Два Обещания - Даша Самсонова

помощь. Я надеюсь, что в скором времени он сумеет вернуться к прежней жизни. Николас внес бесценный вклад в мою карьеру. Если он изъявит желание, в участке для него всегда найдется место. Нам всем его не хватает. Его уход еще долго будет оставаться недостающим звеном в строе одарской полиции. Я, ребята из нашего участка, его коллеги и друзья, желают ему скорейшего выздоровления. Мы всегда верили и будем верить в тебя. Несмотря ни на что, ты останешься лучшим из нас, Героем-полицейским, имя которого Николас Патнер”.

Николас два раза перечитал статью. Его стало трясти еще сильнее, теперь от злости, подступившей к горлу. Шерсть стояла дыбом еще с первых строк. Он хотел разорвать газету на куски, сжечь, сделать что угодно, только бы никогда не слышать о том, что говорит этот ублюдок. “Вклад в карьеру”, “Николас был мне другом”, “желаем ему скорейшего выздоровления”. Рассел Лэйон стал начальником участка. Неужели должность стоила того, чтобы сломать своему напарнику жизнь?

Вместо того чтобы смять газету, Николас стал внимательно всматриваться в фотографию, где он и Рассел были запечатлены вместе, стараясь разглядеть на черно-белом снимке в лице своего напарника того, чего не замечал раньше: намек, подсказку, нечто в глубине зрачков, говорящее о том, что этот депос его предаст. Тщетно. Может, в то время, когда была сделана фотография, Рассел не планировал отправлять его в клинику?

“Неужели ты затеял эту игру ради кресла начальника? Я ведь уволился из полиции. Ты был лучшим после меня и мог бы занять место Дженны. Но ты пришел ко мне в дом с этим делом, с дурацкой историей про подручного Элиранда, уговаривал поехать в клинику, заманил меня в ловушку! Это больше похоже на месть. Но что я тебе сделал, Рассел? Чем я этого заслужил?”

Ему хотелось кричать. А еще сильнее — задать эти вопросы Расселу лично. Он знал, что не успокоится, пока не отыщет ответы.

Когда в отделении погасили свет, Николас лежал в постели, не сводя с потолка взгляда. Ему не удавалось уснуть, он оставил все попытки. Николас специально не принял снотворное. Мысли гудящим роем метались в голове. Он не знал, что ему делать. Какая-то его часть все еще продолжала верить, что не было ни газеты, ни того интервью с напарником, он не заперт в психушке, а жители города и сослуживцы не считают его сумасшедшим. Другая часть постепенно осознавала реальность происходящего.

Чертово дело! Оно ведь не нравилось ему с самого начала. Он подозревал, что Ероман — не подручный Элиранда (а нечто другое, из-за чего Николас и согласился поехать в клинику, но это не имеет никакого отношения к ситуации). Теперь вороной депос не сомневался, что Дженна была ни при чем. Игрой заправлял Рассел. Кажется, он продумал ее до мельчайших деталей.

Николас вспомнил, как подписывал бумаги, сидя вместе с Расселом в кабинете у Нила. Он, слепо веря напарнику, даже не прочитал контракт, под которым поставил подпись. Дальше — больше: переговоры по рации — пустить пыль в глаза, чтобы раньше времени Николас не поднял шума. Рассел выжидал, пока пучина не затянет его целиком. Когда ожидания стало недостаточно − приехал, уговорил перед камерами сымитировать драку, после которой Николаса заперли в изоляторе, запретили свидания с посетителями, что немаловажно для успеха плана. Новость попала в газеты. Все, песенка спета.

Конечно, можно попытаться выбраться на волю. Что-то подсказывало ему: уж Рассел позаботится, чтобы ему было не так просто сбежать. О мирной жизни можно забыть, пока он не докажет, что не является психом. Кому поверят, начальнику полицейского участка или ему, напавшему на напарника, признавшемуся своему психотерапевту в желании покончить с собой из-за смерти Лейн? Идеальный план. Но опять же − за что?

“Месть − это блюдо, которое подают холодным”, — вспомнил Николас их последний разговор на скамейке у пруда, ликующее превосходство в голосе напарника. Рассел словно смаковал свою победу. Или давал подсказки? Отмотать чуть назад, тайник в дупле: рация — само собой разумеющееся, чтобы быть в курсе дел его жертвы. Пистолет, потому что Николас попросил. Рассел не стал с ним спорить, это вызвало бы подозрения. Неясно одно, на кой черт внутри Близнецов-сосен оказалась гребанная шоколадка. Что это? Акт милосердия? Издевательство − угостить лакомством перед казнью? Николас вспомнил слова песенки Лейн из своего сна.

От озарения вороной депос вскочил с кровати. Его сердце бешено колотилось.

“Малышка, − прошептал он, словно обращался к невидимому собеседнику. — Рассел называл ее малышкой!”

Лейн умерла, но не исчезла бесследно. Она была здесь, присутствовала все время. Только теперь Николас начал понимать… И правда обжигала его изнутри. Он предпочел бы не знать, но останавливаться было слишком поздно. Мысли со скоростью торнадо уносили его в прошлое, в события одного дня, вечера и ночи, открывающие глаза на многие вещи, которые Лейн пыталась утаить.

Глава 11

Год и семь месяцев назад.

Толпа, как вырвавшийся на свободу монстр, гуляла по центральной площади Одары. Ее рев, слитый из криков нескольких тысяч голосов, был слышен даже на окраинах. Общее стремление во что бы то ни стало превратить город в руины объединило разные сословия студентов — среди бастующих наряду с теми, кто едва сумел поступить в ветхие училища, присутствовали и выходцы из престижных университетов. Казалось, их не заботил результат. Едва ли они верили, что учиненный хаос поможет вернуть украденные министерством бюджетные места и три процента со стипендии. Времяпрепровождение — вот что являлось основной целью забастовки. Одарская молодежь любила ходить в кино и распивать спиртное на лавочках в парке возле реки, но куда веселее было наблюдать, как блестящим дождем осыпаются витрины магазинов, откуда все оставленное без присмотра можно распихать по карманам; поливать машины украденным у отца бензином, разбегаться с восторженными воплями, щелчками фотоаппаратов, увековечивающими их героями. Они верили в святость своей миссии, как и в то, что можно заработать себе славу, избив полицейского, устроив расправу, набросившись на него всей толпой подобно дикому племени.

Николас помнил, как адреналин ударил в голову еще в патрульной машине по пути на площадь. В тесноте он чувствовал своим плечом плечо напарника, Рассел напрягся, но, как всегда, не подавал