Эдинбург. История города - Майкл Фрай

Дандас поднялся в правительстве нового Соединенного королевства выше, чем какой-либо другой шотландец в XVIII веке (если не вспоминать о графе Бьюте и его пагубном, но, к счастью, кратковременном пребывании на посту премьер-министра). Карьера Дандаса в Вестминстере длилась сорок лет, он стал там весьма влиятельным лицом. Тем не менее он никогда не обманывал себя в том, что сможет победить предубеждение англичан против шотландцев и возглавить правительство — второму шотландцу, которому это удалось (это был один из протеже Дандаса, граф Абердин), пришлось ждать 1850-х годов. Вместо этого Дандас верно служил премьер-министру Уильяму Питту-младшему, стал незаменимым в том кругу, который хранил Англию в страшные времена войн с революционной Францией до Трафальгарской битвы в 1805 году, когда Англия уже не могла проиграть, даже если окончательной победы пришлось бы ждать долго. Эта война затронула многие страны, и Дандас занимался вторым фронтом на востоке. Он сделал так, что Индия начала представлять для Великобритании не один экономический, но и политический, а также стратегический интерес. Таким образом, он не только остался патриотом Шотландии и британцем, но и стал гражданином мира. В честь него называли города от Канады до Австралии. Его влияние распространилось на пять континентов и семь морей.

Подобно тому, какую роль личность Дандаса сыграла в истории Британской империи, его соотечественники как нация, после некоторых колебаний, в ключевых моментах успешно ассимилировались со своими южными соседями. Союзный договор в то время оставался неизменным, так что структура национальных институтов, сохранение статуса которых было гарантировано в 1707 году, была более или менее неприкосновенной. Но шотландцам не приходилось больше полагаться на них в защите своих интересов. Эта цель достигалась скорее благодаря общему преуспеванию в рамках Унии, на личном уровне, а также национальном (англичане считали шотландцев равными, чего ирландцы со времени присоединения к Соединенному королевству в 1801 году так и не добились вплоть до 1922-го), и даже на уровне империи, где бедный, но находчивый народ почти не встречал преград. Дандас, для которого были справедливы все эти утверждения, сам был воплощенным подтверждением того, как маленькая столица маленькой страны тем не менее может заставить других считаться с собой благодаря выдающимся личным качествам своих сынов, силе своих идей и масштабу целей.[173]

Босуэлл скорее умер бы, нежели признал, что следовал примеру Дандаса. Некоторые из отличий между ними по-прежнему бросались в глаза. В 1763 году Босуэлл «с огромным воодушевлением» в первый раз встретился со своим героем, доктором Сэмюэлом Джонсоном. Босуэлл представился, сказав: «Я действительно шотландец, но с этим ничего не поделаешь». Эти слова дали Джонсону возможность уколоть его, которой доктор немедленно и воспользовался: «Как я вижу, сэр, с этим очень многие ваши соотечественники не могут ничего поделать». Впоследствии они стали лучшими друзьями, хотя это лишь усилило раболепное англофильство Босуэлла. И все же при случайной встрече с Дандасом в Лондоне именно Босуэлл оказался большим патриотом. Дело было в 1783 году, Дандас спокойно реагировал на упреки Босуэлла в любви попокровительствовать землякам. Босуэлл спросил, почему Дандас согласился «торговать ими, как скотом». Дандас ответил: «Так лучше для страны, пусть и хуже для отдельных лиц. Поскольку, когда начнется борьба, у них будет возможность заполучить побольше для себя и своих друзей вне зависимости от действительных заслуг, тогда как должностное лицо должно распределять блага, руководствуясь высшими соображениями. Пост налагает определенную ответственность».[174]

Это была сдержанная речь политика; мы предоставим читателю судить самому, не скрывалось ли за фасадом нечто иное, о чем, например, свидетельствует «весьма примечательный случай», пересказанный в 1778 году Хорасом Уолполом. По слухам, ходившим в Вестминстере, как-то глубокой ночью Дандас напился вместе со своими друзьями и вдруг принялся бранить англичан. Он сказал, что предложил бы отменить Союзный договор, что любые десять шотландцев побьют десятерых англичан, а в каждом споре он был прежде всего шотландцем и сразу заявил бы об этом. Как правило, шотландцы держат подобные мысли при себе; Дандасу в тот миг они могли сойти с рук. Не в пример Босуэллу, он всячески демонстрировал свою принадлежность к шотландской нации. И все же, по крайней мере в трезвом виде, стоял за Унию.[175]

Босуэлл также мог показаться националистом, если его провоцировали, и тем не менее он никогда не считал свое воспитание и образование чем-то иным, кроме трамплина, с помощью которого ему удалось в конце концов попасть в более возвышенные лондонские сферы. Лондон для него был подлинным центром мироздания. Попасть туда и остаться там можно было, выиграв выборы в парламент. Дандас это делал много раз (и в конце концов с ним перестали состязаться в Мидлотиане и даже в Эдинбурге). По контрасту, политическая карьера Босуэлла так никогда и не началась. При случае он предпринимал определенные попытки в этом направлении, и все же его усилия не приводили ни к чему. Дандас, в качестве заведующего выборами в Шотландии, принимал решение о том, какие потенциальные кандидаты отправлялись в Вестминстер, а какие нет. И несмотря на то, что он всячески утешал Босуэлла, большего он не делал, без сомнения, воспринимая того как человека слишком докучного и назойливого (а так оно и было). Другим возможным путем для Босуэлла могла стать юриспруденция, но служба в суде Эдинбурга по определению предполагала отсутствие в Лондоне. С его стороны это был жест отчаяния, когда он, уже перешагнув сорокалетний рубеж, решил попытать счастья в английском суде и тягаться с адвокатами, по крайней мере, такими же способными и трудолюбивыми, но при этом вдвое моложе. Это был не только жест отчаяния, но и напрасная трата времени. В итоге Босуэлл получил утешительный приз в виде должности мирового судьи по уголовным и гражданским делам в Карлайле, которая сочетала в себе службу в Англии с близостью к Шотландии, однако этот эпизод, среди всех его профессиональных неудач, оказался наиболее унизительным.

И все же в конце концов Босуэлл получил признание, о котором так мечтал. Он получил его как сочинитель — профессия, труднейшая из всех возможных, и тогда, и теперь. И это признание он получил, после нескольких ранних экспериментов, всего за один труд — «Жизнь Джонсона». Эта книга дает превосходный портрет яркого человека, который во многом продолжает жить именно благодаря правдивому и мощному изображению из-под пера Босуэлла, притом что последний также стоял у истоков современного жанра биографии в английской литературе — этого бьющего через край кладезя, возможно, неисчерпаемого. Для всех современников Дандас, без сомнения, был более великим человеком, нежели Босуэлл. Тем не менее Босуэлла помнят и сегодня, несмотря на все его неудачи, имя которым — легион (а возможно, как раз из-за них), и ни один из ста опрошенных, даже в Шотландии, не помнит самого Дандаса или какие-либо из его достижений.

В конце жизни Босуэлл, в возрасте пятидесяти шести лет, уже умирая в Лондоне, сожалел, что не смог провести там больше времени. И все же именно Эдинбург в ту эпоху достиг больших высот, которые в глазах потомков поставили этот город в один ряд с Афинами Перикла или Флоренцией Медичи. Как мог Босуэлл быть настолько слеп и почему он презирал Эдинбург как скучное захолустье? Воистину, Эдинбург — город парадоксов.

Эдинбург продолжал оставаться таковым, несмотря на то, что в течение столетия после подписания Унии жизнь в нем становилась все более спокойной. Преодолеть наследие предыдущего столетия было нелегко: только за первую половину века прежнее благосостояние столицы и страны в целом было растрачено на войну с англичанами, вначале с королем, затем с парламентом. После казни Карла I в 1649 году шотландцы, храня верность родному для них дому Стюартов, провозгласили королем Карла II. В следующем году в Шотландию вторгся Кромвель, одержал победу в битве при Дунбаре и взял Эдинбург. Однако в 1651 году в Шотландии высадился вернувшийся из голландского изгнания молодой монарх. Он был спешно коронован в Скуне и бросился на юг только с тем, чтобы потерпеть сокрушительное поражение в битве при Вустере. Кромвель снова прошел по Лотиану; новые укрепления, построенные вдоль линии, которая позже стала Лейтской дорогой, не задержали его ни на минуту. Даже Эдинбургский замок сдался без боя. Один из свидетелей с отвращением сказал: «Его называли Замком девственницы, но теперь зовите его лучше Замком-шлюхой».[176]

Английским солдатам, наверное, тоже не раз хотелось ругнуться по мере того, как они все больше узнавали Эдинбург. Их возмущала тамошняя грязь. Они приказали жителям очистить переулки и тупики и наложили запрет на выбрасывание экскрементов из окон верхних этажей. Из этой затеи ничего не вышло. Будучи даже не в состоянии остричь в Эдинбурге как следует волосы, круглоголовые предпочитали управлять страной из Далкита, который на деле стал новой столицей или, по крайней мере, военным штабом (что то же самое, когда речь идет о покоренной стране). В политическом смысле Шотландия была присоединена к Англии на весьма унизительных условиях.[177]