Спасти Москву - Михаил Ремер

– Что за зелье подсунул?! – чуть придя в себя, поинтересовался князь. – Все. Думал, Богу душу отдам, – прошептал он.

– Таблетки, – положив голову воина на колени, продолжал тот работать остатками торбы, действуя ею как опахалом. – Они в грядущем на каждую хворь почти будут отдельные. А ты не обессудь, – вспомнив про Милована, продолжал тот, – ежели брюхо прихватит. Для тебя уж больно непривычно.

– Да пусть бы брюхо лучше, – уже чуть уверенней отвечал его собеседник.

А на поле боя все снова переменилось. Московиты собрались под хоругвью Донского и снова отвлекли внимание на себя. Монголы ринулись в бой. В этот момент из пролеска появилась новая, свежая рать русичей. Врезавшись в бурлящую массу, свежие силы принялись рьяно рубить пришельцев, да так, что те, не выдержав, окончательно бросились врассыпную. Сначала, развернув лошадей, потекли всадники. Быстро оценив расстановку сил, понеслись они к прилеску; через узенькое устье между двумя посеревшими от пыли холмами. Вслед за ними, но не особенно усердствуя, ринулась русская конница. Улюлюкая и выкрикивая в спины утекающим вздорные слова, гнали тохтамышевцев прямо к тем самым спасительным холмам.

Секунда – и хрип лошадей вперемешку с отчаянными воплями донеслись до слуха московитов. То тохтамышевские всадники со всего ходу угодили в подготовленную Дмитрием Ивановичем засаду. В низине между холмами заранее щедро были рассыпаны железные шипы чеснока, а сами подъемы – устланы сетями да колючей проволокой так, что лошади путались и рушились на землю, сбрасывая всадников. На вершинах же холмов выросли фигурки дружинников, вооруженных мощными луками да арбалетами, и на отступающих снова пролился дождь смерти.

– Руби собак! – зычно взвыл Владимир Серпуховской, на ходу возвращая старику древко. – Ты теперь хорунжий! Заслужил!

Облаченный в черную свою футболку, он и в самом деле теперь выглядел ох как грозно! Вздрогнул даже пенсионер, едва только представил летящего с копьем наперевес князя, на груди которого ярким пятном красовался мертвец, поднимающий боевое знамя. Впрочем, долго рассматривать картину эту не получилось; приступ князя хоть и прошел, все равно лучше приглядывать было бы за ним, и Булыцкий, развернувшись и опираясь на древко хоругви, похромал назад.

– Принимай, князь, дар, – пошатываясь и еле держась на ногах, подковылял к ним Тверд, удерживая сдернутого им с коня Тохтамыша. – Утечь хотел, шельма. Насилу словил, – толкнул тот Тохтамыша так, что тот, запнувшись, грохнулся на колени рядом с победителем.

Проверенный на Куликовом поле маневр снова удался. Свежее подкрепление врезалось в нестройные ряды монголов, сминая и разнося то в клочья. Не выдержав такого, те рассыпались на отдельные черные точки, в панике разбегающиеся в разные стороны. Русичи, азартно переругиваясь и улюлюкая, бросились пленять беглецов.

Потеряв хана, монголы растерялись и, окончательно пав духом, начали беспорядочно метаться по полю. Впрочем, и московиты уже особенно не бушевали. Окружив отступающих, они заставляли бросить оружие и сводили в сторону, где пленными уже занимались ратники под руководством Владимира Храброго. Он уже разводил по сторонам монголов и рязанских да прочих русских, перешедших на сторону Тохтамыша, распоряжался, куда и каких раненых, куда и каких убитых.

– Руку дай, чужеродец, – попросил князь. – Да подняться помоги.

– Полежал бы, князь, – попытался возразить тот.

– Негоже князю снизу вверх на побежденного смотреть!

– Как скажешь, – вместе с подоспевшим на помощь Твердом они подняли на ноги Дмитрия. – Держи! – Николай Сергеевич протянул князю хоругвь, и тот, навалившись на древко и расставив ноги на ширине плеч, тяжко встал на ноги.

– Подите! – почувствовав себя более или менее уверенно, отпустил он помогавших. – Ну что, Тохтамыш, попадешь ты в Белокаменную, как и хотел, – обратился он к пленнику. – Только не хозяином, – ухмыльнулся он. – В горницу его, – кивнул князь Тверду. – И смотри мне, как с гостем чтобы были с ним все, – Тверд непонимающе уставился на Донского. – Потом растолкую, – бросил Дмитрий Иванович.

– Может, тоже внутрь пошел бы, – осторожно позвал пенсионер. – Слаб еще ты, а тут крови налито да трупьев.

– Ступай ты назад, в Кремль, чужеродец, – отвечал тот. – Не ратный человек ты. Не нагляделся еще. Ступай, ступай, – подбодрил он растерявшегося преподавателя. – Ты что мог, сделал уже. Поклон тебе земной за то. А теперь оставь. Не по твои глаза то, что увидишь.

– Хорошо, князь, – чуть помявшись, согласился тот. Впрочем, не потому даже, что от одного только вида поля боя дурно становилось ему и ноги сами несли прочь, но потому, что понимал он: толку внутри больше от него будет. Оно хоть и с ранеными возиться! Хоть и показал кое-что Николай Сергеевич, а все понимал, что с переломами ох сколько народу будет. И тут, кроме него, пожалуй, никто сейчас не справится. А раз так, то самое лучшее – это было собрать волю в кулак и, сжав зубы, бежать в крепость, чтобы там оказывать медицинскую помощь.

Внутрь крепости со всех концов уже стаскивали стонущих раненых. Уже затянули заунывные свои пения священники, уже наполнилась площадь сладковато-приторным запахом курящегося ладана, и в дымящих варевах дезинфицирующих настоев заплескались тряпки, что на перевязки пойти должны были. Волна горестных стенаний, протяжных стонов и пронзительных криков, оглушая, накатилась на пенсионера, едва лишь тот вошел в ворота. Остановившись, он закрыл глаза и замотал головой, словно бы не желая видеть того, что происходило внутри. Впрочем, совсем ненадолго. Из этого состояния вырвала его чья-то цепкая пятерня, буквально впившаяся в руку.

– Ступай, ступай, чужеродец, – суетливо затараторил кто-то прямо в ухо. – Заждались тебя уже! Не можно души без помощи твоей спасать. Пойдем, пойдем, чужеродец. Кому подвиги творить на поле брани, кому – в молитвах смиренных, а тебе – на ноги ставя православных.

Распахнув глаза, Булыцкий увидал перед собой Слободана.

– И я тебе в помощь, – так же тараторя и потешно ковыляя на костылях своих, потащил он за собой товарища. – Я-то прошлого дня не сдюжил, так и совесть заела. Вон, Никола, хоть и падал, да помогал, а ты – детина – от вида одного только утек! С тобой я, Никола. Учи тому, что знаешь! Вон, и патриарх благословил на учение мое, – кивнул он в сторону статного священника в богатых золотых одеждах, поющего молебны над усопшими и тяжко раненными. В ответ тот, не отвлекаясь, лишь склонил голову в знак подтверждения.

Что было потом, Булыцкий толком и не помнил. Измученное сегодняшним днем сознание отключилось, полностью доверившись уставшему телу. Николай Сергеевич что-то объяснял Слободану и нескольким прилипшим дьячкам во главе с застенчивым парнишкой Архипкой, у князя испытывавшего эрзац-арбалет. Крутил, вертел, вправляя, переломанные кости, успокаивал бьющихся в агониях ратников, следил за тем, как подопечные его делают первые осторожные попытки вправления переломов. А еще то и дело на Сеньку натыкался. Тот тоже прилетел. Садясь перед теми, кто уже Богу душу отдать готовился, подолгу тот, что-то там щебеча, в упор на мающихся глядел.

В этот раз и открытых переломов оказалось будь здоров! Уже сам не помня как, преподаватель, вооружившись толстой иглой и промоченной в отваре ромашки грубой нитью, принялся неумело зашивать рваные раны, пряча под плотью и кожей установленные на места кости…

Он даже и не помнил, как, окончательно ошалев от крови, криков и напряжения, потерял сознание и медленно сполз на пол. Не помнил, как хилые дьячки бережно подняли его на руки и, как пушинку, отнесли куда-то внутрь здания и уложили на одну из лавок. Яркими всплесками лишь прорезалось в памяти, как он, несколько раз приходя в себя, соскакивал с полатей и исступленно бросался вниз, чтобы снова перевязывать, шить по живому, вправлять кости и возвращать назад внутренности, пока снова не терял силы… Уже и не помнил он, сколько времени прошло и как. Оно как картинки теперь перед глазами мельтешили всплески: ночь и день, и еще одна ночь, и день, и ночь… Через вечность лишь окончательно закончили с тяжелыми ранеными. Теми, кому нужна была по-настоящему помощь. Обезволенный и уставший, Николай Сергеевич поднялся к себе, без сил грохнулся на скамью и зашелся в натужном реве.

– Эй, Никола, ты чего? – тут же возник рядом Слободан. – Воды! Воды дайте! Чужеродцу худо! – засуетился он, гремя по полу деревяшками своими.

– Уйди, Слободан, – угомонил его пришелец. – Одному побыть надо!

– Мож, помочь чем? – поинтересовался его товарищ.

– Спасибо, Слободан. Одного оставь, об одном прошу. – Звонарь беспрекословно удалился, а преподаватель забылся во сне прямо на скамье.

К вечеру ближе подняли его на ноги Милован с Твердом.

– Князь видеть желает, Никола, – потормошил его за плечо ратник.