Поверженный демон Врубеля - Екатерина Лесина

Аделаида на кухню пробралась тенью. Она в тень и превращалась, бледная, стертая жизнью женщина. И только руки оставались живыми в ней, подвижными.

– А оказалось, что она давно знала… и про меня, и про Оленьку…

Мария Васильевна фыркнула. Вот уж чего, а благодарности в девице этой не было ни на грош.

– Она оттуда вернулась такой… мне было так жаль… я уговаривала ее… успокоиться… говорила, что люблю… что всегда буду рядом, а она… она сказала, что от меня никакого толку… и ушла из дома…

Аделаида вздохнула.

– Ешь, – Мария Васильевна бухнула тарелку. Конечно, готовила она не так чтобы хорошо, полагая готовку не самым важным в жизни занятием, но сыновья не жаловались. – Ешь и не думай о плохом. Бесится девка. Возраст такой. Перебесится и вернется.

– Ты сама в это не веришь.

Мария Васильевна пожала плечами. Может, она и не верит… и точно не верит. Но ведь пытается по-человечески соседку поддержать. И та оценила.

– Спасибо большое. Ты… добрая женщина, несмотря ни на что… но я думаю, Оленька… она сама не понимает, чего ищет.

Приключений на свою задницу.

И по мнению Марии Васильевны, приключения эти отыщутся… Теперь она заходила к соседке каждый день, полагая, что та без посторонней помощи зачахнет. Она заставляла Аделаиду есть, рассказывала ей о заводе, который неожиданно стал банкротом, о том, что зарплату задерживают, а по карточкам ничего не найти… у коммерсантов же все есть, но по таким ценам, что ни один нормальный человек не сподобится купить.

Молчала она тоже о многом.

О том, что видела Оленьку в парке.

В гостинице.

И в виде таком, который не оставлял сомнений в роде ее занятий. Не раз и не два встречалась Оленька под ручку с мужиками, всякий раз – другими. Она отворачивалась, делая вид, что не замечает соседку. А та не спешила здороваться.

– Шалава, – Мария Васильевна пожевала сухою губой. – Мать до могилы довела… нет, сначала-то сама догулялась. Заявилась как-то… то есть не заявилась… я в подъезде ее нашла.

Мария Васильевна возвращалась поздно. С завода ее уволили, а вот с новою работой было сложно. Удалось устроиться уборщицею в кооператив, и пусть кооперативов Мария Васильевна не одобряла категорически, но деньги были нужны. А платили там исправно. Работы грязной она никогда не чуралась и выполняла ее старательно. В тот вечер пришлось задержаться в цеху. В подъезде была темень, и потому Мария Васильевна едва не споткнулась о человека. Она испугалась, потому как времена были неспокойные. И всякого отребья по городу хватало… но после пригляделась и с немалым удивлением Ольгу узнала.

– Олька? Нажралась, что ль? – Мария Васильевна наклонилась, но, к удивлению своему, не ощутила запаха алкоголя.

Напротив, пахло от Ольги… чем-то медицинским, неприятным.

– Тебе плохо, что ль?

Дрогнули бледные веки.

– Вставай, давай… ну-ка…

Мария Васильевна подняла соседку. Хоть и была она в возрасте, но силою обладала немалой. Не без труда, но она дотянула Ольгу до своей квартиры. Мелькнула мысль Аделаиде позвонить, но Мария Васильевна от нее отмахнулась. Та начнет причитать, суетиться… потом сама сляжет. Нет, сначала наглую девицу надобно в чувство привести. Но в чувство приходить Ольга отказывалась. Она и дышала-то через раз, хрипло, тяжело. Пришлось вызывать «Скорую». Ехали долго, неохотно.

Осматривали так, будто немалое одолжение делали.

– Воспаление, – буркнул врач непонятного возраста, и то после того, как Мария Васильевна сунула в карман замызганного халата купюру. – И кровопотеря большая.

– Эта дуреха залетела. – Мария Васильевна губу выпятила. – И не нашла ничего лучше, как аборт сделать. Подружки присоветовали, такие же шалавы… она и послушала… срок был большим, вот и нашла какого-то коновала, который ее и выскреб. Конечно, как осложнения начались, он исчез… попала она в больничку. Тут Аде пришлось сказать… всполошилась она… все бегала, носила еду домашнюю, белье. Лекарства искала. Тогда-то ничегошеньки не было. Спасли дуреху. Но сказали, что детей у нее не будет.

Мария Васильевна перекрестилась.

– Сама виновата. Аборт – это грех.

Стас промолчал, не стал напоминать, что и сама-то Мария Васильевна если и уверовала, то не так давно.

– Вот Господь и наказал… из больнички она вышла, но не попритихла. Пары дней не прошло, как сгинула опять. Уж я Аде говорила, что горбатого могила исправит, а та слегла… сначала думали, что сердце. Ан нет, выяснилось – рак… и кто б посильней, может, и управился бы, но она сразу решила, что умереть ей проще. Я говорила, объясняла, а она меня в церковь привела. Тело, мол, это пустое, душа вот бессмертна. Тогда я еще подивилась, что человек она слабый, но поди ж ты, смерти не боится… сюда я с нею ходить начала. Приглядывала, чтоб, значит, дурно ей не стало. Потом как-то… когда схоронила… пусто так стало на душе, хоть волком вой. Мои-то сыновья разъехались. Один в Германию подался, другой в Австралию… хорошо живут. Деньги шлют вон, да на кой мне деньги? А тут… я людям помогаю. Нужна, значит.

И эта нужность дает ей силы жить.

– На мамкины похороны Ольга прикатила. Вся такая… дама… в платьице черном, в шубке… шляпка на голове, очочки черные, чтоб, значит, никто глаз ее бесстыжих не видел. Наши-то, кто знал, что она за пташка, шептались. Богатенького, мол, подцепила, живет и радуется. А что мать в могилу свела, так за то ей аукнется.

Мария Васильевна выпятила верхнюю губу, отчего некрасивое лицо ее стало еще уродливей.

– На поминки не осталась, но ко мне заглянула. Сказала, что квартирку пока продавать не будет, просила приглядеть. Денег оставила на коммунальные. И я обещалась… не потому, что деньги нужны, но ради Ады. Ее ж квартира… потом Ольга вроде как парнишку прислала, типа, ему жить негде… добрая стала, ага… знаю я такую доброту. Небось от своего мужика на сторону бегала. Бросать не бросила, по шмоткам видать, богатый он. А Ольга не дура, чтоб с богатым расплеваться. Но по натуре шалава… потом вроде как парень этот сгинул… и квартирку опять закрыла. А через пару годочков в храме объявилась.

Эту женщину Мария Васильевна сразу узнала, хотя с возрастом зрение ее упало, невзирая на зарядку для глаз, которую она делала регулярно, и витамины специальные. Да и было в храме темновато.

Пустовато.

Оттого и каждый человек, которому случалось заглянуть по какой-то своей надобности – а в храм, как успела убедиться Мария Васильевна, заглядывали не только для молитвы, – был заметен. И эта… стоило ей войти, как сразу померещилось нечто знакомое, что в фигуре самой, что в походке, а как подошла Мария Васильевна – мало ли, чего человеку надобно, вдруг да растерялся он в месте незнакомом, – то и узнала Ольгу.

– Ну, здравствуй, – сказала она недружелюбно.

А и то, пускай и писали в Библии о прощении, однако вот не была согласна с этим Мария Васильевна. Бог, быть может, и прощает, а она – человек живой, со своими недостатками. И упрямство – не самый главный из них.

– Добрый день, – а вот Ольга соседку не узнала.

И то верно, куда прежней-то Марии Васильевне до этакой старухи?

– Мне бы с батюшкой побеседовать, – Ольга была одета красиво.

Дорого.

И выглядела холеною, что барыня.

Мария Васильевна с трудом подавила желание сказать, что занятой батюшка, не до бесед ему со всякими там… богатая или нет, но ясно же, что шалава. Как была, так и осталась.

– Я хочу внести пожертвования, – пояснила Ольга, удостоив Марию Васильевну взгляда. Нахмурилась. Пригляделась. – Вы?

– Я.

– Надо же… а помнится, вы в Бога не верили…

– Уверовала, – огрызнулась Мария Васильевна, испытывая преогромное желание выставить наглую девку из храма. И эта ненависть, к Ольге испытываемая, саму Марию Васильевну удивляла. Ведь приходили сюда разные люди.

Случалось и наркоманам бывать.

И проституткам.

И иным, кого она искренне полагала оступившимися и помогала, как умела, и не испытывала к ним ни ненависти, ни презрения. А тут… при одном взгляде на Ольгу подымалось в груди что-то такое, дурное…

– Все еще осуждаете?

– Бог тебе судья, – ответила Мария Васильевна. – Идем. Если тебе и вправду к батюшке надо…

– Денег она тогда дала много… сказала, что супруг ее, иностранец богатый, помер. И завещание написал, по которому все Ольга получила. Своих детей у нее нет и не будет, вот и жертвовала, как умела… правда, и про себя не забывала.

Мария Васильевна вздохнула:

– Вернулась она сюда… сказала, что приехала бы и раньше, но муж не пускал. Оно и правда, такой слабину дай, разом с поводка сорвется. И про мать… вроде как из-за него не навещала. Конечно. Вон, как к парню тому, так бегала, а матери позвонить лишний раз не могла. Врала она! Небось подцепила богатенького и жила себе припеваючи. Потом он помер, она и стала думать, что на том-то свете небось все грешки припомнят.