Наследница Магдалины - Элизабет Чедвик

«Теперь я вижу, что все потеряно», — именно так пел жалобным голосом менестрель в Фуа. Но не потеряно, а украдено. На этой мысли Рауль что-то тихонько нашептал на ушко коню и направил его в черную блестящую воду. За спиной послышался тихий плеск от других лошадей. С обмотанной шерстью сбруей и укутанными в холстину копытами они скакали по полям, залитым лунным светом, через виноградники, после чего свернули к пещерам, в которых Монвалан дал прибежище катарам-беженцам из Ажене.

В ночной тиши слышались трели сверчков. Клочья облаков проплывали на фоне серебристого сияния луны. Рыцари прибегли к светомаскировке. Их блестящие доспехи были тщательно закрыты плащами, а лица специально перемазаны грязью. Стараясь держаться в тени, они взобрались на холм и поскакали по узкой горной тропе, ведущей к пещерам. Когда они прибыли на место, сердце Рауля оборвалось. Пещеры были покинуты, в них несколько дней уже никто не жил. Угли костров уже давно успели остыть. Перевернутый котел, миски с остатками еды и забытая кем-то туфля красноречиво говорили сами за себя.

Укрытие монваланских катаров было обнаружено крестоносцами, а это означало, что ни Клер, ни его мать, ни Гильом не смогли уйти вместе с ними.

Спешившись, Рауль подошел к холодному кострищу и набрал в ладонь полную пригоршню пепла. Перед его мысленным взором встала иная пещера и иной костер. Чувство вины утроилось.

— Слышите, — прошептал Мир, — сюда кто-то приближается.

Рауль вытер руку о край плаща и посмотрел туда, куда пристально вглядывался оруженосец. Стараясь по возможности не шуметь, он извлек меч из ножен. Рыцари вслушивались в прерывистое дыхание того, кто сейчас под покровом ночи карабкался к пещерам со стороны города. В ночной тиши отчетливо звякнуло о камень кованое копыто. Во тьме послышался женский голос, затем мужской. Говорили они на южном диалекте, и у Рауля немного отлегло от сердца. Непохоже было на разыскивающий беглых катаров патруль, но тем не менее Рауль отошел в тень. Звездный свет сиял на черном крупе лошади и серебрил удила. Как только лошадь остановилась перед пещерой, Рауль сразу же признал в ней кобылу Клер. Сердце бешено забилось в его груди, но спешившаяся женщина была одета в убогое крестьянское рубище, к тому же ростом была меньше его жены. И вновь она что-то зашептала ребенку, которого держала на руках.

— Изабель? — Рауль вышел на свет. От неожиданности она вскрикнула, в руке ее спутника тут же сверкнул вовремя перехваченный нож.

— Господин Рауль, — уставился во тьму конюх Пьер. И вновь блеснул убираемый в ножны стилет. Закрыв лицо руками, Пьер разрыдался. — Вы опоздали, мой господин. Они пришли, и не было им числа. Вся северная армия… во главе с самим де Монфором… И нам ничего не оставалось, как сдаться.

Изабель отбросила край одеяла, скрывавший лицо ребенка, и в лунном свете Рауль увидел спящего сына.

— Моя госпожа попросила загримировать его под крестьянина. Мы одели его в домотканую рубаху и намазали ореховым маслом, чтобы цвет его волос не привлекал лишнего внимания. Пьер и я бежали вместе с ним.

Рауль взял Гильома на руки. Дыхание у него перехватило, и ему с трудом удалось заставить себя спросить:

— Так что же случилось с твоей госпожой?

— Она в плену у де Монфора, как и ваша мать. Солдаты сожгли всех катаров, а нас заставили смотреть на их мучения. А потом они увезли госпожу Беатрис и вашу супругу в неизвестном направлении. — Пьер утер лицо рукавом. — Затем вернулись сюда, — прохрипел он. — Сразу же. Они знали, где прячутся катары. Они выволокли их из пещер и потащили в город. О господи, не дай мне бог еще раз такое увидеть!

Коснувшись рукой рукояти ножа, он продолжил более уверенным тоном:

— Это проклятый Ото их выдал. Мерзкий червь вернулся сюда вместе с войском северян и решил отомстить. Он выволакивал людей из домов, и солдаты забивали их насмерть прямо на мостовой. Он потребовал, чтобы его удостоили чести поджечь костер, на котором казнили катаров.

Пьер вновь схватился за нож и лицо его исказилось ненавистью.

— Я знал, что после казни он обязательно вернется за Изабель, и, выбрав подходящий момент, умертвил его. И хотя я богобоязненный приверженец истинной веры, о деянии этом я не сожалею. Был с ним еще один священник. Черный монах. И, клянусь, будь возможность, я бы убил и его.

— Я бы сделал большее, — хладнокровно ответил Рауль. — Так тебе, Пьер, ничего неизвестно о дальнейшей судьбе госпожи Клер и моей матери?

— Нет, мой господин. После сожжения еретиков их с надежной охраной отправили из замка. Один из рыцарей де Монфора пирует в вашем зале, а город наводнен крестоносцами и наемниками. Де Монфор оставил там на прокорм своих воинов. Вы уже ничего не сможете сделать, господин.

Чувство вины, охватившее Рауля, стало столь невыносимым, что он невольно закрыл глаза и забылся. Ему пришлось попросить Пьера повторить еще раз последнюю фразу, прежде чем до него наконец дошло ее значение.

— Мы направляемся в Ажен, к матери госпожи Клер. Но прежде мы решили заехать сюда, чтобы еще раз убедиться, не осталось ли случайно кого-то в живых.

— Ажен, я буду сопровождать вас туда. Повсюду рыщут солдаты де Монфора. — Рауль повернулся к Фовелю.

Изабель протянула руки к ребенку.

— Я его понесу, господин?

— Нет, — ответил Рауль. — Отдайте его мне.

Нежно баюкая сына, Рауль сел в седло и, чувствуя теплое живое тельце в своих руках, еще болезненней осознал свою утрату.

Возвышавшаяся на вершине, поросшей соснами, крепость Монсегюр была главным оплотом катаров в Арьеже. Одинокая, изолированная от внешнего мира, прекрасно обустроенная, она влекла тех, кто искал мистического уединения. Холодный ветер с Пиренеев и темные тучи клубились над крепостью. Но грусть, с которой Брижит взирала на это священное место, смешивалась с чувством умиротворенности и уверенности.

Именно это место она избрала для рождения своего ребенка. Именно здесь она мечтала взрастить его в силе и мудрости. Монсегюр оградит их от враждебного мира, по крайней мере в ближайшем будущем. Коснувшись ладонью своего живота, она ощутила биенье новой жизни в своем чреве.

— Видишь, мама, я исполнила свое обещание. Твоя внучка уже растет внутри меня. Дочь Света.

Кретьен оставил Матье сидеть на траве там, где они решили остановиться в полдень, чтобы отобедать, и подошел к Брижит, стоявшей на узкой тропе и молча созерцающей окутанный облаками замок. Улыбнувшись, она повернулась к нему.

— Я думала о своей матери. И очень по ней тосковала. Иногда, когда я вижу эти горы, мне кажется, что я могу коснуться ее Души, что она смотрит на меня с небес.