Вся ночь впереди - Тереза Вейр

– Так… ты думаешь… я – им-по-тент?

Он, казалось, читал ее мысли.

Она подняла глаза и несмело на него посмотрела. Он медленно покачал головой.

Молли посмотрела на мужа, потом на открытый чемодан на кровати, потом снова на мужа.

Он тоже посмотрел на ее чемодан. Подошел к нему, вынул из него двумя пальцами, держа за край, крохотные трусики и поднес к глазам, чтобы получше рассмотреть.

Французские. Сплошные кружева и узенькая полоска шелка. Помнится, Молли никогда ничего подобного не носила. Он даже представить себе не мог, что теперь у нее такое белье.

Остин перевел горящий взгляд на жену. Можно было подумать, он пытался представить себе, как она будет выглядеть в этих трусиках.

Потом в глубине его зеленых глаз проступило нечто вполне определенное. Какая-то оформившаяся уже мысль… или, быть может, сильное чувство?

Желание. Вот что это было.

Швырнув трусики в чемодан, он начал подступать к Молли, а потом поднял руку и потянулся к поясу на ее шортах.

Желание сексуальной близости заставило его отшвырнуть палку и подняться по лестнице, преодолев два крутых пролета.

Если бы на ней были джинсы, подумала Молли в панике, переходящей в истерику, ему бы пришлось основательно потрудиться. Если разобраться, плотные, тугие джинсы сродни средневековому «поясу девственности».

Увы, джинсов на ней не было. Ее бедра защищали лишь легкие шорты с поясом на резинке.

Жалкая защита!

Одним резким движением Остин спустил шорты ей до колен.

Она сделала запоздалую попытку уклониться от его рук, потеряла равновесие и упала на ковер, покрывавший пол в спальне.

Он рухнул на нее сверху, придавив к полу всей немалой тяжестью своего тела, после чего сдернул с нее шорты и отбросил их в сторону.

Удивительно, до чего же просто и легко все это у него получилось.

Молли никогда в жизни не оказывала ему сопротивления, никогда не говорила ему «нет».

Ее охватило чувство безнадежности. Она уехала от него, потом вернулась, но ничего, оказывается, в ее жизни не изменилось.

Она опять угодила в ту же ловушку.

Она убежала, чтобы от него освободиться, думала уже, что ей это удалось, но в результате, сделав круг, вновь оказалась на прежнем месте и в том же униженном положении, что и год назад.

Остин, тяжело дыша, пытался расстегнуть пуговки у нее на блузке. Впрочем, скоро это ему надоело, и он с силой рванул ее за ворот блузки. Посыпались пуговицы, а блузка на груди распахнулась.

Застежка у ее бюстгальтера находилась спереди. Он нащупал ее, расстегнул и обнажил ее груди. В следующее мгновение его пальцы хищно впились в ее плоть.

Она чувствовала его жадные прикосновения, знала, что происходит, но при всем том была за тысячу миль и от спальни, и от всего происходящего. Она была здесь, и одновременно ее здесь не было.

Остин завозился на ней, стягивая с себя одежду. Его жаркое, шумное дыхание оглушало ее, проникало в мозг, обжигало кожу на шее.

Задачу Остину облегчало то, что на нем тоже были не джинсы. Со спортивными трикотажными брюками справиться было гораздо проще.

Освободившись от брюк, Остин принялся за ее трусы – начал сдвигать их по ногам вниз.

Неожиданно все происходящее снова оказалось как бы в фокусе, обрело реальность. Впервые за все время их совместной жизни Молли стала оказывать ему сопротивление: вцепилась ногтями в его плечи, вырывалась, брыкалась, пыталась оттолкнуть его от себя. Но не так, чтобы очень сильно. Она боялась причинить ему вред.

Удивительно: он ее насиловал, а она боялась ему навредить. Зря! Если ей не удастся от него отбиться, она снова станет его жертвой, окончательно поставив крест на своей независимости.

Она изо всех сил уперлась руками ему в грудь, но ее сила были ничто по сравнению с его силой, распаляемой и подхлестываемой неудовлетворенным сладострастием.

– Остин! – воскликнула она в отчаянии.

Никакой реакции. Его стальная хватка не ослабела. И откуда, спрашивается, берутся у него, больного, силы?

– Остин, оставь меня!

Ее просьбы никак на него не действовали. Возможно, они даже доставляли ему особое, извращенное удовольствие. Или же он просто не обращал на них внимания?

В следующее мгновение Молли почувствовала у себя между ног его горячий напряженный член.

И тогда она сделала то, чего никогда прежде не делала. Пронзительно, во всю силу своих легких закричала.

Остин замер.

Его тело словно окаменело. Только грудь, расширяясь и опадая, вбирала и выталкивала из себя воздух.

Сражение закончилось. В его зеленых глазах проступали одно за другим шок, смущение и… раскаяние… Да, именно так – раскаяние по поводу того, что он содеял.

– О господи, Молли.

Казалось, ничего другого его губы в эту минуту выговорить не могли.

– О господи, Молли.

Ей захотелось вдруг пожалеть его, погладить по щеке, сострадание было в ней чрезвычайно развито, но она вовремя от этого удержалась. Чтобы доказать свою независимость, показать, что она личность, она должна быть твердой, как кремень.

Остин откатился в сторону, встал и начал приводить в порядок свою одежду. Оказалось, что он лишь приспустил свои трикотажные брюки и, помимо этого, был полностью одет. Она же лежала на ковре, раскинув в стороны руки и ноги, как поломанная кукла-голыш.

Остин взял с постели сложенное вчетверо покрывало, расправил его и прикрыл ее обнаженное тело.

Молли села, поплотнее закуталась в покрывало, а потом, поднявшись на ноги, стала собирать свои разбросанные вещи. Зажав их под мышкой, она уже направилась вон из комнаты, но задержалась в дверях.

Остин сидел на полу, прижимаясь спиной к краю их широкой супружеской постели. Он упирался локтями в колени и закрывал руками лицо.

– Утром я отсюда уеду, – сказала Молли. – Похоже, ты уже в состоянии о себе позаботиться.

Остин, не поднимая головы и не отрывая ладоней от лица, кивнул в знак того, что принимает ее слова к сведению.

Глава 19

Когда Остину надоело созерцать горевшую над головой люстру, он поднялся с пола, выключил свет, а потом, растянувшись в полный рост на кровати, устремил взгляд в темноту.

Молли расположилась в спальне, когда-то принадлежавшей их дочери. Через стену Остин слышал, как она расхаживала по комнате, а потом наконец прилегла. Остин догадался об этом по скрипу кровати…

В прежние времена, когда Остин совершал какой-нибудь неблаговидный поступок, он, чтобы заглушить голос совести, с головой уходил в работу. Поскольку сейчас у него такой возможности не было, ему не оставалось ничего другого, как задуматься над тем, что он совершил, вернее, едва не совершил. В результате его навестило редко посещавшее его чувство: раскаяние.