Чудо для тебя - Екатерина Полянская

— Я спокоен, — отчеканил отставной полковник и забегал из угла в угол.

— Настя, доченька, — засуетилась Алиса Владимировна вокруг диванчика, где сидела дочь. — Скажи, что вы просто поссорились.

— Нет. Не скажу.

— Анастасия, ты не должна принимать поспешных решений. — Отец прекратил беготню и тоже присел на диванчик.

— Папа, я решила не поспешно.

Настя вспомнила утренний телефонный разговор с родителями и удивилась, что же такого мог наговорить Ваня, что мама с папой, вроде уже успокоившиеся утром, опять так разнервничались.

— Еще неделю назад все было прекрасно! — заметила мама.

— И когда решают взвешенно, не уходят ночью в одном платье. — Это уже папа.

И тут Настя вспылила: просто что-то лопнуло в голове — и слова полились потоком.

— Пап, прекрати, пожалуйста. Да, я ушла в одном платье, но кто в этом виноват? Ведь я могла и замерзнуть, а он даже не вышел за мной, не поинтересовался, как я там одна ночью.

— Ваня говорит, что, когда он вышел, ты уже исчезла.

— Да, я не стала замерзать у подъезда. И, если честно, я просто боялась, что он пойдет за мной.

— Почему?

— Он был пьян и наговорил мне такого…

— Ну вот видишь, вы просто поссорились, ты расстроилась…

— Нет, мы не просто поссорились.

— Ну, дочь…

— Папа, эта ссора была просто последней каплей. Хотя он наговорил мне такого, чего просто не прощают и не забывают.

— Ты, по-моему, драматизируешь.

— Пап, мне лучше знать.

— Ну ты еще очень молодая…

— Папа, мне двадцать шесть. В маминых двадцать шесть мне уже было два года. Я взрослая. Я знаю, что делаю. И к нему я не вернусь.

Павел Александрович покачал головой, не понимая, как еще попробовать повлиять на дочь.

— И вообще, папа, ты на чьей стороне?

— Я на стороне здравого смысла.

— А я на стороне смысла вообще: моя жизнь с Ваней просто бессмысленна. Пуста. Никчемна. Болото.

— Это все слова. Любая жизнь прозаична, — грустно заметила Алиса Владимировна.

— Ваша с папой жизнь не прозаична. Вы любите друг друга. У вас есть я. И у Ани с Юрой жизнь не пуста. У меня же есть только работа.

— Так ты больше не любишь Ваню? — уточнила мама.

— Я не уверена, что вообще его любила, — отрезала Настя.

— Вот так дела! — протянул Павел Александрович. — Она, видите ли, не уверена. Вот так дела.

— Пап, мам, ну не надо, ничего трагического не случилось. Жизнь продолжается. — Стася выдала сию сентенцию оптимистически-уверенным тоном. Никакой уверенности, а уж тем более оптимизма она не ощущала. Но родители выглядели такими удрученными…

— Ну если ты так решила…

— Именно так я решила.

— Настенька, — вмешалась Алиса Владимировна, — ты кого-то встретила?

Ну вот, опять. Почему все считают, что уходят не от мужа, а к возлюбленному?

— Нет, мама. Я никого не встретила. Но твердо уверена, что Ваня — это не мое.

— Хорошо, доченька, мы с тобой, держись.

— Мам, все в порядке, правда.

Настя обняла мать за плечи, утешая. Алиса Владимировна тихо плакала. В это время со второго этажа спустился Юрий, окинул взглядом мизансцену, помедлил и внес предложение:

— Павел Александрович, предлагаю пойти выпить коньячку. Пусть дамы посекретничают.

— Эх, согласен, — махнул рукой отец и пошел с хозяином дома в библиотеку.

Через несколько минут спустилась Аня, уложившая спать сыновей, и присоединилась к женскому обществу. А дальше… Дамы вздыхали, хлюпали носами, поглощали эклеры и беседовали о своем, о женском. О тяжелой женской доле…

— Тетя Алиса, я ведь сразу говорила, что Ванька — не то, что ей нужно.

— Ой, Ань, прямо-таки и сразу? — не удержалась Настя. — А кто на него плотоядно засматривался?

— Если бы женщины выбирали себе мужей, ориентируясь на романтический взгляд и крепкий зад, то…

— Анечка, что за выражения! — Учительское сердце Алисы Владимировны не вынесло упоминания филейных частей.

— Нормальные выражения, правдивые, — возразила Аннушка.

— Ох, молодежь! — сокрушенно покачала головой Настина мама.

— Мам, Анечка в чем-то права. Не туда я смотрела, мужа выбирая.

Стася задумалась, вспоминая самое начало их с Ваней романа. Все-таки, если взглянуть на все с высоты прожитых лет, это было что-то такое… Настя улыбнулась: вряд ли прочной основой брака может стать желание заботиться о ком-то, желание не зависеть от родителей. Слишком уж сильной и взрослой ей пришлось стать: Ваня был для нее скорее ребенком, а не мужем. Вот и вся правда. Пока Стася обдумывала свою семейную жизнь, Аня успела сбегать в бар за «Бэйлисом», так что очнулась она с бокалом ликера в руке. Настя отпила сладкого сливочного ликера и почувствовала, как все проблемы куда-то уплывают.

— Мам, честно, все будет хорошо.

— Ох, надеюсь!

— Ой, теть Алис, и не сомневайтесь. Пока Настька у нас живет, я ее с такими кавалерами познакомлю!

— Увольте, Анна, — возразила Стася. — Я уж как-нибудь сама.

— Сама ты уже попробовала.

— Теперь я уже умная.

— Ну, если так…

— Именно.

— Ладно, давайте выпьем — и спатеньки. Настьке завтра на работу, начальствовать, — вздохнула госпожа Рожкова и налила по новой.

…Родителей увез домой шофер Рожковых, он же должен был отогнать завтра утром старенький «мерседес» Райнесов. Настя легла в постель слегка нетрезвой, поэтому уснула практически мгновенно.

Стася стоит в пустоте, дует тихий ветерок, тепло. Вокруг очень тихо, воздух звенит — звенит и превращается в паутину букв. Строки вьются вокруг, сплетаются в странные фантомы, живут своей особой жизнью.

Обрывки фраз, обрывки жизни. Слово за словом раскручивается нить чьей-то жизни, течет между пальцев чья-то судьба. Тихий шелест клавиатуры, шорох пера по бумаге. Что написано пером…

Серебряные буквы в темном небе. Настя смотрит на них, пытаясь понять смысл, пытаясь прочитать. Строки ползут, как телеграфная лента, испещренная точками и тире. Странная азбука Морзе, ритм чьего-то сердца.

Чья это жизнь?

Какие-то обрывки слов становятся понятными, Стася узнает дневник Тагира.

Его жизнь. Его строчки. Его сердце.

Буквы в небе наливаются чернотой, сливаются с фоном — и в самый последний момент, когда еще можно что-то различить, Настя читает слово. Одно слово.

«Конец».

Сон, это просто сон. Конец.

Глава 30

Сон был старый — повторяющийся по неизменному сценарию, откуда нельзя выкинуть ни единой буквы. Эти рукописи не горят, слова в них прописаны на небесах перьями из крыльев ангелов или в аду — раскаленным прутом по сковородке. Алексей знает, что он может только смотреть, раз за разом, но изменить ничего не в силах.