Тигр, светло горящий - Трейси Шевалье

— В то время он нас устраивал, — возразил Джем.

— Ну-ка, попробую догадаться — пока цирк оставался в городе? Все делишки Астлея проходят гладко, пока он сам приглядывает за ними.

Джем ничего не ответил.

— С ним, парень, всегда так. Филип Астлей будет вашим благодетелем, будет доставлять вам клиентов, сделки, работу и бесплатные билеты, но… как только уедет, тут всему и конец. А отсутствует он по пять месяцев — это почти полгода, то есть половину твоей жизни его нет, а ты тут перебивайся как можешь. Вы обратили внимание, как без него стало тихо в Ламбете? И так каждый год. Он приезжает, помогает вам, привозит новых людей, устраивает и осчастливливает их, а потом приходит октябрь — и шиш с маслом, он в один день собирается, уезжает и все остаются ни с чем. Он строит вам замок, а потом разрушает его. Конюхи, пирожники, извозчики или шлюхи — это происходит со всеми. Люди, как сумасшедшие, начинают искать работу, а не найдя, разъезжаются кто куда: шлюхи и извозчики — в другие районы Лондона, некоторые деревенские возвращаются домой.

Дик Баттерфилд поднес кружку к губам и сделал большой глоток.

— Потом приходит март — и все начинается сначала, когда этот великий иллюзионист снова возводит свой замок. Но некоторые из нас уже набрались опыта и не желают иметь дела с Филипом Астлеем. Мы знаем — это ненадолго.

— Ну ладно, па, ты сказал, что хотел. Он рта не закрывает, — сказала Магги Джему. — Иногда я засыпаю с открытыми глазами, пока он говорит.

— Ах ты дерзкая нахалка! — воскликнул Дик Баттерфилд.

Он замахнулся на нее, а она со смехом увернулась.

— А где же Чарли? — спросила Магги, когда они снова уселись на свои места.

— Не знаю — сказал, у него какие-то дела. — Дик покачал головой. — Скоро я скажу этому парню: сегодня ты, милок, должен прийти домой и принести заработанные деньги.

— Ну, этого тебе долго придется ждать, па.

Прежде чем Баттерфилд успел ответить, высокий человек с широким квадратным лицом заговорил низким, густым голосом, при звуках которого в пабе воцарилась тишина.

— Сограждане! Слушайте меня!

Магги узнала в нем одного из непритязательных ораторов на сборище в Камберлендском саду. Он держал в руках что-то вроде бухгалтерской книги в черном переплете.

— Меня зовут Робертс. Джон Робертс. Я только что вернулся с митинга ламбетской ассоциации, там собирались местные жители, преданные королю и не приемлющие смуты, которую насаждают здесь французские агитаторы. Вам бы тоже следовало быть там, вместо того чтобы попивать тут пивко.

— Некоторые из нас там были! — крикнула Магги. — Мы уже вас слышали.

— Отлично, — сказал Джон Робертс и направился к их столику. — Тогда вам известно, что я здесь делаю, и вы первыми подпишете это.

Дик Баттерфилд лягнул Магги под столом и смерил ее гневным взглядом.

— Не обращайте на нее внимания, сэр, она просто дерзкая нахалка.

— Она — ваша дочь?

Дик подмигнул ему.

— За мои грехи наказание… вы меня понимаете.

Джон Робертс не проявил никакой склонности к юмору.

— Вам надо лучше смотреть за дочерью, чтобы она держала язык за зубами, если не хочет получить койку в Ньюгейте. Тут смеяться не над чем.

Дик Баттерфилд поднял брови, отчего его лоб избороздили глубокие морщины.

— Может, вы возьмете на себя труд, сэр, объяснить, что это за дело такое, над которым мне нельзя посмеяться.

Джон Робертс уставился на него, размышляя, издевается ли над ним Баттерфилд или нет.

— Это декларация преданности королю, — сказал он наконец. — Мы обходим паб за пабом, дом за домом и просим жителей Ламбета подписать ее.

— Но мы должны знать, под чем подписываемся, разве нет? — спросил Дик. — Прочтите нам ее.

В пабе теперь воцарилась тишина. Все смотрели, как Джон Робертс открывает свой гроссбух.

— Может, вы тогда прочтете ее вслух для всех, если уж вас это так заинтересовало, — предложил он, пододвигая книгу отцу Магги.

Если он полагал смутить этим Дика, то его надежды не оправдались — тот положил книгу перед собой и принялся довольно бегло читать, даже вкладывая в слова то, чего на самом деле не чувствовал. Прочел он следующее:

«Мы, жители Ламбетского прихода, всей душой приветствуя блага, которые дает нам нынешняя почитаемая и обожаемая форма правления, включающая короля, палату лордов и палату общин, чувствуем своим первоочередным долгом в настоящий критический момент заявить не только о нашей искренней и ревностной преданности ей, но, более того, выразить наше полное отвращение ко всем наглым и неприкрытым попыткам потрясти и подорвать нашу бесценную Конституцию, которая вот уже несколько веков являет себя надежной основой нашего национального счастья.

Мы единогласно решили:

Организовать ассоциацию, чтобы, насколько то в наших силах, противодействовать всем противозаконным и подстрекательским митингам злоумышляющих и коварных негодяев и предпринимать самые эффективные меры, какие будут в рамках наших возможностей, чтобы уничтожить подрывные публикации, явно имеющие целью ввести в заблуждение людей и посеять раздор и анархию в королевстве».

Когда Дик Баттерфилд закончил чтение, Джон Робертс поставил на стол пузырек с чернилами и вытащил перо.

— Вы это подпишете, сэр?

К удивлению Магги, отец снял крышечку с пузырька, обмакнул перо в чернила и начал подписываться в конце листа под другими подписями.

— Па, ты что делаешь? — прошептала Магги.

Ей очень не понравились грубые манеры Джона Робертса. Он и ее работодатель, мистер Бьюфуа, были хуже всех из выступавших на митинге, и она полагала, что отец воспримет этого нахала так же.

Дик Баттерфилд замер с пером в руке.

— Ты что имеешь в виду? Что плохого в том, чтобы подписать, если я согласен? Хотя, на мой вкус, написано как-то витиевато.

— Но ты только что говорил, что французы никакая для нас не угроза.

— Тут речь идет не о французах, а о нас. Я поддерживаю старого короля Георга — он мне ничего плохого не сделал.

Он снова поднес перо к бумаге. В полной тишине весь паб смотрел, как Дик Баттерфилд ставит свою подпись. Закончив, он оглянулся и, увидев, что стал центром всеобщего внимания, изобразил удивление. Он повернулся к Джону Робертсу.

— Хотите что-нибудь еще?

— Напишите еще, где вы живете.

— Шестой дом Бастильского квартала, — прыснул со смеху Баттерфилд. — Но для такого документа лучше, наверное, будет Йорк-плейс, верно?

Он написал адрес рядом со своей фамилией.

— Ну вот, теперь можно обойтись и без визита, а?

Тут Магги вспомнила о нескольких ящиках портвейна, появившихся из ниоткуда несколькими днями ранее и спрятанных под кроватью родителей. Она улыбнулась: отец так охотно подписал декларацию, потому что не хотел, чтобы эти люди появились в Бастильском квартале.

После того как Дик Баттерфилд сообщил о себе, что требовалось, Джон Робертс подтолкнул открытую книгу Томасу Келлавею.

Томас уставился на страницу. Текст этой декларации отличался необыкновенной напыщенностью. Его обдумали заранее на небольших собраниях, аккуратно написали и отправили по ламбетским пабам и рынкам со специальными гонцами еще до того, как состоялся митинг в Камберлендском саду. Внизу стояли многочисленные размашистые подписи: одни уверенные, другие дрожащие, кое-где их заменяли кресты с адресами, написанными под ними рукой Джона Робертса. Все это было слишком сложно для Келлавея.

— Я не понимаю, почему я должен это подписывать?

Джон Робертс наклонился и постучал костяшками пальцев по столешнице рядом с гроссбухом.

— Вы подписываете это в поддержку короля! Вы этим говорите, что желаете, чтобы он был вашим королем, и будете сражаться с теми, кто попытается избавиться от него.

Он посмотрел на недоуменное лицо плотника.

— Вы что, сэр, дурак? Вы что, не хотите назвать короля своим королем?

Томас Келлавей вовсе не был дураком; он был встревожен. Он всегда придерживался правила подписывать как можно меньше документов, да и те желательно только деловые. Он даже не подписывал письма, что Мейси строчила Сэму, и отговаривал ее писать что-нибудь про него. Он думал, что таким образом не оставляет следов в мире, а потому не рискует быть неправильно понятым.

— Я не уверен, что королю грозит опасность, — сказал он. — Ведь тут у нас нет французов, а?

Джон Робертс прищурился.

— Вы удивитесь, узнав, на что способен плохо осведомленный англичанин.

— А что вы имеете в виду, говоря «публикации»? — продолжил Томас так, словно и не слышал последнего замечания. — Я ничего не знаю ни о каких публикациях.

Джон Робертс оглянулся. То рвение, которым заразил присутствующих Дик Баттерфилд, ставя свою подпись, быстро сходило на нет с каждым словом сомнения, произнесенным Келлавеем.