Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена - Эмиль Золя

Он говорил совершенно серьезно, с самым дружеским участием.

— Так ты думаешь, она сможет меня полюбить? — спросил я, не смея произнести вслух имя Луизы.

— Ну, ничего определенного сказать не могу. Поступай, как считаешь нужным. Сам увидишь, что получится.

Я воспринял эти слова как поощрение. Но Феликс уже вернулся к своему обычному ироническому тону и стал полушутя уверять, будто Гошро был бы очень рад, если бы я влюбился в его жену.

— Да-да, ты еще не знаешь этого ловкача. Ты не понял, почему он так тебя обхаживает? Влияние его дяди в округе падает, и он жаждет заручиться поддержкой твоего отца, когда придется предстать перед избирателями… Черт возьми, я просто испугался. Еще бы! Ведь ты же можешь ему пригодиться, а я ему уже сослужил службу.

— Но это же отвратительно! — воскликнул я.

— Почему отвратительно? — возразил он так спокойно, что я не мог разобрать, шутит он или говорит серьезно. — Если жена не может обойтись без любовников, то пусть уж они будут хоть чем-то полезны и мужу.

Вставая из-за стола, Феликс предложил мне пойти в Варьете. Я видел пьесу два дня тому назад, но умолчал об этом и выразил живейшее желание ее посмотреть. И какой чудесный вечер я провел! Дамы сидели в ложе бенуара рядом с нашими местами в партере. Повернувшись, я мог наблюдать за лицом Луизы, видеть, какое удовольствие доставляют ей остроты актеров. Два дня тому назад все эти остроты казались мне плоскими. Сейчас меня от них не коробило, наоборот, я испытывал наслаждение, слушая их, — они как бы устанавливали тайную близость между мною и Луизой. Пьеска была очень вольного содержания, и Луизу особенно смешили всякие рискованные словечки. По-видимому, в театральной ложе она считала для себя позволительным смеяться при самых соленых шутках. Когда при взрыве смеха наши взгляды встречались, она не отводила глаз. Это казалось мне тонким и смелым кокетством. Я с радостью думал, что за три часа, проведенные вместе в этой атмосфере непристойностей, мои любовные дела сильно продвинутся. Впрочем, не мы одни, весь зал покатывался со смеху, многие дамы в ярусах даже не прикрывались веером.

Во время антракта мы отправились засвидетельствовать нашим дамам свое почтение. Гошро только что вышел из ложи, и мы могли сесть. В ложе было темно. Луиза сидела совсем рядом со мной. Она шевельнулась, и край ее пышных юбок накрыл мне колени. И я унес с собой ощущение этого прикосновения, как первое немое признание, соединявшее нас друг с другом.

С того вечера прошло десять дней. Феликс куда-то исчез, и у меня нет никакой возможности увидеться снова с г-жой Нежон. Чтобы хоть что-то связывало меня с ней, я покупаю пять или шесть газет, в которых упоминается о ее муже. Он выступил в парламенте во время бурных дебатов и произнес речь, о которой много говорят. Раньше эта речь показалась бы мне убийственно скучной, теперь мне интересно ее читать: за казенными фразами я вижу черные косы и белую шею Луизы. Я даже поспорил с каким-то мало мне знакомым господином, яростно защищая бездарного Нежона. Злые нападки газет выводят меня из себя. Конечно же, Нежон глуп; но это только лишний раз доказывает, что жена его умна, если он, как говорят, обязан ей своими успехами.

За эти десять дней я, сгорая от нетерпения, побывал раз пять-шесть у тетушки в надежде на счастливый случай, на неожиданную встречу. Но все было напрасно. В последний свой визит я так сильно рассердил графиню, что теперь не скоро осмелюсь у нее появиться. Она вбила себе в голову, что должна устроить меня с помощью г-на Нежона на какой-нибудь дипломатический пост; велико же было ее изумление, когда я, ссылаясь на свои политические убеждения, отказался от этой протекции. А ведь когда тетушка впервые со мной об этом заговорила, я не возражал; но тогда я еще не был влюблен в Луизу и не видел ничего дурного в том, что ее муж окажет мне услугу. Не зная истинных причин, тетушка не могла понять такой щепетильности и заявила, что все это детские капризы; разве нет среди тех, кто представляет республику в других странах, легитимистов, не менее убежденных, чем я? Как раз наоборот, дипломатическое поприще — это убежище легитимистов; их полно во всех посольствах; удерживая в своих руках высокие государственные посты, к которым так стремятся республиканцы, они тем самым служат нашему делу. Мне было очень трудно найти какие-либо серьезные возражения; я отговорился поистине смехотворным ригоризмом, и тетушка в конце концов решила, что я совсем сошел с ума; покровительница моя была вне себя, ведь она уже успела поговорить обо мне с г-ном Нежоном. Ну и пусть! По крайней мере, Луиза не подумает, что я ухаживаю за ней из-за какого-то назначения.

Рассказать кому-нибудь, что я перечувствовал за эти десять дней, — надо мной бы стали смеяться. Сначала мне казалось, что Луиза заметила, как взволновало меня прикосновение ее юбки к моему колену; она не сразу отодвинулась; отсюда я делал вывод, что не безразличен ей. Более того, я усматривал в этом совершенно определенный намек, идущий гораздо дальше, чем дозволенное кокетство. Эти мои заметки — нечто вроде исповеди, я пишу все, что думаю, ничего не скрывая. Так вот, многие мужчины, если были бы откровенны, признали бы, что всюду и всегда женщины одинаковы: когда они любят, они отдаются или позволяют собой овладеть. Я имею в виду женщин замужних, светских дам, которым приходится соблюдать различные условности. Несмотря на добродетельный вид, благовоспитанность, изысканные манеры такой светской дамы, мужчина, домогающийся ее любви, сразу чувствует, уступит ли она ему. Все это я говорю к тому, что с эгоизмом, свойственным влюбленному, я рассматривал возможную связь с Луизой как нечто естественное. Прикосновение ее юбки к моему колену я расценивал как совершенно очаровательное по смелости и прямоте признание в любви.

Однако уже через несколько часов я начинал сомневаться и приходил к совершенно противоположным выводам. Заигрывать так могла только особа легкого поведения; глупо предполагать, что светская дама очертя голову бросится мне в объятия. Г-жа Нежон вовсе и не думает обо мне. У нее, может быть, и были любовники, но, выбирая их, она, несомненно, руководствуется прежде всего соображениями рассудка. Как же далека эта ловкая парижанка, эта лицемерная притворщица от моего идеала любовницы — женщины, которой руководит только чувство, только жажда наслаждений!

А между тем она совсем пропала из виду. Я больше нигде не встречал ее и не знал уже, во сне или наяву несколько минут сидел рядом с ней в темной ложе, наслаждаясь ее близостью. Я чувствовал себя таким несчастным, что чуть было не надумал вернуться в свое уединение в Бокэ.

Но вот позавчера мне наконец пришла в голову удачная мысль; удивляюсь только, как я раньше до этого не додумался. Я решил пойти на заседание палаты депутатов; может быть, Нежон будет выступать, может быть, жена придет его послушать. Но, видно, мне так и не суждено увидеть этого проклятого Нежона. Он действительно должен был выступать, но даже и не появился: сказали, что он задерживается на заседании какой-то комиссии сената. Но я пришел не напрасно: садясь на нижнюю скамью одной из трибун, я вдруг, к своей великой радости, в первом ряду противоположной трибуны увидел г-жу Гошро. Она тоже меня заметила и улыбнулась мне. Но увы, Луизы с ней не было! Радость моя померкла. Выходя из зала, я задержался в кулуаре, дожидаясь, пока выйдет г-жа Гошро. Она поздоровалась со мной, как старая знакомая. Видно, Феликс ей уже обо мне говорил.

— Вы что, уезжали из Парижа? — спросила она.

Я не мог вымолвить ни слова, так меня возмутил этот вопрос. Подумать, что я уезжал, когда я как сумасшедший рыскаю по всему городу!

— Я потому спрашиваю, что вас нигде не видно. Ни на последнем большом приеме в министерстве, таком удачном, ни на выставке лошадей, кстати сказать, просто великолепной…

И, увидев, что лицо мое выражает отчаяние, она рассмеялась.

— Ну, до завтра, — сказала она, уже прощаясь. Ведь вы там будете?

Я, как дурак, ответил «да» и не посмел ни о чем больше спросить, боясь, что она опять рассмеется. Г-жа Гошро еще раз обернулась, лукаво взглянула на меня:

— Так приезжайте же, — шепнула она, бросив многозначительный взгляд, словно намекая на какой-то приятный сюрприз, который меня ожидает.

Мне безумно хотелось догнать ее и расспросить, но она уже свернула в другой кулуар, и мне оставалось только проклинать дурацкое самолюбие, из-за которого я не посмел признаться ей в своем невежестве. Конечно, я хочу быть «там», но где же это «там»? Такая неосведомленность была для меня настоящей пыткой; к тому же мне стыдно было не знать чего-то, что знают все. Вечером я помчался к Феликсу, надеясь как-нибудь выведать у него все, что мне нужно. Феликса дома не оказалось. Тогда в совершенном отчаянии я кинулся читать газеты; отобрав самые светские и самые читаемые, я стал просматривать объявления о развлечениях и церемониях, намечавшихся на завтрашний день, стараясь отгадать, где же, согласно хорошему тону, должен встретиться весь Париж. Но моя растерянность только усилилась; на завтра было намечено столько развлечений: выставка картин старых мастеров, благотворительный базар в каком-то фешенебельном клубе, органная месса в церкви св. Клотильды, генеральная репетиция, два концерта, пострижение в монахини, не говоря уже о скачках в нескольких местах. Ну может ли провинциал, только что окунувшийся в парижскую жизнь, который и сам-то сознает, до чего он еще несведущ, разобраться в таком обилии развлечений? Было ясно, что весь высший свет собирается в одном из этих мест, но где же, черт побери? В конце концов, несмотря на то что в случае ошибки мне пришлось бы целый день проскучать, томясь от досады и нетерпения, я все-таки рискнул сделать выбор. Помнится, дамы говорили о скачках в Мезон-Лаффит. Меня вдруг осенило: я должен отправиться именно туда. Приняв такое решение, я несколько успокоился.