Полное собрание сочинений. Том 6. Казаки - Лев Толстой

Проѣзжая мимо стариковъ, казаки приподняли попахи. Старшій казакъ оглядывался кругомъ, какъ будто говоря: «видали молодца?» и всѣмъ кланялся.

— «Что много Нагайскихъ табуновъ угналъ, батяка Епишка? А?» сказалъ, обращаясь къ нему, приземистый старикъ съ нахмуреннымъ мрачнымъ взглядомъ и бѣлой бородой, доходившей ему до грудей. Это былъ извѣстный по всему околодку колдунъ казакъ Черный.

— «Ты не бось пересчиталъ, дѣдука, коли спрашиваешь», недовольно, но смущенно отвѣчалъ Епишка и, встряхнувъ попахой, отвернулся отъ него.

— «То-то парня-то напрасно за собой дурно водишь», проговорилъ старикъ. «Доѣздятся казаки! Что дороже коня»!

Епишка пріостановился и внимательно прислушивался къ словамъ колдуна. «Вишь чортъ, все знаетъ», сказалъ онъ и плюнулъ.

Но, подъѣхавъ къ кружку дѣвокъ, озабоченное выраженье его лица мгновенно перешло въ счастливо разгульное.

— «Здорово дневали, дѣвки?» крикнулъ онъ сильнымъ заливистымъ голосомъ. «Состарѣлись безъ меня небось, вѣдьмы!»

«Закусокъ купи дѣвкамъ то! Много ли бурокъ привезъ? Здорово, дядя!» радостно заговорили дѣвки, приближаясь къ нему, какъ только онъ подъѣхалъ.

— «Вотъ съ Киркой на ночку погулять прилетѣли съ кордона», отвѣчалъ Епишка, наѣзжая на дѣвокъ.

— «И то Степка твоя исплакалась безъ тебя», визгнула одна дѣвка, локтемъ толкая Степку, и залилась звонкимъ смѣхомъ.

«Чихиркю дѣвкамъ купи», сказала другая.

— «Ну те къ чорту! Куда лѣзешь? Что топчешь лошадью то», говорила третья, замахиваясь рукой на его лошадь, которую онъ, джигитуя, поворачивалъ между ними.

— «Становись въ стремя, въ горы увезу, мамочка. Ужъ поцѣлую-жъ! такъ крѣпко, что ну!» говорилъ Епишка и смѣялся.

Товарищъ его тоже остановился подлѣ дѣвокъ и, улыбаясь словамъ Епишки, не спуская блестящихъ глазъ, смотрѣлъ на высокую стройную дѣвку, которая, сидя на завалинкѣ, смѣялась на него своими черными глазами. — Онъ нѣсколько разъ собирался заговорить съ ней, но дѣвка отворачивалась отъ него.

— «Ты чего прiѣхалъ?» спросила она его.

— «На тебя посмотрѣть, мамука Марьянка, съ кордона выпросился», сказалъ онъ ей и весь закраснѣлся.

— «Легко ли? Не видали!» отвѣчала Марьяна и, подойдя къ невѣсткѣ, которая держала на рукахъ груднаго ребенка, вдругъ жадно начала цѣловать этаго ребенка, изрѣдка косясь на молодаго казака.[45]

Казаки, постоявъ немного, поѣхали по домамъ поставить коней, снять ружья, и тотчасъ обѣщались вернуться играть съ дѣвками всю ночь до ранняго утра.

Прiѣхавшiе казаки были сосѣди. Они, свернувъ въ боковую улицу, вмѣстѣ подъѣхали къ двумъ хатамъ, которыя стояли рядомъ, и слѣзли съ коней. —

— «Приходи скорѣй, Кирка! Дорвались, братъ!» крикнулъ своимъ заливистымъ басомъ старшiй, осторожно проводя своего коня сквозь плетеные ворота. «Здорово, Улита!» обратился онъ къ невѣсткѣ, которая сбѣгала по сходцамъ чтобы принять коня. «Поставь къ сѣну, мамочка, да не разсѣдлывай мотри, — опять поѣду», прибавилъ онъ, приподнимая папаху въ отвѣтъ на низкiй поклонъ жены брата. —

— «Что мой-то здоровъ ли, батяка?» спросила она. —

— «Чего ему дѣлается, Фомушкины боченокъ привезли, онъ и такъ пьянъ надуется, въ станицу нече ѣздить», отвѣчалъ батяка Епишка, поднимаясь по сходцамъ.

— «Да чихирю, баба, принесь», крикнулъ онъ. Живо!»

Батяка Епишка былъ второй братъ одной изъ самыхъ старыхъ по роду и зажиточныхъ казачьихъ семей Гребенскаго полка. — Дѣдъ его Илясъ Широкой еще во времена совершенно вольнаго казачества долго служилъ по выбору атаманомъ, бился съ горцами, имѣлъ много ранъ, былъ жалованъ Царицей и имѣлъ холопей, отецъ его, дѣдука Иванка, нѣсколько разъ былъ избираемъ обществомъ въ станичныя и полковыя должности, но всегда отказывался за одиночествомъ и всю жизнь служилъ простымъ казакомъ, занимаясь хозяйствомъ и охотой. Несмотря на то, старикъ, котораго еще теперь многіе помнили, пользовался высокимъ уваженіемъ всего народонаселенія за свою строгость нрава, хлѣбосольство и мудрость совѣтовъ. Когда онъ умеръ, старшій сынъ Давыдъ былъ уже женатымъ хозяйственнымъ казакомъ и принялъ въ руки хозяйство; меньшой и любимый сынъ Епишка былъ еще холостымъ, развеселымъ и отчаяннымъ парнемъ и, не вступаясь въ наслѣдство, тотчасъ по смерти отца предался вполнѣ удалой казачей жизни съ пьянствомъ, побочничествомъ, воровствомъ и грабежами. — Старшій братъ Давыдъ былъ человѣкъ степенный и темный, какъ говорили про него въ станицѣ. Онъ крѣпко держалъ вѣру, велъ хорошо хозяйство, любилъ выпить, дѣтей и бабу училъ какъ слѣдуетъ, службу несъ исправно, но ни на службѣ, ни въ домашнемъ быту не пошелъ по отцу и дѣду, онъ не имѣлъ вѣсу, былъ рохля, такъ ничего; его забывали и ни въ какую должность бы не выбрали, ежели бы еще были времена выборовъ. Епишка напротивъ былъ любимецъ всей станицы и даже по всему полку его давно знали. — Хоть старики и покачивали головами, глядя на его бравшихся, Богъ знаетъ откуда, кабардинскихъ коней и серебряныя шашки, на его ястребовъ и собакъ и князей кунаковъ, которые изъ кумыковъ и изъ Чечни пріѣзжали къ нему въ гости, хоть и говорили, что онъ вѣры не держитъ и конину ѣстъ у Татаръ и съ Русскими обмирщился, хоть и сбивалъ онъ по всему полку съ пути бабъ и дѣвокъ, но старики радовались, глядя на него, гордились имъ, слушая станичные толки про его лихія дѣла за рѣкой и въ степи и въ горахъ, куда онъ пробирался. Бабы и дѣвки любили его за подарки, за мастерство пѣть и за то, что онъ любилъ ихъ. Кромѣ того общій голосъ про него по околотку говорилъ, что онъ хотя и чортъ сорви-голова, а ужъ такъ простъ, что дитя малое не обидитъ, послѣднюю рубаху отдастъ.

Товарищъ и сосѣдъ Епишки, молодой казаченокъ Кирка былъ человѣкъ бѣдный и сирота. Онъ еще ребенкомъ 5 лѣтъ остался у матери послѣ смерти отца. Старуха въ бѣдности взростила его и собрала въ казаки. Она любила его, какъ любятъ дѣтище, на которое положена вся жизнь матери. Она не могла нарадоваться на своего Кирушку, и всѣ сосѣди и станичники знали малаго за парня почтительнаго, смирнаго и умнаго. Объ одномъ горевала мать, что связался съ сосѣдомъ ея Кирушка, какъ бы дурному не научилъ его нехристь то этотъ. — А теперь бы только женить мнѣ его, такъ и умереть можно спокойно, — думала она.

Кирка, поставивъ лошадь, поѣлъ рыбки сушеной и лепешки, которыя ему принесла мать, и, захвативъ въ рукавъ черкески горсть сѣмечекъ, побѣжалъ къ сосѣду. —

— «Пей!» закричалъ ему Епишка, подавая налитую чапурку вина. Казаченокъ перекрестился, выпилъ, Епишка допилъ остальное, отеръ рукавомъ бороду и оба пошли на площадь.

— «Слыхалъ, что Черный про коней сказалъ?» спросилъ Епишка, когда они вышли. —

— Про Ногайскихъ то? возразилъ Кирка. —

— «А то про какихъ же? Что, баитъ, много ли табуновъ угналъ? Вѣдь это про вчерашнихъ. Все знаетъ, чортъ! Пойти чихиремъ поклониться ему надо».

Кирка недовѣрчиво посмотрѣлъ на своего товарища. «Гдѣ жъ ему видать ихъ?» сказалъ онъ. «Мы ихъ ночью прогнали, а въ камышахъ то кто ихъ найдетъ». —

— «Дуракъ, дуракъ!» недовольно возразилъ Епишка. «Вѣдь онъ кто? колдунъ! А кто заплуталъ то насъ въ степи? развѣ даромъ».

Кирка ничего не отвѣтилъ, но по умному лицу его видно было, что онъ плохо вѣрилъ въ знаніе колдуна. — Рѣчь шла о ногайскомъ табунѣ, который казаки вчерашнею ночью украли въ степи и, съ тѣмъ, чтобы нынче ночью перегнать дальше за Терекъ, спрятали въ камышахъ подъ станицей.

— «Ты не толкуй», продолжалъ Епишка, съ покровительственной лаской обращаясь къ Киркѣ: «а сходи ка, Кирушка, къ бабѣ, возьми вина 2 осьмухи да отнеси ему, Черному, али его бабѣ отдай, да скажи: батяка Епишка поклонъ прислалъ. И еще тебя благодарить будетъ. Такъ то дѣлаютъ. Такъ сходи, няня». «Няня» имѣетъ значеніе ближайшаго друга на казачьемъ нарѣчьи и Епишка употреблялъ это слово къ своему другу только въ знакъ особой ласки.

— «Ладно», сказалъ, чуть замѣтно улыбаясь, Кирка: «я схожу, а ты гдѣжъ, въ хороводѣ будешь?»

— «Ну да, гулять буду!» крикнулъ Епишка и облако озабоченности, которое налегло на него во время этаго разговора, мгновенно изчезло съ его лица.

— «Гей вы, казаки!» крикнулъ Епишка, обращаясь къ тремъ молодымъ казакамъ, выходившимъ изъ-за переулка. Цѣпляйся рука за руку, къ Ямкѣ пойдемъ, я угощаю».

— «Аль посчастливилось? Чтожъ, дѣло хорошее», отвѣчали казаки одинъ за другимъ, присоединились къ нему, взялись рука за руку и, громко разговаривая, пошли по улицѣ; нѣкоторые изъ нихъ были уже пьяны. По дорогѣ они забирали съ собой всѣхъ, кто попадался, и когда дошли до площади, ихъ было уже человѣкъ 15. Епишка, говорившій совершенно спокойно и разсудительно нѣсколько минутъ тому назадъ бывши одинъ, теперь въ толпѣ казался совершенно навеселѣ. Онъ сбилъ на бокъ шапку, раскраснѣлся и на всю станицу заливался пѣсней, которую вторили ему товарищи; бабы и старые старики, которыхъ не захватывали съ собой, только покачивали головами, глядя на эту занимающую собой всю улицу вереницу. — Ну, теперь на недѣлю загуляли казаки, — говорили они. Все этотъ чортъ, прибавляли они, указывая на атлетическую фигуру и красную большеротую рожу Епишки.