Чужая истина. Книга вторая - Джером Моррис

когда дом достраивал. Да, мешки сюда кидать сложнее, чем если бы внизу мололось, — Эйден согласно закивал, вспоминая и неосознанно похрустывая запястьями, — зато всех этих валов, передач, а то и цепей, шестерней, бог знает, чего ещё… куда меньше. Не такой я умелец, чтобы тонко и точно, а спина крепкая, под зерном не гнулась. Была крепкая, поскрипывает теперь. А у тебя?

— Я-то молодой ещё, — усмехнулся алхимик, — бодрый, гибкий. Хотя тоже таскать как раньше — не смогу. А что тот мельник-то? Напомни.

— А мельник — карс. И как все карсы — смотрит на мужика по делам. Что, наверно, и хорошо. Пока у меня не было ничего, чуть ни в морду плевали, через губу разговаривали. А как сгинет всё, что нагородил, нажил — снова и вспомнят, что чужак и пришлый. — Гаронд оглядел внимательнее этаж, давно обжитый, увешанный и заставленный всяким. — Кресло у тебя ладное. Такое… тонкое, точное. Я так не смогу.

— Я тоже, — согласился алхимик, — не смогу.

Под лестницей зашевелились псы. Заволновались, заскребли когтями, один глухо заворчал. Гаронд просто стоял, низко опустив руки, смотря на них сквозь доски ступеней. А когда звуки снаружи стали слышны уже всем, пошёл не к окну, а вниз, к жене. Эйден же хорошо разглядел гостей. Двенадцать человек, вооружены. Кто молотком, кто вилами, пара человек при мечах, у одного традиционная карская алебарда. Сумерки расступились перед зажигаемыми факелами. Слышался треск огня и пугающе спокойные разговоры.

— Хэй, мужики, — Эйден заметил, что на него показывают пальцем и не стал отступать в глубь комнаты, — вы чегой-то удумали? Давайте спокойно обсудим, что, зачем и ради чего. На днях ведь как-то мягонько разминулись. И теперь тоже не вижу смысла сталкиваться лбами. Нейт, это ж ты? Что стряслось-то?

— Я. А случились чудища, которых вы там упрятали. Отсюда слышу — подвывают. А ведь они людей жрут, детей даже. А хозяин их, видать, науськивает! Да и к вам, колдунам, тоже вопросы имеются. Говорите, что в сундуке, и почему от него хворь, да говорите правду и быстро, а то иначе спрашивать будем. Открывай живо! Посмотрим, выслушаем, рассудим.

— Эге-е-е… это ты брось. Что значит — «рассудим»? Судьи не вижу, а тем, кто на ночь глядя с топорами приходит, судить себя не дам. И не стыдно тебе, ведь принимал радушно и поил, и…

— Отставить! Молчать! Отпирай, знахарь, или подпалим — сами выскочите. Чтобы в вилы не упереться — лучше впустите по-хоро…

— А я уже арбалет взвёл. — Сообщил Эйден звонко, он тоже начинал заводиться. — А белку не в глаз, но с тридцати шагов бью. А кто дверь портить вздумает, сам подпалю так — на всю округу вкусным запахнет.

Не дожидаясь, не слушая ответа — он поспешил вниз. Никакого арбалета не было, да и удачно подпалить негодяев не так просто. Колба с огневой смесью действовала недалеко и нужно ещё умудриться хорошо попасть. Неспокойно было не только снаружи. Бера металась на кровати, бормотала что-то невнятное, волосы липли к потному лицу.

— Вы всё слышали, что скажете? Думаю, они будут осторожны. Там некоторые знают, что покалечиться проще простого, и рисковать шкурами лишний раз не станут.

— Плевать на них, — Гаронд зло цыкнул зубом, — что с ней? Помоги, мастер, настойки, растирания, что-нибудь. Артефакты мастера Аспена не справляются.

Аспен колдовал над больной, унять бред и буйство действительно не получалось. Свет от двух масляных ламп, стоящих в разных концах комнаты, рождал причудливые двойные тени. В дерево двери звучно врубилось железо. Псы залились лаем.

— Тихо. — Скомандовал Гаронд вполголоса, повернувшись в сторону волкодавов. Те умолкли мгновенно, прижали уши. — Ублюдков разгоню. Пока и правда не подожгли. — Он шагнул было к двери, уже потянулся к засовам.

Бера выгнулась на кровати, завопила страшно, плюясь кровью из надкушенного языка. Эйден с Аспеном прижали её обратно, придержали голову, чтобы не ударилась о стену. Давясь розоватой пеной, женщина заговорила более внятно. Голосом утробным и диким, пребывая в бреду. Она кое-что чувствовала, понимала, различала, но сознанием была явно не здесь. Ухватившись маленькой, но удивительно сильной рукой за бороду Аспена — отказывалась отпускать. Кричала о ночи, холоде, тени. Повторяла что-то про кровь и, с особенной болью, цедила «опять… опять» повторяя снова и снова, всё глуше, сквозь стиснутые зубы. Через полминуты приступ прошёл, Бера снова обмякла, выбившись из сил и часто дыша.

— Они не пытаются пробиться, — Эйден устало выпрямился, вытирая полотенцем руки, указал кивком на дверь. — Не рубят. Топор, скорее всего, швырнули. Куражатся. Храбрятся. Но метнув — так вроде бы и не забрали. Ни к чему выходить, ни к чему рисковать. Ждите здесь, я отвечу на их ожидания и вернусь мигом. — Он взлетел вверх по лестнице легко и, почти не глядя, не стараясь попасть, швырнул пузырёк в окно, предварительно подпалив тряпочный фитиль о лампадку. Вспыхнуло ярко, послышалась ругань, но не вопли боли. Алхимик вернулся вниз, стараясь выглядеть довольным. — Подумаешь, грозятся. Мальчишки с палками. Пусть некоторые и в седой щетине. Но ты давай, рассказывай, в чём тут дело и почему наружу хочешь. И не надо так смотреть жутко. Говори лучше, мы понимать должны. Может тогда и ей помочь сможем.

— Вы и так знаете суть. — Медленно проговорил Гаронд. — Верно, мастер Аспен?

Арефактик пожал плечами. Он что-то перебирал в своём сундучке, рядом, о комод его же работы, опирался его же работы меч.

— Он не говорил тебе, Эйден? — Гаронд хрипло откашлялся. — Что ж, понимаю. Колдун видит сокрытое, но тайнами делиться не любит. Как, впрочем, и я. Но не думай, что я причинил бы ей вред, умолчав о важном. О том, что имеет отношение к делу. Эти её… кошмары — мы уехали от них. Покинули Эссеф, Бирну. Долго шли сюда, чтобы ничто не напоминало о былом. Но Бера, конечно, не забыла. Она опасается, что я буду несдержан. Такое случалось, но не думайте, что часто. Даже там, дома, некоторые считали меня чуждым. Чужаком. Выкрикивали ровно также, как и те, что сейчас снаружи.

За дверью свистели, сыпали оскорблениями, угрозами, среди прочего — обещали разделать чужаков. Эйден припомнил графство Эссеф, дремучий городишко — То́хму, где местный воротила с такой гордостью рассуждал о «коренных». Потом подумал о том, как три дня назад