66 градусов северной широты - Майкл Ридпат

— Почему не надо?

— Просто не хочу, чтобы ты занимался этим.

— Но я должен знать! Мы должны знать.

Из телефона не раздавалось ни звука.

— Олли?

— Магнус, — было слышно, что голос брата прерывается, — я прошу тебя. Умоляю тебя. Не вмешивайся в это дело.

— Почему?

— Послушай, Магнус, ты одержим. Когда ты вел расследование в Америке, все было в порядке. Но мне невыносимо думать, что ты снова разгребаешь все это дерьмо в Бьярнархёфне. Это предано забвению, притом не зря.

— Олли?

— Я большую часть жизни, больше двадцати лет, старался забыть это место, и знаешь что? Почти забыл. Так что, насколько это касается меня, пусть оно остается забытым.

— Но, Олли…

— И если что-то выяснишь, не говори мне об этом, ладно?

— Послушай, Олли…

— Пока, Магнус.

Через пять минут телефон зазвонил снова. Звонила Ингилейф, приглашала к себе. Обещала приготовить ужин.

— У тебя все в порядке? — спросила она, когда Магнус приехал. — Что-то стряслось?

— Просто говорил с братом по телефону.

— Что с ним?

— Я рассказал ему о том, что мы выяснили в выходные. О нашем отце. И о деде.

— И что?

— И ему не хочется думать об этом, причем еще в большей степени, чем мне.

Магнус видел, что Ингилейф хотела что-то сказать, но передумала.

— Что такое? — спросил он.

— Извини. Вижу, эта тема для тебя очень болезненна. И для твоего брата тоже. Я смогу с этим жить.

— Отлично.

Ведя беседу, Ингилейф жарила рыбу.

— Сегодня мне сделали предложение, — объявила она, подливая масло на сковородку.

— Какого рода?

— Помнишь Свалу? Из галереи?

— Помню. Ты же сказала, она перебралась в Гамбург.

— Да-да. Скооперировалась там с каким-то немцем. Они продают скандинавские артефакты. Галерея открылась всего два месяца назад, но она думает, что дела пойдут хорошо.

— Даже несмотря на спад?

— Представь себе. И Германия не так пострадала, как Исландия. Деловая активность там растет.

— Везет немцам.

— Да. В общем, она хочет, чтобы я объединилась с ними. В качестве партнера. Она сказала этому немцу, что именно я им нужна для развития бизнеса.

— Хмм… Похоже, это хорошая возможность. А как с галереей здесь?

— Я буду по ней скучать. Но перспективы в Германии должны быть гораздо лучше.

— Ты хоть как-то говоришь по-немецки?

— Немного. Для начала хватит. Если буду жить там, язык выучу быстро.

Магнус почувствовал, как он весь напрягся.

— Значит, уезжаешь?

Ингилейф не ответила, разложила рыбу по тарелкам и поставила их на стол. Оба сели.

— Нет.

— Нет? Почему?

Она подалась к нему и поцеловала его. Крепко.

— Из-за тебя, глупый.

Сказать на это Магнусу было нечего. Он улыбнулся.

— Как продвигается дело? — спросила Ингилейф. — Появились новые подозреваемые?

— Парочка, — ответил Магнус. — Знаешь Синдри Пальссона?

— Этого старого пустомелю? Да, знаю.

— Почему я не удивлен? Но он не может быть твоим клиентом.

— Нет. Он представитель исландской разновидности либеральной интеллигенции. Ходит на презентации книг. На выставки. Он неплохой человек, несмотря на его болтовню о том, что «мир идет ко дну».

— Кажется, он считает, что насилие — это единственный способ изменить мир, то есть уничтожить капитализм.

— Это все суесловие. Синдри мягкий человек. Не думаешь же ты, что он убил Оскара?

— Мы полагаем, что он мог быть причастен к убийству.

— Нет. Он никого не убивал. Я могу в любое время спросить его.

— Я уже спрашивал.

— Да, но он может проявить большую откровенность со мной. Серьезно. Я уверена, что нравлюсь ему. Собственно говоря, ему нравятся все женщины моложе тридцати — а, как ты знаешь, Магнус, тридцати мне еще нет. — Ингилейф было двадцать девять лет и девять месяцев. — Он мне все расскажет, если я спрошу его как нужно, — поливая рыбу белым вином, объявила Ингилейф.

— Я серьезно, — нахмурился Магнус. — Это загубит расследование.

— Да не будь ты таким бюрократом. Или смотри на это как на своего рода оперативное задание для внештатного сотрудника. Я могу раскрыть для тебя это дело.

— Нет, Ингилейф. Нет.

Несколько часов спустя они лежали в постели. Магнус не мог заснуть и, отвернувшись от Ингилейф, чувствовал, что она тоже не спит.

Она коснулась его плеча.

— Магнус?

— А?

— Думаешь о Бьярнархёфне?

— Ну а о чем же еще.

Она потянула его за плечо, перевернула на спину и нежно поцеловала.

— Расскажи, что тебе вспоминается. Если хочешь.

— Ладно. Слушай.

И рассказал.

Глава двадцать шестая

Январь 1986 года

Магнус украдкой вышел на свежий холодный воздух и заковылял по снегу к морю. Ему требовалось побыть одному.

Стояла приполярная ночь. Они только что поужинали, и дед выговаривал Олли за то, что тот мочится под себя.

Сочельник прошел не так уж плохо. Их дядя, тетя и двоюродные братья приехали из Канады, к восторгу деда и бабушки. Дед пришел в действительно неудержимое веселье. Повсюду праздновали приход Рождества. Пожаловали и Санта-Клаусы, разложили подарки в сапожки Олли и Магнуса.

Ужин представлял собой настоящий пир: куропатка, жаренная в сливочном масле с сахаром картошка, которую Магнус очень любил, рождественский хлеб и мороженое. Магнус получил от канадских дяди и тети американский полицейский автомобиль с сиреной и мигалками. Игрушка, конечно, для ребят поменьше, но Магнусу она понравилась. Олли впервые за много месяцев как будто по-настоящему радовался.

Потом дела пошли хуже. Олли опять начал мочиться в постель. Сразу же после Нового года родственники уехали, оставив мальчиков в фермерском доме с дедом и бабушкой.

И деда охватило отвратительное настроение.

Магнус проплелся мимо церкви к морю и сел на камень. Оглядел знакомые огни, горевшие почти весь день в это время года, характерное тем, что рассвет и сумерки встречаются в сумраке полудня. Яркие огни фермерского дома за его спиной. Огни в Храуне, по другую сторону лавового поля. Огонь маяка на одном из островков посередине фьорда. Мигающие, подскакивающие огоньки возвращающихся в Стиккисхольмюр рыболовецких баркасов.

Ночь была ясной. Свет полумесяца блестел на снегу и мерцал в ручье, текущем с холма, маячившего позади фермерского дома. Высокие треугольные стойки для вяления рыбы вырисовывались на фоне блестящей морской зыби, бьющейся с мягким шелестом о берег. За горами севернее фьорда виднелся зеленый проблеск. Северное сияние. А высоко надо всем этим в холодной ясной ночи сверкали тысячи звезд. Магнус вспомнил, как мать говорила ему, когда они еще жили в Рейкьявике, что невозможно сосчитать все звезды в ночном небе и островки в Брейдафьордюре.

Магнус съежился в своей куртке. Ему было холодно, очень холодно, но холод был лучше чрезмерной жары в доме.

Два года назад Магнус, Олли, их мать и отец жили счастливо в Тингхольте, в их небольшом доме с голубой крышей из гофрированного железа и с рябиной в саду. Потом все рухнуло. Начались раздоры, отец уехал, мать все время спала, забывая их накормить была неспособна говорить внятно. Через полгода отец оказался в Бостоне, мать — в Рейкьявике, а Магнус с младшим братишкой на ферме деда с бабушкой в Бьярнархёфне.

Бабушка Магнусу не нравилась. Она была маленькой, неприветливой, бесстрастной, лицо ее постоянно выражало неодобрение. Дед внушал страх, но обладал каким-то грубым обаянием. Он устраивал игры с внуками, и когда они переехали в Бьярнархёфн, с большим удовольствием показывал им ферму, холмы, шхеры. Магнусу с Олли больше всего нравилось помогать ему в сборе перьев из гагачьих гнезд, примостившихся среди карликовых ив у ручья.

И конечно, они ходили на Берсеркьяхраун. Халлгримур водил внуков между фантастическими статуями, образованными застывшей лавой, рассказывал истории о берсерках, живших на их ферме и в Храуне, подробно описывал игры, в какие он играл там в детстве. Олли боялся, но Магнус был от всего этого в восхищении.

К сожалению, дед любил выпить. А выпив, становился злобным. Жестоким.

Магнус ему нравился, во всяком случае, поначалу. Но Олли был слабым, а Халлгримур терпеть не мог слабость. Олли легко пугался, и Халлгримуру нравилось его пугать. Он рассказывал истории о Керлингинской ведьме, уносившей детей из Стиккисхольмюра, предупреждая, что она унесет и Олли, если тот не будет сильным. Не забывал он упомянуть и о берсерках, до сих пор бродящих ночами по лавовому полю, о человеке, прозванном Торольф Колченогий, которого много столетий назад убили, но он все еще шатался по холмам, нагоняя ужас на пастухов и овец. Особенно потрясали их воображение истории о морском чудовище с ракушками, свисающими со шкуры; обычно оно плавало по фьорду у самого берега и заглатывало детей, слишком близко подходивших к воде.