Память и забвение руин - Владислав Дегтярев

здесь есть на что. В море плавают весьма декоративные киты и сирены, жители далеких стран предаются своим загадочным занятиям, в небесах парит птица со слоном в когтях, и, вдобавок, на корабль спускается лучезарный Аполлон, словно предлагая мореплавателю свое покровительство. Горизонты внезапно раскрылись, вселенная меняется на глазах и средневековое Hic sunt dracones из предостережения пилигримам становится обещанием новых возможностей и неожиданных открытий.

Если руина в определенный момент становится констатацией ограниченности наших интеллектуальных способностей, то чудовища несут совсем другие смыслы. Похоже, что в мире раннего модерна, в противоположность известной сентенции Гойи, чудовища порождаются не сном, но чутким бодрствованием разума, для того чтобы с их символической помощью исследовать мир.

XI. Руина как иллюзия

Памяти Андрея Левкина

До сих пор я пользовался словом «руины» как обозначением чего-то интуитивно понятного. Хотя это действительно так, но культурология, как и философия, требует определения всех понятий, которые мы склонны употреблять, не задумываясь лишний раз об их смысле и границах. В самом деле, на первый взгляд, руины представляют собой не более чем остатки разрушенных построек – античных или же средневековых. Вопрос же о том, каким специфическим качеством они обладают, то есть что именно делает руины руинами, кажется наивным и неуместным. Однако такой вопрос необходимо задать. И тогда мы обнаружим, что ответить на него не так-то легко.

С древними и средневековыми руинами все относительно просто. Они, безусловно, обладают и исторической и эстетической ценностью – но лишь в том случае, если мы способны хоть как-то угадать в них первоначальный облик постройки. Несколько обтесанных камней, сохраняющих следы строительного раствора, представляют собой явно рукотворный объект, хотя назвать их руиной мы уже не можем, поскольку не в силах угадать форму постройки, частью которой они когда-то были. Как писал Зиммель,

до тех пор, пока еще можно говорить о руине, а не о куче камней, природа не низводит творение человека до бесформенной материи; возникает новая форма, с точки зрения природы вполне осмысленная, понятная и дифференцированная. Природа превратила произведение искусства в материал для своего формирования, подобно тому как раньше искусство использовало природу в качестве своего материала322.

Или, как формулирует сходную позицию Пол Цукер,

мы не в состоянии сказать, принадлежат ли они (руины. – В. Д.) эстетически к области искусства или же к области природы. Их уже нельзя рассматривать как настоящие произведения искусства, поскольку изначальный замысел строителя до нашего времени не дошел. Но и природными объектами их считать нельзя, так как рукотворные элементы продолжают служить основой для позднейших дополнений, осуществленных природой323.

Сложнее вынести суждение о более современных постройках и о том, что было разрушено недавно, не успев обзавестись патиной времени.

Можно было бы предположить, что руины должны обладать некоей «аурой», то есть быть причастными к счастливой эпохе до очередного грехопадения. Поэтому из разрушений Второй мировой войны только старые постройки (например, собор XIV века в Ковентри или Мемориальная церковь кайзера Вильгельма в Берлине, построенная в 1891–1895 годах) могут претендовать на статус руин, которые можно законсервировать и музеефицировать.

Что же касается разрушенных «Башен-близнецов» Всемирного торгового центра, то они не стали руинами, как полагает Григорий Ревзин, потому что относятся к той же современности, которая окружает нас сейчас, к длящемуся настоящему, а культура modernité склонна беречь руины чужого и/или старого. Поэтому история WTC аналогична истории разрушенного персами Акрополя: место само по себе обладает смыслом и значимостью, но остатки того, что там находилось, – уже нет.

Вот как рассказывает Геродот в восьмой книге своей «Истории» о захвате и разрушении Афинского акрополя персами в 480 г. до н. э.:

Персы же заняли холм против акрополя, который афиняне называют ареопагом, и затем стали осаждать акрополь вот как: они зажгли обмотанные паклей стрелы и стали метать их в засеку. Осажденные афиняне все-таки продолжали защищаться, хотя дошли уже до крайности, так как засека уже их не защищала. Тем не менее они не согласились на предложенные Писистратидами условия сдачи, но придумывали разные новые средства защиты. Так, они скатывали огромные камни на варваров, напиравших на ворота, и Ксеркс долгое время был в затруднении, как ему взять акрополь.

Наконец варвары нашли выход из затруднительного положения. Согласно изречению оракула, ведь вся материковая Аттика должна была перейти под власть персов. С передней [северной] стороны акрополя, противоположной воротам и дороге, ведущей наверх, несколько персов поднялось на скалу. В этом месте не было никакой стражи, так как считалось, что здесь-то уже никто не сможет взобраться наверх. […] Когда афиняне увидели врагов наверху, на акрополе, то одни из них ринулись вниз со стены и погибли, другие же нашли убежище внутри святилища. Персы же, поднявшись наверх, прежде всего направились к воротам святилища и открыли их; затем они умертвили защитников, моливших о спасении. Когда со всеми защитниками акрополя было покончено, персы разграбили святилище и предали огню весь акрополь324.

И, как бы странно это для нас ни выглядело, после победы над персидской армией греки не стали восстанавливать акрополь, а выстроили его фактически заново. Части старых построек и разбитые захватчиками статуи при этом были хладнокровно использованы для строительства новых крепостных стен.

Как пишет искусствовед Анна Трофимова,

после ухода персов афиняне стали восстанавливать оборонительные стены и строить новые храмы, очищая Акрополь от обломков. Греки «похоронили» поврежденные скульптуры, пьедесталы, архитектурные фрагменты, бережно завернув их и уложив в углубление в старой стене, с северо-западной стороны. Возможно, эти комплексы обломков и целых скульптур служили укреплению склона, необходимого для продолжения строительства оборонительной стены. Именно благодаря захоронению, получившему у археологов меткое и немного странное название «персидский мусор», спустя два с половиной тысячелетия были найдены великолепные архаические статуи и множество других произведений раннегреческого искусства325.

Добавлю, что среди камней северной стены Акрополя, восстановленной при Фемистокле между 479 и 472 гг. до н. э., до сих пор можно видеть фрагменты колонн архаического храма.

Мы можем предложить разные объяснения тому факту, что греки не попытались восстанавливать старое, а построили на прежнем месте нечто новое. Возможно, в их глазах старый Акрополь, захваченный врагами, был осквернен, и поэтому все произведения человеческих рук следовало заменить. Все эти объяснения тем не менее будут только интерпретациями, только попытками разгадать особенности мировоззрения, не понятного нам до конца.

Одна из таких попыток принадлежит Освальду Шпенглеру, для которого этот эпизод греческой