Мийол-ученик 2 - нейтак

с мехом неправильного цвета и живущей вне общины, тебе совершенно безразлична. Жизнь её или смерть, благополучие или несчастье – тебя не волнуют. Всех вас не волнуют. И раз так – зачем мне говорить с вами уважительно? Это станет унижением, причём бессмысленным. Но я всё ещё могу предложить если не дружбу, то деловые отношения. Товар на товар, знание на знание, польза на пользу. В последний раз прямо спрашиваю: вы, алурины Лагора, готовы дать то, что мне нужно? Да или нет, уважаемая?

Тишина. Не очень долгая.

– Наделённый скромностью всегда выслушивает говорящего до конца. Ты высказался. Рассыпал много красивых слов. Позволь же высказаться и мне, уважаемый… мальчик.

Тишина.

– Молчишь? Что ж. Молчи и слушай. Из чресел моих вышло тринадцать мальчиков и ровно дюжина девочек. Но это случилось… давно. Даже слишком давно. Более двадцати лет, как я стала неплодна. Из всех детей моих и детей моих детей выжило двое. Притом никто из этих двоих не наследник мой по женской линии. Род мой прерван. Память обо мне сотрётся бесследно. Положение моё почётно – по старой памяти – но когда я наконец сдохну, раздастся лишь вздох облегчения…

– Шори!

– Молчи, внук. Это не твой разговор. Так вот, уважаемый мальчик. Ты обиделся на меня за пренебрежение. Счёл, что я не проявила к тебе уважения… именно к тебе, не лги себе, раз уж ты так ценишь правду и по первому поводу достаёшь её из ножен уст своих. А ещё ты сказал, что лишь действительно сильный может быть истинно вежлив… что ж, я подарю тебе ещё один небольшой осколок истины. Лишь тот, кто уважает себя, может уважать других. И я не могу уважать тебя… потому что себя давно уже не уважаю.

– Шори…

– Я прожила долгую, интересную и несчастную жизнь. Ныне жизнь эта тонет во мраке, и осветления после долгой ночи не настанет. Прерван мой род, расточён, истрачен. Потому мне безразличны жизнь и смерть, не вижу я разницы меж благополучием и несчастьем. Обычно алурина моего положения не может позволить себе быть посмешищем, и за оскорбление, тобой нанесённое, должна заплатить… вернее, заставить расплатиться.

Тих ночной Лагор. Необычно тих. Даже для отдалённого квартала.

– Но что мне до оскорблений? И что мне до положения моего, до выгод общины, пославшей меня, как шавку, на опасные переговоры? Успех и неудача, выгоды и потери, дружба и вражда… прах и пыль это всё. Прах, и пыль, и пепел. Тебе обидно слышать, как я именую твою ученицу ручной фрисс? Могу сказать откровенно: я не унижаю её, я завидую ей. Потому что она счастливее меня.

– Шори… – в шёпоте бойца, еле уловимом – настоящее потрясение.

– Там, где я стара – она юна. Там, где у меня всё в прошлом – у неё всё впереди. Я скована общиной, в которой у меня едва ли есть хотя бы союзники – у неё есть близкие люди, готовые ради неё идти на риск, платить, договариваться… есть чему завидовать. Ох, есть! Когда мне было двадцать лет, я бы смотрела на неё свысока, искренне презирая. Когда мне было сорок, я бы всё равно смотрела на неё свысока, но уже скорее с равнодушием. А сейчас… как ты думаешь, уважаемый мальчик, я пала на самое дно или ещё не совсем?

Молчание. Недолгое.

– Я думаю, что так и не услышал ответа на свой вопрос. Хотя передо мной рассыпали куда больше красивых слов, что мне в них проку? Если ты хотела вызвать у меня жалость, то знай: я не стану тебя жалеть. Я тоже юн, у меня тоже всё впереди – а пожалеть можно лишь того, с кем чувствуешь хоть малое сходство. Мы с тобой равно используем низкую речь, сидим на одной крыше в одном городе, смотрим в одном направлении – куда-то в сторону башни Аттальнеро – но на том наша общность завершается. Я не в силах тебя понять. Потому и посочувствовать не в силах. Но…

– Но?

– Раз твоя жизнь была долгой, почтенная – ты, вероятно, слышала об учении ларенских философов. Это человеческая философская школа, конечно, не ваша; но сдаётся мне, что мудрость едина для всех разумных, как и, скажем, математика. Вполне может быть, что там, где внутри замкнутого мира общины не сыщется решения для твоей беды – оно придёт извне, со стороны людей, из уст мальчишки. Тебе интересно?

– Уж выслушать говорящего до конца я могу. Много достоинств растеряла я, но хотя бы скромность пока ещё со мной.

– Что ж. Я не стану вдаваться в детали и повторять чужие аргументы –