Северное сияние. Юбилейное издание с иллюстрациями - Филип Пулман

сделал этот ребенок! Может, у вас и не больше смелости, но постеснялись бы это показывать.

– Ты прав, Йорек Бирнисон, – сказал Джон Фаа и скомандовал: – Подбросьте в костер и согрейте супу для ребенка. Для обоих. Фардер Корам, у тебя поставлен навес?

– Поставлен, Джон. Принесите ее, мы ее отогреем…

– И маленького мальчика, – сказал кто-то еще. – Может, поест и согреется, хотя и…

Лира пыталась сказать Джону Фаа про ведьм, но он все время был занят, а у нее не осталось сил. Мелькали фонари, в дыму костра суетились люди, и она задремала; а через несколько минут ее куснул за ухо горностай Пантелеймон, и, раскрыв глаза, она увидела в нескольких сантиметрах от своего лица морду медведя.

– Ведьмы, – шепнул Пантелеймон. – Я позвал Йорека.

– А, да, – пробормотала она. – Йорек, спасибо, что отвез меня туда и обратно. Если забуду сказать лорду Фаа про ведьм, скажи ему ты.

Она успела только услышать, что медведь согласился, и тут же крепко уснула.

* * *

Когда она проснулась, был уже день, вернее, то подобие дня, какое зовется днем в это время года в этих широтах. Небо на юго-востоке посветлело, а воздух был насыщен серым туманом, в котором, как неуклюжие призраки, двигались цыгане, нагружая сани и запрягая собак.

Все это Лира увидела из-под навеса на санях Фардера Корама, где она лежала под грудой мехов. Пантелеймон проснулся раньше ее и примерял облик песца, прежде чем вернуться к своему любимому – горностая.

Рядом на снегу, положив голову на большие лапы, спал Йорек Бирнисон; но Фардер Корам был уже на ногах и, как только заметил высунувшегося Пантелеймона, заковылял к ним, чтобы разбудить Лиру.

Она увидела его и села.

– Фардер Корам, я знаю, чего я не поняла! Алетиометр все говорил птица и нет – вроде бессмысленное, потому что это значит нет деймона, а я себе такого не представляла… Что случилось?

– Горько сказать, Лира, после всего, что ты сделала, – но маленький мальчик умер час назад. Он не мог успокоиться, не мог усидеть на месте; все спрашивал про своего деймона, где он, скоро ли придет, и так держался за эту замерзшую рыбину, словно она… Мне больно говорить, детка; но в конце концов он закрыл глаза и затих и впервые успокоился, потому что стал похож на любого мертвого, которого природным порядком покинул деймон. Попробовали вырыть ему могилу, но земля затвердела, как железо. Тогда Джон Фаа велел развести большой костер, и они собираются кремировать его, чтобы тело не досталось стервоядным.

Дитя, ты поступила храбро и сделала доброе дело, я тобой горжусь. Теперь мы знаем, на какие злодеяния способны эти люди, и сознаем свой долг яснее, чем прежде. Тебе же надо отдохнуть и поесть, вчера ты слишком быстро уснула и не успела восстановить силы, а на таком морозе надо есть, иначе ослабеешь…

Он суетился вокруг, подтыкал мех, подтягивал веревку на грузе, разбирал спутавшиеся постромки.

– Фардер Корам, где сейчас мальчик? Его еще не сожгли?

– Нет, Лира, он там лежит.

– Я хочу увидеть его.

Он не мог ей отказать – она видела то, что пострашнее мертвого тела, и оно могло ее даже успокоить. Вместе с Пантелеймоном, который скакал рядом в виде белого зайца, она побрела вдоль вереницы саней к тому месту, где люди сваливали в кучу кустарник.

Тело мальчика лежало под клетчатым одеялом возле тропинки. Она опустилась на колени и руками в варежках приподняла одеяло. Кто-то хотел ее остановить, но остальные замотали головами.

Пантелеймон подобрался поближе к Лире и заглянул в белое безжизненное лицо. Она сняла рукавицу и дотронулась до его глаз. Они были холодны, как мрамор. Фардер Корам был прав: бедный малыш Тони Макариос ничем не отличался от любого человека, расставшегося с деймоном в миг смерти. Ох, если бы у нее отняли Пантелеймона! Она подхватила его и прижала к себе так, словно хотела вжать прямо в сердце. А у маленького Тони была только жалкая рыбина…

Где рыба?

Она стащила одеяло. Рыбы не было.

Она тут же вскочила и с яростью в глазах повернулась к ближайшему человеку.

– Где его рыба?

Все растерянно замерли, не понимая, о чем она говорит; но поняли некоторые деймоны – и переглянулись. Кто-то из мужчин неуверенно улыбнулся.

– Не смейте смеяться! Я вас разорву, если будете над ним смеяться! У него никого больше не было, только старая сухая рыба вместо деймона, больше некого было любить и жалеть! Кто ее забрал? Где она?

Пантелеймон зарычал – он стал снежным барсом, как деймон лорда Азриэла, но Лира этого не видела; она видела сейчас только где добро, а где зло.

– Спокойно, Лира, – сказал кто-то. – Спокойно, детка.

– Кто ее взял? – закричала она, и цыган попятился от разгневанной девочки.

– Я не знал, – виновато сказал другой. – Я думал, он ее просто ел. И вынул у него из руки, думал, так приличнее. Вот и все, Лира.

– Тогда где она?

Он смущенно сказал:

– Я думал, она ему не нужна, и отдал моим собакам. Прости меня.

– Не у меня проси прощения, у него. – Лира снова опустилась на колени и положила ладонь на ледяную щеку мертвого мальчика.

У нее родилась идея, и она стала рыться у себя в одежде. Когда она приподняла анорак, туда хлынул холодный воздух, но через несколько секунд она нашла то, что искала, вытащила из сумки золотую монету и снова запахнулась.

– Одолжи мне твой нож, – сказала она человеку, который забрал рыбу, и, когда он дал нож, спросила Пантелеймона:

– Как его звали?

Он сразу понял и ответил:

– Крысолов.

Крепко сжав монету левой рукой в варежке и держа нож, как карандаш, она нацарапала на золоте имя пропавшего деймона.

– Надеюсь, тебе будет не хуже, чем Ученым в Иордане, – шепнула она мертвому мальчику и, раздвинув ему зубы, сунула в рот монету. Это было трудно, но она справилась и сумела закрыть ему рот.

Потом вернула цыгану нож и в утренних сумерках пошла к Фардеру Кораму.

Он дал ей кружку супа прямо с костра, и она с жадностью стала есть.

– Фардер Корам, как нам быть с ведьмами? Интересно, ваша ведьма была с ними?

– Моя ведьма? Я бы не решился так сказать. А лететь они могли куда угодно. В жизни ведьм много разнообразных забот; вещей, для нас невидимых; таинственных болезней, которые обрушиваются на них, а для нас ничего не значат; войн по причинам, недоступным нашему разумению; радостей и печалей, связанных с цветением крохотных растений в тундре… Но хотел бы я видеть их полет, Лира. Хотел бы увидеть такое зрелище. Допивай-ка суп. Добавить еще? Скоро и лепешки будут готовы. Ешь как следует, детка, скоро в путь.

Еда оживила Лиру, и холод постепенно отпускал душу. Вместе с другими она подошла к погребальному костру