в порядок приведете и пойдете оба к отцу Ананию. Хоть в ногах у него валяйтесь, а добейтесь, чтобы он взял вас к себе… — Мишка задумался и уточнил: — Ну, в учение вряд ли, а вот в помощь… Проситесь помогать ему ухаживать за больными, пока мы отсюда домой не отправимся. Матвей должен узнать, чего монаху в лекарском деле известно, чему и Настена не научит. Непременно есть что-то такое, раз их самих разные люди учили. Заодно о себе, а значит, и о всех нас, мнение у святого отца исправите: не такие уж мы темные и дикие, раз учиться рвемся. Василий же, как более твердый и просвещенный в вере, поможет Матвею впросак не попасть и не допустить какой-нибудь глупости по незнанию. Ясно? Ну, значит, на том и порешим.

Никифор вышел с «судилища», пребывая в глубоких и не совсем понятных племяннику раздумьях. Психологические самокопания, каким-то образом связанные с только что произошедшим, у не склонного к тонким душевным терзаниям купца настораживали, поэтому Мишка поспешил следом за дядюшкой, прикидывая, как завести с ним разговор, чтобы выяснить, что его в эдакую задумчивость ввергло. Сеанс психоанализа, однако, пришлось отложить на неопределенное время — на дворе Никифора обнаружились гости.

Несколько купцов, из тех, чьи дети учились в Академии, горели желанием узнать, чему там их сыновей учат. Известное дело: когда деньгу выманивают, сладких песен напеть любой горазд, а в жизни потом по-всякому оборачивается. Мишка чуть за голову не схватился: за заботами последних недель напрочь забыл про свою тревогу о пропавших невесть где купеческих отроках. Впрочем, его, как выяснилось, никто ни спрашивать, ни слушать не собирался — купцы не обратили внимания на пацана-сотника, а все скопом насели на своего коллегу. Тот только руками развел: