На гарях - Александр Рахвалов

Подъехали к универмагу. И тут к одной радости, как говорится, прилипла другая: Тихон столкнулся с родным братцем.

— Родной! Боже мой, какая радость, — бросился он на шею опухшему и тяжелому, видно с похмелья, брату.

— Здравствуй, братец! — улыбнулся тот. — Рядом живем, в одном городе, а друг к другу — ни разу! Так хоть улица свела, а?

Обнимались, тискались братья. Клава стояла в сторонке и невольно удивилась: «Как похожи, черти!» Да, одна кровь. Теперь уж было не до универмага — отправились в гастроном.

— Устрою вам, субчикам, праздник, — говорила она, радуясь за Тихона: обняв брата, тот даже прослезился.

— Отпразднуем! — хрипло похохатывал брат. — Никаких обид! Помочь вам ничем не мог — работа заела: постоянно на Север ездил… То туда, то сюда. Теперь осел, роюсь в земле, как крот: газ проводим в городе.

— Возьмем две бутылочки коньяку, поедем к нам, — никак не отреагировала она. — Посидим дома, выпьем… Родные братья встретились!

Вернувшись домой, она быстро собрала на стол и пригласила братьев, разговаривавших на улице. Они сидели на крыльце и курили, с волнением и дрожью в голосе перебирали родные имена.

— Эх, как жизнь-то пролетела! — выпив, проговорил братец. — Но я все помню — как приезжал к тебе в Ленинград, как ты нам гармошку купил, учились тогда играть… Эх, жизня! А сам-то, Тихон, играешь теперь? Давай.

— Не играю, — ответил Тихон, взглянув на жену. — Но достать могу — у Томки. Сбегай, Клава, а?

Клава побежала к соседке.

— Вот так они и жили, — вздохнул братец, — спали врозь, а дети были. Но я рад тебе, братуха, рад!..

Братья обнялись и расцеловались.

Клава вернулась с гармошкой. Хомяковатый братец пробежал по басам, опробовал голос — заказывай, — и Тихон заказал — ту, из молодости, любимую. Когда запели, Клава и тут подивилась: мягкие и сильные голоса у обоих. Точно один человек поет.

Захмелевшая хозяйка, склонив голову, слушала их.

Ни о белых ночах, ни о Васильевском острове она не знала, но плакала вместе с братьями. Будто одну молодость оплакивали. До чего же сближает людей хорошая песня!

— Почему ничего не едите? — спросила она после того, как брат отставил гармонь.

— Без еды… Да о чем ты, Клава! Не беспокойся, — ответил гармонист. — Какая еда? Встретились наконец-то… Дай я тебя поцелую, брат!

Они опять целовались, и Клава, качая головой, радовалась этому. Тихон посвежел, приободрился. Он беспрестанно подливал брату, жене и себе — в последнюю, конечно, очередь. Он угощал, как только может угощать настоящий хозяин, щедро, с высоко поднятой головой: прошу, прошу… не чужие.

Мужики басили. Клава распахнула двери, даже форточки пооткрывала, как будто хотела доказать соседям, что и у нее, такой-сякой, в доме праздник. Пойте, мужики, коли душа просит… И соседи не могли не слышать стройных их песен — Тамара бы так не спела никогда… Куда ей, дуре.

И луна на Васильевский остров…

Через час к дому Тихона потянулся народ. Соседи приходили со своим вином… Клава даже пошутила: «Когда строились, ни один не пришел помочь, а в застолье — ох, как мы дружны, люди!»

Первым пришел Юрий Иванович, что недавно построился за Харитоновной.

— Можно к вам? — пропищал он своим слабеньким голоском в приоткрытую дверь. — Не прогоните?

— Заходи, Юра, — пригласила его Клава. — Здесь как раз только тебя и не хватало. До полного комплекта.

— Я слышу — поют, — не обиделся он на иронию в голосе хозяйки. — А суббота, в душе пусто… Чего, думаю, сидеть одному? Пойду к Тихону.

Он выставил на стол бутылку водки и присел рядом с хозяином.

— Хорошо, что пришел! — искренно обрадовался гостю Тихон. — Я давно хотел поближе с тобой познакомиться. Живем, как… Не знаю.

— Все верно. Трудно по одному жить… Дико.

— А это… Это братуху встретили в городе, поэтому празднуем, — продолжал хозяин. — А так-то я не очень употребляю… Некогда.

Клава расхохоталась. Но чтобы не испортить настроения мужу, обратилась к Юрию Ивановичу:

— Ты, сосед, — хохотала она, — пей и ешь. Об одном прошу: не пой песен. С твоим голосом только в туалете сидеть и кричать: занято!

Юрий Иванович тоже расхохотался. Обиды не было, потому что он не понаслышке знал, какова на язычок хозяйка.

Застолье оживилось.

Об Юрие Ивановиче знали здесь только хорошее. На глазах строился человек… Не заладилась семейная жизнь, бросил шоферить, оставил жене и детям квартиру, а сам, прихватив ковер — «На черный день, строиться буду, так хоть не с ноля!» — притопал к брату. Вдвоем они привезли две машины списанных шпал на окраину да и собрали из них крепкий домик. «На кой черт мне насыпушка! — визжал Юрий Иванович. — Срубил из шпалы, так теперь знать буду, что навеки! Лет двадцать протяну, а там завещание напишу: „Передайте мой дом тому, кто нуждается в жилье“. Этот крепок, — кивал он на дом, — простоит века, как добрая железная дорога. Не зря же — шпала?!» Каждый видел, что неказистый мужичок поставил себе не дом, а памятник. Стены покрыл снаружи резной дощечкой, проолифил, принялся за ворота, но бросил почему-то… Так и стоял его домик, открытый глазу со всех сторон, без изгороди, без вспаханного огорода. Точно человек жил в гнезде, даже замка на двери не было: что воровать? Работал он слесарем, ни к кому не ходил, но и не чурался никого. Казалось, что жизнь его так издергала, что он рад был своему одиночеству. Дважды ему попадали бабенки, сходился просто: «На работу не гоню, сиди дома…» — «Как же без работы?» — удивлялась «невеста». Тогда он брал ее под локоток и растолковывал, как несмышленому ребенку: «Вот мой дом, кухня, постель… Об одном прошу: следи за чистотой, готовь мне еду и никуда не лезь! Деньги будут лежать в шкафу, — он сам все сделал в доме, пригладил: и стол, и шкаф, и шифоньер врезал в стенку, — сколько денег понадобится, столько и возьмешь. Вот так и будем жить. Устраивает тебя?» — «Даже не верится! — вспыхивала „невеста“, наливаясь огнем. — Сроду была, как батрачка… Потому и скатилась…» — «Меня не интересует твое прошлое, — перебивал Юрий Иванович. — Не слепой, вижу кого беру. Живи по совести и не выпрягайся, а я — простой мужик».

Через недельку, глядишь, выправляется Юрий Иванович, ходит бодро, даже брюшко появляется, и он важно несет его перед собой, нигде не споткнется. Соседи знают; жизнь наладилась, слава богу… А еще через недельку— «невеста» вылетает в трубу.

— Что там, Юрка? — спрашивает беспардонная Тамара, высунувшись из воротец. — Нагнал, что ли?

— Говорил тварюге, — отвечает Юрий Иванович, — замечу чего — выгоню. Нет, неймется. Пришел, а она на рогах стоит среди кухни, вдупель пьяна. Чего не хватало тварюге?

Путные бабешки на Руси перевелись.

Так и жил Юрий Иванович. Так и стоял его домик, поражая всех красотой — мастером сработан! — и удивляя тем, что никогда не запирался на замок.

Застолье продолжалось.

Клава, довольная и деловая, прямо за столом пересчитала деньги, положила их в карман — и на булавочку.

Братья крепко подпили и решили съезжаться, так как больше не могли жить друг без друга. Но Клава их осадила:

— Съезжаться они будут. Вы тут, два гаврика, запьете — мне что делать? С одним-то алкоголиком справиться не могу. Нет, лучше уж живите порознь и в разлуке страдайте на трезвую голову.

Тихон «догонялся», как поняла Клава. Все у него было по-прежнему: выпил стопку — показалось, что капельки не хватило, потянулся за другой — опять не хватило капельки, а рука сама тянулась и тянулась к бутылке. И не мог он понять, что этой капельки ему никогда не хватит, и тянулся, не в силах бороться с пагубным инстинктом. Остановиться бы ему сейчас, переждать… Но Тихон пил одну за одной, как будто ему хотелось сравняться, сгладиться с братом, слиться, чтоб — как один человек… Братана-то она, зараза, веселила, и он, раскрасневшийся, терзал гармонь. Его душа пела. И Тихону, отяжелевшему на глазах, хотелось петь.

— Хватит тебе, Тихон, — попросила жена.

— Молчи! У меня праздник, — отмахнулся он. — Я сегодня праздную, а не митингую. Так, братуха?

— Все верно. Празднуй…

— Продали товар? — спросил Юрий Иванович. — Вроде на толкучку ездили.

— Продали, слава богу, — с облегчением вздохнула Клава. — Народу там!.. И в городе ходили — кругом, как ярмарка! Были бы только деньги…

— Весной всегда ярмарка в Юмени, — согласился Юрий Иванович. — Накормят разок людей, те и бодрствуют до первого каравая!

— Жрать тебе нечего, а? — ревел брат. — Тогда собирай рюкзак и дуй в колхоз на посевную. Че ты тут сидишь, присох? Ага, не хочешь пахать и сеять… Я тоже, брат, не хочу, — признался он. — И все мы не хотим, вся страна, только хлеба просим… Тихон вот, этот не жалуется ни на что — сам себя кормит. Ура, братец!