Хранитель забытых тайн - Кристи Филипс

Но неделю назад его величество вернулся из Хэмптона и сразу же навестил Луизу, просидев у ее постели более часу, и с тех пор настроение Арлингтона, как и всех остальных приближенных мадемуазель, приподнялось. Луизе уже было гораздо лучше, и король вновь по доброму обычаю час или два в день проводил с нею, как правило, после утренних физических упражнений: азартной игры в теннис, укрепляющего плавания в реке (в это время слуги его стояли на берегу и, дрожа от холода, ждали, когда король искупается) или прогулки по Сент-Джеймскому парку, которую он проделывал в таком быстром темпе, что придворные, тяжело дыша, едва за ним поспевали.

Анне эти перемены не очень по вкусу. Заботы о мадемуазель обострили ее собственную впечатлительность. Уже почти две недели она ухаживает за мадемуазель де Керуаль, порой часами не отходит от ее постели, сама поит сиропом из ложечки (под бдительным оком мадам Северен), проводит необходимые медицинские процедуры и руководит медленным процессом ее выздоровления в целом. Она моет горячее тело мадемуазель, настояв на том, чтобы ванну принесли в ее спальню, она накладывает ей на поясницу лечебные пластыри и помогает ей добираться до стульчака. Между нею и мадемуазель нет ничего общего, разве лишь то, что обе они родились во Франции, но Анна всей душой ей сочувствует, она даже какое-то время надеялась, что они когда-нибудь сблизятся, но эта мысль сразу куда-то испарилась, как только мадемуазель открыла рот и начала говорить. Ни теплоты, ни остроумия, ни изящества или горячего чувства в словах Луизы услышать невозможно, с энтузиазмом и без умолку она готова говорить только об одном: о себе самой.

— Ну почему страдаю я, а не графиня Каслмейн или эта бесстыдная шлюха Нелл Гвин? — жалуется она, коверкая английские слова сильным акцентом, — Или даже не королева Екатерина?

Ругательства эти она произносит, даже не покраснев.

— Она все равно уже одной ногой стоит в могиле!

Луиза почему-то уверена, что, когда Екатерина умрет, король на ней женится и она станет королевой Англии. Эти надежды в ней подогревает и Арлингтон, но в то, что это возможно, никто не верит.

Утро мадемуазель проводит, бесконечно перебирая платья, не зная, какое надеть, но в результате нарочно остается неодетой, чтобы король и его придворные могли застать ее как бы врасплох, когда она лежит в постели, и две служанки расчесывают ее тонкие шелковистые волосы. Еще она любит беседовать о подарках, которые ей преподнес или собирается преподнести король. Она любит повторять, что страстно желает вернуться во Францию, ее мечта — сидеть на скамеечке у ног французской королевы, это высочайшая честь, какой в этой стране может удостоиться женщина благородного происхождения. Похоже, у мадемуазель де Керуаль есть, кому отомстить в Париже, где ее когда-то жестоко третировали. И по всей вероятности, имя этих людей — легион. Хотя Луизе уже двадцать два года, и она мать трехмесячного Чарльза Фицроу, и от нее можно ждать поступков, подобающих взрослой женщине, она ведет себя как ребенок. Анны рядом с собой она не выносит и вечно капризничает, отказываясь принимать лекарства (если, конечно, при этом не присутствует король), вечно устраивает шум и скандалит по поводу лечебных ванн или пластырей, чуть ли не каждый час заливается слезами или бранится, испытывая терпение всех, кто находится рядом, кроме разве что мадам Северен.

Анна понимает, что чаще всего капризы мадемуазель вызваны страхом перед болезнью, которую она считает величайшей несправедливостью (в этом ей действительно можно посочувствовать), но терпеть такое поведение изо дня в день очень нелегко. Анна с нетерпением ждет того дня, когда возлюбленной короля ее услуги больше не понадобятся, но совсем недавно в душу к ней закралось подозрение, что Луиза, несмотря на отвращение к лечебным ваннам, старается затягивать этот спектакль как можно дольше. Ее недуг дает ей возможность чувствовать на себе внимание короля. И Анна понимает, что мадемуазель пойдет на все, даже на симуляцию болезни после выздоровления, лишь бы только удержать это внимание.

— Миссис Девлин, уже почти половина одиннадцатого, — напоминает ей мадам Северен — Кажется, время давать госпоже лекарство.

— Да, конечно.

Анна просит у короля позволения покинуть помещение и идет в смежную со спальней гостиную. Здесь на специальном столике выставлен ряд пузырьков с сиропами и склянок с порошками. Хотя в присутствии короля процесс приема лекарств Луиза превращает в настоящее представление, держать флакончики и склянки рядом со своей постелью она наотрез отказывается: «Я что вам, какая-нибудь больная старушка?»

Вынув пробку из пустой склянки, Анна, как учил ее отец, наполовину наполняет ее темной густой жидкостью из одной бутылочки, добавляет несколько крупинок какого-то пахучего порошка, смешивает это с более светлым, похожим на мед, сиропом. Перемешать микстуру надо в последний момент, перед самым употреблением, тогда состав подействует более эффективно, и это один из секретов отцовского лекарства. Все, что делает Анна для Луизы, говорит о том, что она настоящий профессионал, но при дворе никто не считает ее врачом и не называет доктором. Придворные, с которыми Анна порой общается, уверены, что она подруга детства мадемуазель, которая лишь по счастливой случайности умеет лечить болезни, и относятся к ней соответственно.

Она уже усвоила, что при дворе имеет большой вес то, о чем не говорят вслух, хотя всем известно. О «лихорадке» Луизы придворные говорят без всякой иронии, но Анна уверена, что все до единого (за исключением, пожалуй, сэра Грэнвилла Хейнса) нисколько не сомневаются в характере болезни Луизы. Но ни жестом, ни мимикой, ни, упаси боже, словом никто из них даже не намекнет, что знает правду. Все они актеры, тонкие, изощренные и умудренные опытом актеры, они играют свои роли столь убедительно, что и на подмостках она такого не видела, да и никогда не увидит. Возможно, это потому, что последствия малейшей ошибки в игре здесь могут стать для актера роковыми. Открыто признать правду, о которой не принято говорить вслух, значит рисковать, что тебя изгонят, лишат права бывать при дворе; с другой стороны, не знать действительного положения вещей, не видеть этих тайн, подводных камней и лжи, то есть всего, что здесь считается самой твердой валютой, значит прослыть круглым дураком, которого в придворных кругах за своего по-настоящему никогда не признают.

— Как поживает мой любезный доктор?

— Мистер Монтегю!

Ральф Монтегю отвешивает ей надлежащий поклон и дарит улыбку не столь уже надлежащую, которая недвусмысленно дает ей понять, что видеться с ней ему приятно не меньше, чем и ей с ним. И верно, Анна представить себе не может, что бы она делала при дворе без него: без его общества ей бы здесь было совсем одиноко. Дружба Монтегю, его доброе расположение скрашивает время ее пребывания среди придворных.