Жизнь против смерти - Мария Пуйманова

Это не была поза, с помощью которой гордый человек защищается от врага. В словах Зденки была доля правды. Она свыклась с мыслью, что ее рано или поздно убьют. Так человек на свободе, зная, что он когда-нибудь умрет, не думает каждый день об этом. Он рассчитывает на жизнь, а не на смерть. У Зденки это не было покорностью судьбе, она хотела жить, жить, несмотря ни на что. И именно поэтому она не намерена была робеть перед смертью, уступить ей, подчиниться. Тот, кто сумел однажды превозмочь страх смерти, чувствует себя свободным — вот что определяло отважное поведение Зденки.

Когда врач-эсэсовец Трайте решил заняться «научными экспериментами» и придумал идиотский, вредный и гнусный метод — лечить тиф клизмами из мочи беременных женщин, он разделил тифозных больных на две группы — обычную и экспериментальную. Экспериментальных велено было лечить клизмами, не применяя никаких лекарств, чтобы Трайте мог проверить свой метод. Но результатов не было видно: Трайте не знал, что Зденка тайком саботировала его метод и лечила всех тифозных обычными, проверенными медициной способами. Какие еще могут быть эксперименты над женщинами, которые и без того дышат на ладан! У одной из подопытных как раз наступил кризис. Зденка впрыснула ей глюкозу. Как назло в этот момент вошла старшая сестра и тотчас побежала за главным врачом. Трайте пришел, и громы обрушились на голову Зденки.

Но она не склонила головы и не стала отпираться. Она выпрямилась во весь рост перед Трайте:

— Герр доктор, получая звание врача, я дала клятву никогда не пренебрегать необходимой помощью больному человеку. Эта женщина умерла бы, не окажи я ей такую помощь.

— Quatsch![83] — ответил Трайте словечком, которое лучше всего выражало циничное отношение нацистов ко всему на свете. — Подождите, вы еще за это поплатитесь!

Трайте перестал разговаривать с ней, не замечал ее, не приказывал ей помогать ему, хотя она была превосходная ассистентка и нередко заканчивала операции за него; сам он был далеко не блестящим медиком.

Тупица Ганс, который не мог обойтись без Здены, посмеивался:

— Ну, Штенка, наказали вы себя, можете радоваться! Знаете, куда вас теперь переведут? В инфекционное отделение!

— Вот повезло! — воскликнула Здена. — Герр доктор, это же замечательно! Вы даже не представляете себе, как я рада. Инфекционные болезни меня страшно интересуют, я уже давно втайне мечтала заняться ими…

Оттого, видимо, что Здена показала себя такой неустрашимой, вокруг всей этой истории не стали поднимать шума, и чешка осталась в лазарете.

Стоять на своем, если ты прав, не сдаваться — это была отцовская школа. Отец подбадривал народ, выступая по московскому радио, его сын-музыкант своим творчеством поднимал дух чехословацких солдат, а дочь сохраняла жизнь коллективу заключенных. Она не только лечила болезни, но и духовно врачевала людей. Когда на тайном собрании узниц заходила речь о чем-нибудь принципиально важном, мнение Зденки бывало решающим. Нередко случалось, что узница, впадая в отчаяние, бежала к Зденке. Молодой врач, она была постоянно окружена людьми, постоянно занималась чужими судьбами, словно у нее не было своей собственной. О себе она никогда не говорила.

Она ни с кем не поделилась своим горем, никому не сказала, что она пережила за одну ночь, когда уже здесь, в Равенсбрюке, узнала о смерти мужа, доктора Недведа, вместе с которым была в лагере Биркенау. Они оба заболели сыпным тифом, и Недвед умер. Еще накануне он предупреждал товарища: «Не ходи, лежи. Если при тифе рано встать, можно схватить воспаление легких». Но сам молодой врач не последовал собственному совету, преждевременно встал, чтобы помочь другим, и уже на следующий день его не стало.

Не всегда супружеская жизнь складывается так, как мечтают жених и невеста на заре своего счастья. Но этот брак был по-настоящему счастливым. Прекрасная молодая пара, оба врачи, полное взаимопонимание, любимая дочурка, дружба обеих семей, Недведов и Неедлы… Нет, никто не знал, какую ночь пережила Здена Недведова. Но утром она явилась в лазарет, как всегда чисто вымытая, в белоснежном халате; она даже улыбалась. Заключенные называли ее «солнцем лагеря».

В ней была какая-то духовная неуязвимость, и Зденка старалась воспитать ее и у других заключенных. Первым условием была чистота тела. У Здены был на этот счет опыт: пока люди моются, у них все в порядке, перестают мыться — наступает моральный упадок. Коммунистки выдвинули лозунг: «Будьте чистоплотны, будьте опрятны, не опускайтесь! Пусть тюремщики видят, что они не сумели заставить нас пасть духом, что они не согнули нас».

Блажена, которая дома выглядела как куколка, у которой в комнате не было ни пылинки, восторженно пропагандировала эту идею.

Впрочем, среди чешских женщин это было нетрудно. Чешки были выносливы и опрятны, они привыкли и дома мыться холодной водой, стирать, прибирать, проветривать комнаты, чинить свои вещи. Труднее было с изнеженными француженками. Эти южанки боялись холодной воды и о каждом пятнышке, которое появлялось у них на коже, говорили возвышенно и туманно: «Авитаминоз!» Конечно, в лагере был авитаминоз, но при чем тут грязь? Вши — бич лагеря — досаждали и опрятным людям, не говоря уж о тех, кто всячески избегал холодной воды, если не было теплой.

Однажды вечером Зденка зашла в чешский барак повидать пожилых женщин. Для тех очень много значило, когда молодежь проявляла к ним внимание, а особенно Зденка, «солнце лагеря». Зденка появилась в белоснежном халате, рослая, приветливая, веселая, ослепительно чистая, и улыбнулась женщинам, которые, распахнув окна настежь, разложили одеяла и истребляли в них вшей.

— Как поживаете, женщины, что делаете?

— Сама видишь, — отозвалась языкастая Галачиха, — давим авитаминоз!

Бывали и трагические случаи. Милада, настоящий, хороший человек, тоже когда-то жила в счастливом супружестве. Ее мужа казнили во время «гейдрихиады». Милада знала об этом и сумела справиться со своим горем. У нее было двое детей, надо было жить для них. В Равенсбрюк приходили открытки, написанные детскими каракулями, и, как струйки живой воды, освежали душу молодой матери. Она держалась мужественно, не опускала рук.

Но однажды в чешском бараке появилась новенькая, неискушенный «цуганг», этакая сентиментальная бабенка, не знающая неписаных лагерных законов. В лагере не полагается спрашивать друг друга: за что вы сюда попали? Заключенные говорят только о том, что вот опять сократили хлебный паек, о том, какую новую глупость изрекла свирепая Ворона, о положении на фронте. Но никто никогда не рассказывает о чужих домашних делах и даже не намекает на них. Об этом в лагере полагается молчать. Таков неписаный лагерный закон. А эта баба, как увидела Миладу, кинулась к ней и давай обниматься и хныкать:

— Милада, дорогая Милада, боже, как я тебя жалела! Муж у тебя погиб… а теперь вот и бедняжки дети…

Милада обомлела.

— Что с детьми?

— Золотце мое несчастное, ты и не знаешь? Увезли их, увезли в неволю, никто не знает куда…

Ошеломленная Милада потеряла голову. И побежала к Зденке. Куда же еще, как не к этой врачевательнице душ?

— Зденка, ты все знаешь, к тебе сходятся все вести. Ты прямой человек, скажи мне всю правду, — умоляла она. — Я должна ее знать. Слышала ты что-нибудь о моих детях? Что с ними? Я все снесу, только, ради бога, скажи правду!

Зденка знала, что, к несчастью, все это действительно так. Но достаточно было взглянуть на Миладу, чтобы понять, что эту женщину убьет та правда, которой она так жаждет. «А что, если бы то же случилось с моей Ганичкой?» — подумала Зденка. Что было делать? Зденка умела все выложить в глаза своему начальнику — эсэсовцу, но у нее не хватило духу сказать правду отчаявшейся Миладе. Разве может доктор заявить тяжелобольному: «Ты умрешь»? Больного это убьет. И Зденка прибегла к последнему средству, которое действовало, когда не удавались все попытки ободрить отчаявшегося человека, — она перестала утешать Миладу и прикрикнула:

— Дура ты, Милада, вот что! Вот уж не думала. Ты что, меня не знаешь? Веришь ты мне? Пришла какая-то безмозглая болтушка с глупыми слухами, а ты уж и поверила. Я на тебя сердита, честное слово! Не понимаешь ты, что ли, что это просто дурища, жадная до сенсаций, ей хочется показать, что она много знает, а ты поддаешься на это. Ведь дети пишут тебе, дурная! Так не давай сбить себя с толку, возьмись за ум!

Дети и в самом деле писали Миладе, только это были чужие дети, которым дедушка и бабушка диктовали письма, чтобы сохранить дочери обретенное с таким трудом душевное равновесие.

— Кому же ты веришь, Милада, мне или этой болтушке? Вот я еще поговорю с ней!

— Тебе! — плакала Милада.

Зденка ее так отчитала, что она наконец перестала сомневаться.