Игры мажоров. "Сотый" лицей (СИ) - Ареева Дина

Когда смотрел на нее в палате, беспомощную и беззащитную, сам начинал в это верить. А потом шел домой, и меня снова крыло.

Отец не приходил в себя дольше всех, прогнозы были сухие и сдержанные. И в этом тоже прямая вина Дарьи. Если бы она не молчала, та душная токсичка, Мышкина подруга, не смогла бы захейтить их с Машей. Мышка не выбежала бы из зала. Ублюдок Грачев не взял бы ее в заложницы. Отцу не пришлось бы закрывать ее от взрыва гранаты.

Если бы, если бы... Одни «если бы».

Наверное, тогда бы мы с Мышкой не танцевали вместе. Вряд ли Дарья осталась бы преподавать в лицее. Зато ни Маша, ни отец точно не оказались бы в эпицентре взрыва.

Но они обе предпочли ложь. Дарья трусливо спрятала в песок голову, как страус, и Маша молча ее поддержала.

И теперь они обе украли у меня отца, теперь он будет Мышкиным папочкой. Как только отец пришел в себя, сразу сделал Дарье предложение. И преподнес мне эту новость с таким сияющим видом, как будто я должен уссаться от счастья.

Ну и пусть женится. Скатертью дорога...

— Топольский! — слышу окрик и сразу узнаю голос.

Шведов. Он, оказывается, тоже из той троицы. Такой же ублюдок, как мой отец. Они все трое ублюдки, откупились от Дарьи, спасали свои задницы.

Шведов рассказал Дарье, что отец не участвовал, потому что первым отрубился и проспал всю ночь. Они решили его подставить, чтобы мой дед помог им откупиться. Потому и говорил Маше там, на лестничной клетке, что мы с отцом ей никто.

Только это не отменяет всего остального, поэтому не хочется ни видеть Шведова, ни говорить с ним. Но затем вспоминаю, что он Маше родной, и нехотя оборачиваюсь.

— Ты был у отца? — спрашивает он, подходя ближе. Киваю. — А у Маши?

Смотрю в небо, потом на забор. Поднимаю воротник куртки и повыше застегиваю молнию. Холодно.

— Ясно, — кивает Шведов, — можно узнать, почему?

— Мне пора домой, — вместо ответа разворачиваюсь и направляюсь к «Красавчику». Шведов меня тормозит.

— Постой, Никита. Она просит тебя прийти. Маша хочет тебя видеть.

— Я не приду, Сергей Дементьевич. Почему, объяснять не собираюсь.

— А мне на фиг не нужны твои объяснения, — мерит он меня недовольным взглядом. — Ты главное Маше объясни.

— Это она вас попросила? — смотрю исподлобья.

— Да, она. И не советую тебе говорить, что это не мое дело.

— Ваше, конечно, — соглашаюсь, — наверное. Только ваши дела, как и вы, мне глубоко побоку. Насчет Маши... Ей Дарья сразу сказала, кто я и кто мой отец, я помню, она чуть сознание не потеряла, когда я назвал свою фамилию. Маша все знала. И тоже меня обманула.

— А что она должна была тебе рассказать, интересно? Что твой отец подонок, ее мать жертва, а ты ее горячо любимый потерянный брат? Как ты себе это представляешь? Ты вообще в курсе, почему они из того городка уехали, где Машка родилась и выросла? Их там травить начали после того, как Заречного пьяные утырки ножом пырнули. Бабка Заречная, соседи — все начали разгонять старую шнягу про то, что Дарья дочку нагуляла. Как будто за окном не двадцать первый век, а средневековье. Вот они и сбежали сюда, в столицу, а тут ты вместе с Топольским.

Такая выкладка звучит настолько кринжово, что я начинаю сомневаться. Но все равно упираюсь.

— Она должна была сказать хотя бы мне. Я имел право знать.

— Да ладно, ну узнал ты сейчас, и что? — насмешливо переспрашивает Шведов. — Что изменилось? Теперь ты никогда не станешь прежним? Ты у нас такая нежная фиалка?

Очень хочется его послать, но я сдерживаюсь, а вот он не отстает.

— Ты так злишься на Дарью потому, что отец ей предложения сделал? — вдруг спрашивает он. Психолог нашелся... Делаю равнодушное лицо.

— Мне все равно.

— Так я тебе и поверил. Только напрасно ты так. Я Андрея понимаю, сам Дашке предложение сделал, — наверное, у меня глаза как фары, потому что он поясняет: — В первую очередь ради дочери, конечно, но ты знаешь, если бы она согласилась...

Во мне тлеет и разгорается надежда.

— Так, может, она лучше за вас?..

И тут же испаряется.

— Нет, Никита, у них с твоим отцом правда любовь. Кто я такой, чтобы ей мешать?

— Она же лезет в нашу семью, — вырывается у меня непроизвольно, — и ее нигде не щемит, что она мешает.

— Семью? — неподдельно изумляется Шведов. — У Андрея с Катькой разве была семья? Постой, так он не сказал тебе, что это она всех подставила, чтобы Андрея на себе женить?

И глядя на мое напряженное лицо медленно кивает.

— Похоже, не сказал. Что ж, могу я тебя просветить, если не возражаешь. Твоя тетушка та еще сучка, хоть с нас с Илюхой это никакой ответственности не снимает. И с отца твоего, кстати, тоже. Садись в машину, — кивает он, — холодно. Как там у вас говорят, го?

Не отвечаю. Мне не холодно, наоборот. Так горячо внутри, будто кипятком облили. Но внешний холод не спасает, внутренний жар продолжает сжигать, поэтому я молча двигаю за Шведовым.

Глава 32

Никита

Стою у крыльца, не могу заставить себя войти в дом. После разговора со Шведовым мир в который раз взорвался к чертям и разлетелся на атомы. Больше ничего не осталось, одна ненависть.

Она переполняет, разрывает. Разъедает. Расползается темным пятном.

Внутри меня уже настоящая трясина. Грязное болото с ядовитыми испарениями. Которое не отпускает, затягивает все глубже и глубже. Отравляет, проникая в мозг и сердце вместе с кровью.

На душе тоже темно и грязно.

Мерзко, муторно. Кринжово.

Смотрю на окна — везде темно, свет горит только в одной комнате. У тети.

В этом доме я вырос. Семнадцать лет у меня была семья, были родители, и я любил их, пусть между ними и не было особого тепла. Но все рухнуло в один момент. В страшном сне я не мог себе представить, насколько все здесь пропитано ложью.

Я сам результат нагромождения этой чудовищной лжи.

Закрываю глаза и вдыхаю морозный воздух. Мне кажется, даже он пропитался моей ненавистью. Пытаюсь понять, что в моей жизни было настоящим. И было ли оно, это настоящее?

Мать не мать, а тетка. И если верить Шведову — настоящее исчадие ада.

Отец — лживый лицемер.

Любимая девушка — двуличная обманщица.

Дед и бабка с обеих сторон тоже лгали и притворялись.

Друзья разве что, но друзья не семья. Единственный член моей семьи, который меня не обманывал, это мама. И она меня бросила.

Медленно поднимаюсь по ступенькам. После разговора со Шведовым испытываю дикое желание помыться. Встать под душ и смыть с себя всю грязь, которая плотным слоем облепила душу. Но пересиливаю себя и сворачиваю в коридор, ведущий к комнате тетки.

Хочу задать ей вопрос и получить ответ. Желательно правдивый.

Сам не знаю, что ожидаю услышать, но я должен выяснить. Понять для себя, где то дно, на которое опустились мои родители. Мой высокоморальный отец и та, что пыталась заменить мне мать.

Шведов говорил сухо, лаконично и по существу. А меня интересуют мотивы. Причины. Ну чем-то же они все должны были руководствоваться?

Вопрос, говорит ли Шведов правду. И это тоже может прояснить только тетка.

Дверь в ее комнату открыта. Не вхожу, останавливаюсь на пороге, прислонившись плечом к косяку.

Вся комната уставлена чемоданами разной величины. Тетка меня не видит, сосредоточенно перебирает вещи, раскладывает по пакетам. Замечает меня и выпрямляется, а я отмечаю как сейчас они похожи с мамой.

— Долго ты идешь, Никита, — говорит спокойно и уверенно, — я давно жду.

Вглядываюсь в это красивое лицо, хочу найти хоть какие-то признаки страха, испуга, но не нахожу. Она не кусает губы, не прячет глаза, не отворачивается. Впрочем, тетка всегда умела держаться.

Хочу заговорить, но губы слиплись, во рту скопилась слюна. Сглатываю, лишь бы голос не выдал.

— Я пришел поговорить.

Она насмешливо прищуривается, при этом нервно комкает кофту.