История крестовых походов в документах и материалах - Михаил Заборов

В то время как французы построились таким образом, венецианцы, находившиеся в море, тоже не теряли времени: напротив, они пододвинули свои корабли к стенам, так что воины отлично вскарабкивались на стены города по лестницам и мостикам, которые изготовили на судах; и они стреляли, кидали копья, бросали снаряды из своих баллист и шли на приступ более чем яростно; им удалось поджечь город, так что выгорела часть города по величине равная Аррасу[567]. И они не отваживались ни просочиться, ни вступить в город, ибо их было чересчур мало и они бы там не продержались; и тогда они возвратились на свои корабли.

XLVII. Автор описывает, как происходило сближение первых трех отрядов крестоносцев с девятью отрядами Алексея III, насчитывавшими каждый по три-четыре, а то и по пять тысяч всадников.

...Женщины и девушки во Влахернском дворце прильнули к окнам, и прочие горожане, в том числе женщины и девушки, взобрались на городские стены и глядели [оттуда] на скачущих рыцарей, и, с другой стороны, на [приближавшуюся] императорскую рать. Они говорили друг другу, что наши походят на ангелов, настолько они были прекрасны; ведь они были так красиво вооружены и их кони покрыты такой красивой попоной.

В гл. XLVIII, продолжая повествование о надвигавшейся, казалось, схватке между обеими сторонами, автор рассказывает, как, соединившись вместе, три отряда крестоносцев сблизились с греками настолько, что арбалетчики с той и с другой стороны могли стрелять в противника. До столкновения осталось преодолеть лишь небольшую возвышенность, и рыцари первыми оказались на ее вершине, тогда как греки сгруппировались у подножия холма. Их разделял лишь канал, по которому в Константинополь поступала вода. Тем не менее, предводители рыцарских отрядов колебались идти на полное сближение и вступать в бой с императорской ратью, понимая, что слишком удалились от своего лагеря, откуда их не было видно, так что в случае надобности они не могли бы получить оттуда необходимую помощь.

В свою очередь, греки, по рассказу мемуариста, были изумлены и ошеломлены видом двигавшихся прямо на них рыцарских отрядов. И пока французы совещались между собой о дальнейших действиях, император со своими отступил в Константинополь.

В гл. L и LI кратко рассказывается о бегстве Алексея III из Константинополя.

LII. На другое утро, когда горожане узнали, что император бежал, они не сделали чего-либо иного, а подошли к воротам, открыли их, вышли оттуда, явились к лагерю французов и вызвали Алексея, сына Исаака. Им объяснили, что он находится в шатре маркиза. Придя туда, они застали его там; и его друзья устроили пышный праздник и возликовали, и весьма поблагодарили баронов, и сказали, что они поступили весьма хорошо, совершив это достойное деяние. Они сказали также, что император бежал, а что бароны должны войти в город и во дворец словно к себе. Тогда собрались все высокие бароны войска и взяли Алексея, сына Исаака, и с большой радостью и с великим торжеством ввели его во дворец. Явившись во дворец, они приказали освободить из темницы отца молодого человека, Исаака, и его жену, которую заключил туда его брат, тот, кто был императором. И когда Исаак был освобожден из темницы, он очень обрадовался, увидев сына, обнял его и горячо поблагодарил всех баронов, которые там. присутствовали. [Исаак] сказал, что он освобожден из темницы сначала с помощью божьей, а затем — с их [помощью]. После чего принесли два золотых трона и посадили Исаака на один трон, а Алексея, его сына, на другой, рядом.

Далее в главе рассказывается о том, как Исаак, став императором, освободил из темницы Алексея Мурцуфла, которого сделал «своим бальи», за что впоследствии жестоко поплатился. После этого Робер де Клари сообщает, будто к крестоносцам обратился иконийский султан.

Он сказал им, когда они еще находились вблизи Константинополя: «Конечно, сеньоры, сказал он, вы, завоевав столь великий город, как Константинополь, который является главой мира, и восстановив на троне законного наследника Константинополя, которого короновали императором, вы свершили деяние истинных баронов, акт великой доблести». И в самом деле, жители этой страны говорили, что Константинополь является главой мира.

Далее рассказчик сообщает, будто иконийский султан тоже обратился к крестоносцам с просьбой помочь и ему отвоевать его владения у брата, но бароны отклонили его просьбу.

Когда они вышли из своего совета, то ответили султану, что не могут сделать то, что он просит, ибо им еще нужно получить полагающееся по условиям договоренности от императоров, и было бы опасно оставлять столь великий город как Константинополь в том положении, в котором он находится...

Robert de Clari. Op. cit., p. 41—54.

Из «Истории завоевания Константинополя» Гунтера Пэрисского

X. ...Войско [крестоносцев] было далеко не в радостном настроении, ибо, ввязавшись в чужие дела[568], подверглось большому риску. Надобно верить, что бог определил быть тому, чтобы этот город[569], который вследствие своей обширности и могущества уже давно отложился от римского престола, лишь доблестью наших и их неожиданной победой был возвращен к церковному единству...[570].

Автор говорит далее о крайне затруднительном положении, в которое попали воины Христовы.

[С одной стороны], находясь в непосредственной близости от города, они не чувствовали себя в достаточной безопасности перед лицом бесчисленного и враждебного [им] народа греков; [с другой] — они не могли, не подвергаясь превратностям, да и то лишь с огромными усилиями, уйти отсюда, так как у греков было множество кораблей, на которых они замышляли в случае бегства [крестоносцев] преследовать их или вовсе истребить в сражении.

Вот почему случилось, — а такое обычно бывает редко, — что наши вознамерились осадить тот самый город, из-под которого не осмеливались бежать.

Сославшись в объяснение этой ситуации на «тайные предначертания божьи», автор в начале следующей главы возвращается к недавним событиям и раскрывает обстоятельства, поставившие крестоносцев в столь трудные условия; хронист напоминает о том, что они решили оказать содействие в восстановлении царевича Алексея.

XI. ...[Крестоносцы] руководствовались различными мотивами, [исходили] как из уважения к королю Филиппу, который очень просил наших за Алексея, так и из того, что им казалось благочестивым делом восстановить на престоле, коль скоро это представляется возможным, законного, жестоко низвергнутого [с него] наследника царства, а также уступая просьбам и обещаниям молодого человека, который, будучи восстановлен на престоле, смог бы оказать большую поддержку всем пилигримам — и ныне, и потом. К этому добавилось и еще одно [обстоятельство]: они знали, что Константинополь был для святой римской церкви мятежным и ненавистным городом, и не думали, что его покорение нашими явилось бы очень уж неугодным верховному понтифику или даже [самому] богу. В особенности же к этому побуждали [крестоносцев] венецианцы, чьим флотом они пользовались для плавания, — [венецианцы действовали так] отчасти в надежде получить обещанные деньги, до которых народ этот весьма жаден, отчасти — потому, что город этот, сильный множеством кораблей, притязал на главенство и господство во всем этом море. Из-за стечения всех этих и, вероятно, иных обстоятельств получилось так, что все единодушно согласились принять сторону молодого человека[571] и обещали ему свою помощь.

Была, однако, как мы верим, и другая причина, намного более древняя [по происхождению] и важная [чем все эти], а именно — совет благости господа, который намеревался таким образом унизить этот народ, преисполнившийся гордыней из-за своего богатства, и привести [его] к миру и согласию со святой вселенской церковью. Казалось соответствующим [предначертаниям божьим], чтобы народ этот, который нельзя было исправить иным способом, был бы наказан смертью немногих и потерей мирских благ, коими он владел в изобилии, и чтобы народ пилигримов обогатился добычей, [взятой] у гордецов, а вся [их] земля перешла бы в наше владение, и чтобы западная церковь украсилась священными реликвиями, которые присвоили себе недостойные [греки], и вечно радовалась бы им. Особенно важно еще и то, что этот часто упоминаемый [нами] город, который всегда был вероломен [по отношению] к пилигримам, поменяв, наконец, соизволением божьим, своих жителей, пребудет верным и единодушным [единоверным] и сможет оказывать нам тем более постоянную помощь в одолении варваров, в завоевании Святой земли и овладению ею, что находится в большой близости к ней...

Конец XI и большую часть гл. XII Гунтер посвящает рассуждениям о божественных истоках уклонения крестоносцев с пути, завершая эти рассуждения следующими словами: