Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон - Сильвен Райнер

Этим же летом, словно желая завершить свою месть аристократии, шокированной мерами, принятыми против усопшей, Эвита поставила перед Жокей-клубом в Буэнос-Айресе лоток торговца рыбой. Он продавал рыбу по самым низким ценам в городе, себе в убыток, но убыток этот с лихвой покрывался Эвитой. Рыба, раздаваемая почти бесплатно, привлекала всяческий сброд и распространяла отвратительный запах. Жокей-клуб был обложен со всех сторон.

Этот последний выпад вызвал в аристократической среде такие опасения, каких еще не возникало со времени прихода Перона к власти. Всепоглощающий панический страх, содрогание упадка… Как будто дьявол завладел браздами бесполой власти.

4

Греческий храм, посвященный любви и поддерживаемый десятью мраморными колоннами, не прячется в глубине парка и не окружен высокими деревьями. Этот храм любви в виде небоскреба возвышается посреди Буэнос-Айреса в окружении зданий коммерческих компаний, не обладающих той силой, что принадлежит храму любви. Более того, на крыше небоскреба находится десяток мраморных статуй, любая из которых могла бы украсить вестибюль дома патриция. На крыше статуи теснятся небольшой толпой, являя всему городу символический образ богатства Эвиты, триумф мифа.

Восемь часов утра. Из здания выходят молчаливые озабоченные молодые люди с непроницаемыми лицами. Они начинают обход универмагов, крупных коммерческих фирм и промышленных компаний. Каждый раз они желают видеть директора и просто говорят ему: «Меня прислала Эвита…» Богач должен поклониться и передать чек или наличные. Орда посланников Эвиты становится все более жадной, все более хищной. Фонду Эвиты уже недостаточно денег, поступающих из Мар-дель-Плата, города-казино Аргентины. В это средоточие национального греха — страсти к азартным играм — люди приезжают, чтобы поставить жетоны на один из тридцати семи номеров, а потом ждать конца своих несчастий. Эвите не хватает денег из государственной казны и дани, которую охотно платят Фонду профсоюзы. Эвите все мало. Эта стая молодых воронов, которую она каждый день выпускает на город, составляет предмет ее особой гордости.

Когда кто-нибудь отказывается платить контрибуцию, ответ следует быстро. Так, большая шоколадная фабрика, не откликнувшаяся на зов сердца Эвиты, подверглась набегу государственных инспекторов, которые явились проверять санитарные условия. Они объявили, что в чанах для варки шоколада найдена крысиная шерсть, и фабрика была закрыта.

Этот случай приструнил всех промышленников города. Если какая-нибудь фирма проявляла строптивость в отношении филантропии, посланец Фонда кротко вынимал из кармана плитку шоколада и начинал ее грызть. Это служило как бы паролем. Сразу же открывались сейфы. Никто больше не ускользал от налога на сердечность, и деньги текли миллионами песо в огромный греческий храм, массивный храм любви гигантского материнского сердца…

Перон не хотел, чтобы Фонд стал официальным правительственным учреждением. Он вел двойную игру. Поощрял Эвиту в ее повседневном сборе дани, в этом марш-броске солдат благотворительности по всему Буэнос-Айресу, но старался держать Фонд и его маневры подальше от президентского дворца. Причина заключалась в основном в том, что всякие мошенники пытались воспользоваться известностью и непреклонностью сборщиков Эвиты. Любителям легкой наживы достаточно было произнести соответствующим тоном: «Меня прислал Фонд Эвы Перон…» Кроме того, добровольные и наемные служащие Эвиты были так многочисленны, что в конце концов их потихоньку прозвали «сорок тысяч воров Эвиты».

Если сбор денег походил на мафиозный рэкет, то распределение принимало ангельский характер. Благотворительность во всем мире осуществляется с мрачной убежденностью в том, что несчастный непременно должен покорно’ благодарить или платить за свою похлебку униженной молитвой. Деньги распределяются редко, обычно дают еду и одежду. Короче говоря, все, связанное с благотворительностью, повсюду сопровождается озлобленностью и стыдом. В Фонде Эвы Перон все происходило иначе. Милосердие и благотворительность осуществлялись в концертном зале, места в котором были не только бесплатными, но прилежное посещение приносило доход зрителям. По указанию Эвиты сеансы благотворительности проводились три раза в неделю, а двери были широко открыты для бедняков.

В Фонд Эвита приезжает на «роллс-ройсе». Она никогда не надевает дважды один и тот же туалет, появляясь на публике. Предпочитает туфли из крокодиловой кожи с каблуками, украшенными драгоценными камнями.

Ее двор чудес устроен по типу начальной школы. Все разом встают, когда входит Эвита. Она садится в оранжевое кресло под большим готическим окном. На ее письменном столе стоит гигантская кружка для пожертвований. Поджидающие Эвиту женщины в черной одежде встают, приближаются к возвышению, на котором располагается стол, изображают некое подобие реверанса, повторяя движения полотера, и начинают громко рассказывать Эвите о своих несчастьях. Это женщины брошенные или обремененные мужьями-алкоголиками. Эвита слушает, хмурится, гневно скрещивает на груди руки. Она играет сцену из жизни королевы, а не современную роль. Помощники Эвиты, по-спортивному подтянутые, одетые с иголочки, невозмутимы, как манекены, послушны, как собачки. Они производят впечатление силы и опрятности. Мир должен быть хорошим и чистым, иначе в дело будет пущен хлыст. Помощники Эвиты — архангелы в двубортных пиджаках.

Кружка для пожертвований стоит перед Эвитой, и все взгляды, нетерпеливые или обожающие, скрещиваются на этом музейном экспонате…

Один из секретарей Эвиты запускает тяжелую руку с кольцами в кружку и вытаскивает банкноту в сто песо. Эвита кивком приветствует таким образом конец горестного повествования. Женщина кланяется, пускает слезу, хочет поцеловать руку Эвиты. Но Эвита с ослепительной улыбкой возражает. Встречаются и профессиональные нищенки, сбегающиеся на эти пирушки показной доброты. Эти неистребимые попрошайки — артисты коленопреклонения. Их не изгоняют из Фонда, напротив, они являются его самой уважаемой эмблемой. Эвита не пытается их удалить, и они приходят брать пищу из ее рук. Эвита гордо распрямляет плечи в своем кресле.

Одно время в Буэнос-Айресе ходили слухи, что раздаваемые Эвитой суммы смехотворно малы по сравнению с теми, что она прикарманивает, и о назначении которых никто не знает. Одной американской журналистке, поинтересовавшейся, как Эвита ведет расчеты, она сказала, пожав плечами:

— Считать — это мания капиталистов. Я даю, не считая!