Правда фронтового разведчика - Татьяна Алексеева-Бескина

Наконец свободен — от клопа, от гипса, от госпиталя, от войны. Рука в лубке, но уже не торчком, а на перевязи, вид — герой-разведчик после сражений — в рамку просится! А, теперь все нипочем! До дому помог добраться школьный друг, отпросившийся из части для этого. Герой героем, да силы еще не те.

Не всяк фронтовик славен

Уже несколько дней наслаждается Игорь, капитан Веский жизнью дома, в Москве, в такой забытой обстановке любви, уюта. Неважно, что рука еще в гипсе, на перевязи, что нога еще непригодна для бега, даже для быстрой ходьбы. В доме каждый день довоенные школьные друзья арбатские, ховринские. Сегодня решили посидеть, почаевничать у Белки, той самой, которой Игорь послал с фронта деньги на пирожные и просил описать их поедание. Наверно, те были вкуснее лежащих на столе.

Отправились пройтись. Вышли на Гоголевский бульвар. Неподалеку — здания Министерства обороны и всякой там военщины. Впереди на длинной скамье странноватое зрелище — сидят сплошь генералы, как репки в огороде. Ясно, генштаб рядом, чего-то дожидаются. И тут Игорь резко остановился, лицо стало жестким, ребятам еще незнакомым, даже свирепым.

— Подождите меня тут!

На скамейке ближе к краю сидел генерал Шахматов, чьей милостью Игорь чуть-чуть не оказался на том свете, а уж сколько душ на его генеральской совести, наших, православных, а не противника, лежит — не пересчитать. И жив еще!

Подошел к генералу вплотную, глядя ему прямо в лицо, в глаза молча остановился. Тот забеспокоился, завертелся.

— Вам что-нибудь надо? — Глянул на перевязь, на гражданскую одежду Игоря, а у того дыхание перехватило, ничего сказать не может от гнева, был бы автомат — выпустил бы всю обойму в эту…

Наконец, тихо сказал:

— Я Бескин, разведчик…

Тут у генерала что-то мелькнуло в лице — растерянность, страх, что-то жалкое, пришибленное.

— Иди ты! Живой! А мне доложили — в госпитале помер!

— Люди оказались человечнее Вас, вытащили, спасли. А скольких Вы на тот свет послали, сколько на Вашей душе их?

— Ну, не сердись, сам знаешь, какая обстановка была, — засуетился, полез в карман, вытащил лимитку, карточку на привилегированное продовольственное снабжение. — Подожди часик, я вот тут освобожусь, пойдем в «Прагу», отметим встречу, — затарахтел генерал, оглядываясь на прислушивающихся соседей по скамье.

— Да я с тобой, сукой… не только пить не стану, на одном поле срать не сяду… — в лучших фронтовых традициях выпалил Игорь и замахнулся загипсованной рукой. Еще немного — и генерал потерял бы лицо и физическое, и моральное. Схватились! Генералы бросились разнимать, подбежали одноклассники. Игоря отвели как можно дальше от злополучного места. Он никак не мог успокоиться, ничего не объясняя ребятам, молчал. Нервишки после фронта, ранения были не в лучшем состоянии: рядом где-то проехал грузовик, бухнул глушителем, Игорь мгновенно собрался, пригнулся. Он снова был на фронте. Но теперь уже на другом.

А вот как только резкие звуки — хлопнет ли резко дверь, что-то упадет, вскрикнет кто-то рядом, — начинает болеть сердце и по сей день. Накатывает секунда тревоги, но он собирается, и все постепенно успокаивается. Это уже как шрам от раны — на всю жизнь.

Новое наступление

Шесть месяцев на долечивание. Капитан, полное военное довольствие. Ну, а дальше что? В двадцать два года жизнь еще только начинается. Игорь удивлялся, у многих фронтовиков было состояние как бы резкого торможения: все! Войну отмолотили, теперь можно остановиться, передохнуть, набрать воздуху, а уж раненому и тем паче, долечиваться надо, а там видно будет.

А вот что видно будет, ясно было далеко не всем. Впереди виделась сплошная неопределенность. Днями, неделями надвигалось состояние беспокойства. Пехотный офицер, разведчик в мирной жизни никому не нужен, прочие знания, умения только для строевой службы в армии. Оставаться в армии или находить себя в гражданской жизни — главный вопрос для молодого человека, еще не избывшего ранений, с рукой на перевязи. Состояние полной ненужности нарастало с пугающей быстротой, эйфория победного ликования с такой же быстротой испарялась.

В мирной жизни городской юноша в двадцать два года — еще мальчишка, зелень. Фронтовик, капитан в те же двадцать два — зрелый мужик, знающий что почем и навидавшийся столько, сколько иному и до пенсии не привидится.

Случайность, опять случайность! Повстречался с однополчанином, решившим поступать в военную, в Бронетанковую академию. Бескин пошел вместе с ним, почитал всякие бумажки-объявления и с прямотой разведчика явился на прием к заместителю начальника Академии по учебной работе.

В тот год в военные академии ринулись все уцелевшие, у которых сохранились хоть какие-то школьные знания. Предварительно будущих слушателей отбирали на фронтах, в округах. В Москве был как бы заключительный экзаменационный тур. Капитана Бескина никто не посылал, никто не отбирал, он был сам по себе, из госпиталя, даже военного начальства над ним не было, кроме коменданта города.

— Приходите, сдавайте вступительные экзамены. — Заместителя начальника Академии этот капитан чем-то заинтересовал, и он посоветовал добыть хотя бы какое-нибудь направление, ну хотя бы от коменданта города.

В комендатуре долго ждал, то обед, то нет начальника, то еще что-то, потом втолковывал, объяснял — направлений в Академию в комендатуре еще никому не выписывали. Наконец написали на бланке: «Направляется для дальнейшего прохождения службы».

Теперь Игорю, разведчику, чуть-чуть артиллеристу, терять было нечего, вот только Академия — бронетанковая, экзамены сдают в основном танкисты, офицеры из танко-ремонтных баз, располагавшихся в сотнях километрах от фронта, там, где была возможность хоть как-то подготовиться к экзаменам, восстановить знания.

Несмотря на несколько отборочных туров, в сорок пятом году конкурс в Бронетанковую был 18 человек на место. В связи с наплывом было назначено 14 вступительных экзаменов. Две четверки — и уже не проходишь! На диктанте, на знании иностранного языка отсеялось большинство, в основном фронтовики. Тыловики, более подготовленные, сдавали дальше.

Капитан Бескин брал экзамены штурмом. Диктант — «отлично», немецкий язык — записали, что в обучении не нуждается. На следующих экзаменах дала себя знать школьная подготовка в арбатской школе, где учеба была — сплошное удовольствие, учителя еще из бывшей, дореволюционной гимназии умели найти путь к душам подопечных. Чуть тормознул на экзамене по артиллерийской материальной части, заспорил с преподавателем, хотя, как потом выяснилось, был прав, но схватил четверку. Танковые премудрости одолевал по учебникам.