Закон проклятого - Дмитрий Силлов

– Я, конечно, понимаю. Ты, наверно, сейчас думаешь, что такая девушка, как я, могла делать на концерте, который посещают только богатые снобы? – Молли осушила свой бокал, и расторопный Хосе поспешил налить ещё. – Но тогда у меня были гораздо лучшие времена. Не всю же жизнь я лазила по таким гадючникам, как этот. Ты не находишь – мы могли бы как-нибудь встретиться и вместе подумать, как нам снова попытаться схватить удачу за хвост?

– Да, конечно, – буркнул Эндрю, абсолютно не воспринимая трескотню очень даже симпатичной девчонки. Его мысли были слишком далеко.

«Я не играл уже почти два года. Смогу ли я снова выступать? С чего начать?» – сотни вопросов буравили его голову в эту минуту, а тут ещё эта… Молли, кажется… охала и ахала на ухо, бросая на него многозначительные взгляды и не давая сосредоточиться.

Из забытья его вывел появившийся из подсобки хозяин бара.

– Ну давай, лабух, покажи, на что способен.

Рикардо Мотор не слишком нежно хлопнул Эндрю по спине так, что у того чуть не отвалилась голова. Хозяин бара был человеком широкой души и свои чувства привык выражать просто. И если результатом приступов его слоновьего добродушия у сотрудников мужского пола были синяки на плечах, то несчастные стриптизёрши постоянно ходили с черными ягодицами.

Эндрю потер ладонью онемевшее плечо, вздохнул еще раз и обвёл глазами крохотную сцену, скучных, усталых танцовщиц и десяток в лоскуты пьяных клиентов. Да, обстановочка здесь далеко не такая, как в отеле, про который вспоминала Молли. Но другого выбора не было, и музыкант, вздохнув, расчехлил видавшую виды гитару.

Биография инструмента напоминала жизнь самого Эндрю. Когда-то сверкающий лаком и серебром струн новенький «Fender» (давняя, наконец-то сбывшаяся мечта) был куплен за шестьдесят тысяч песо – самый первый более-менее солидный гонорар музыканта, начинающего свой звездный путь. Гитара пела, вибрировала под умелыми пальцами, рыдала и смеялась, заводя публику и срывая для хозяина море аплодисментов. Потом лак потрескался, струны потускнели, и нередко потерявший былой лоск хозяин подкладывал под голову породистый инструмент, чтобы, забывшись в наркотическом сне, пускать слюни на старую подругу. На неё ставили стаканы, били кого-то по голове, её несколько раз закладывали в ломбард, однажды её даже украли, но она, словно верная собака, всегда возвращалась и продолжала служить Эндрю Мартину.

Вот и сейчас он, нежно погладив по корпусу инструмент, подключил его к усилителю, и гитара тоненько подала голос, словно говоря: «Начинай, хозяин, я не подведу…»

Рикардо выключил оравшую аудиосистему, прислушался, зевнул и махнул рукой. Пусть, мол, парень изгаляется, глядишь, кому-то из клиентов и понравится. Из тех, кто ещё окончательно не вырубился.

Эндрю вспомнил одну из своих композиций. Она как раз соответствовала моменту и обстановке – ничего особенного, ни в плюс, ни в минус. Музыкант провел пальцами по струнам, мелодия зазвучала, и он потащил её сквозь густую пелену перегара и сигаретного дыма. Некогда виртуозный гитарист сейчас страшно переживал – сможет ли он сыграть самую простую композицию? Но, слава богу, пальцы помнили, помнила гитара…

Он закрыл глаза. Замёрзшая, истерзанная душа встрепенулась, сердце забилось сильнее. Вдруг стали влажными ладони, пальцы быстрее побежали по грифу. Простенькая мелодия заполнила Эндрю и выплеснулась наружу, заливая грязный зал раскатами бешеной, но безумно красивой музыки. С каждой секундой композиция всё больше и больше наполнялась чувствами и смыслом, понятным лишь самому исполнителю. В каждый удар медиатора, в каждую ноту Эндрю вкладывал всю горечь, всю обиду на жизнь, весь свой страх за то, что он так никогда и не выберется из болота нищеты и зависимости, в котором он увяз по самую макушку. Не выберется сам и невольно потянет за собой на дно единственно близкого ему человека…

Накопившееся отчаяние комом застряло в горле, мешало дышать. Закрученная в тугую спираль мелодия сжалась до размеров точки, как сжимается умирающая вселенная, превращаясь в «черную дыру» – колоссальный и неподвластный человеческому разуму космический сгусток энергии.

Он упал на колени. От напряжения уже не держали ноги. Пальцы в последний раз промчались по грифу… Композиция закончилась. По щекам музыканта текли слезы. Он открыл глаза.

Хосе стоял за стойкой и машинально протирал стаканы с силой, способной извлечь из них огонь. Фигура хозяина бара, стоящего в тени, была расплывчатой и неясной. Эндрю зажмурился и утер слезы рукавом своей старой концертной рубашки. Потом снова с некоторой опаской открыл глаза.

Стояла тишина. Было слышно, как сыто гудят над столами ленивые осенние мухи.

«Провал. Идиот, рубашку белоснежную надел, Нэнси весь вечер ее крахмалила да гладила. Белую концертную рубашку – и в бар байкеров. Трижды идиот. Полный кретин».

Он медленно поднялся с коленей и увидел улыбку Молли, которая по-прежнему сидела на стуле, скрестив длинные ноги. У него немного отлегло от сердца.

«Может, хоть ей понравилось. По старой памяти».

Девушка послала ему воздушный поцелуй. Секунда… Другая… И вдруг началось невообразимое.

Такого не случалось на его дорогих и престижных концертах. Бар, похоже, рехнулся, взорвавшись морем аплодисментов, свиста и топота ног. Посетители, которые уже собрались уходить, вернулись за столики, очарованные мелодией. Те клиенты, что были еще в состоянии думать, с криками: «Играй еще!» – швыряли на сцену мятые долларовые купюры. Пьяные протрезвели и, недовольные своим трезвым состоянием, поспешили заказать себе ещё виски. Люди с улицы, услышавшие музыку, льющуюся из распахнутых настежь дверей, толпой повалили в бар. Рикардо пришлось выделить Хосе в помощники длинного прыщавого грузчика, но и вдвоем они не успевали разливать выпивку.

Эндрю играл всю ночь, а людей не становилось меньше. К шести утра бар закрылся. Рикардо Мотор с трудом разогнал взбудораженную, восторженную толпу новоявленных поклонников Эндрю Мартина, усадил парня за стол и поставил перед ним бутылку Iguado Chardonnay.

– За счет конторы, – прогудел он, кладя перед музыкантом банкноту в тысячу песо. – Бери, заработал. Знаю, ты не пьешь, но это хорошее вино для твоей девчонки. Нюхом чую, с тобой я за месяц бабок сделаю, сколько не делал за год… Но так играть… Я закрыл глаза и вдруг снова оказался во Вьетнаме, где проклятые «чарли» пытались содрать с меня шкуру… Так нельзя играть… Ладно! Завтра в семь будь здесь.

К хозяину бара наконец вернулась былая лаконичность. Он ещё раз напоследок покачал головой и пошел обратно к стойке.

– Я тебя завтра увижу? – спросила Молли, глядя на музыканта в упор большими, многообещающими глазами.