Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава - Сергей Цветков

Немного позже, в конце 70-х — начале 80-х гг. X в., работая над своей «Книгой путей и стран», Ибн Хаукаль несколько раз вспомянул о тех событиях. «Булгар, — пишет он в одном месте, — город небольшой... и опустошили его русы, а затем пошли на Хазаран, Самандар и Итиль, и случилось это в 358 году [хиджры; по европейскому летоисчислению ноябрь 968 — ноябрь 969 г.]». Говоря о посещении им хазарского города Семендера (на Тереке), Ибн Хаукаль приводит следующие подробности: «В хазарской стороне есть город, называемый Самандар... Были в нем многочисленные сады: говорят, что содержали они около 40 тысяч виноградников, а я спрашивал об этом городе в Джурджане [на южном побережье Каспия] в 358 году [хиджры], вследствие близкого знакомства с этим городом, и сказал тот, кого я спрашивал: „Там виноградники или сад такой, что был милостыней для бедных, а если осталось там что-нибудь, то только лист на стебле". Пришли на него русийи, и не осталось в городе ни винограда, ни изюма. А населяли этот город мусульмане, группы приверженцев других религий и идолопоклонники, и ушли они, а вследствие достоинства их земли и хорошего их дохода не пройдет и трех лет, и станет, как было [в тех местах виноградная лоза дает первые плоды через три года]. И были в Самандаре мечети, церкви и синагоги, и свершили свой набег эти русы на всех, кто был на берегу Итиля из числа хазар, булгар и буртасов, и захватили их, и искал убежища народ Итиля на острове Баб-ал-Абваб [видимо, один из островов в дельте Волги] и укрепился на нем, а часть их в страхе поселились на острове Сийах-Куих [Мангышлак]». И, подводя итог, Ибн Хаукаль пишет: «Не оставил в наше время ничего этого [имущества и т. д.] ни у буртасов, ни у хазар народ рус...»

Поход 969 г. в Хазарию преследовал, по-видимому, чисто политические цели. Мы видели, что с конца 30-х гг. X в. Русь неустанно старалась расширить свое влияние в Северном Причерноморье, для того чтобы: 1) навязать Византии военно-стратегическое партнерство в этом регионе и 2) повысить международный статус Русской земли и киевских князей. Первая задача была решена князем Игорем. По договору 944 г. Русская земля сделалась официальным союзником Византии на северных берегах Черного моря. Но притязания киевских правителей на высокие титулы наталкивались на консерватизм византийской политики. Несмотря на то что в первой половине X в. могущество Руси постоянно росло, а Хазария столь же неуклонно слабела, Византия по традиции ставила хазарского кагана выше великого русского князя. К дипломатическому документу, адресованному главе Хазарии, в императорской канцелярии привешивалась печать стоимостью в три золотых солида, тогда как «архонт» и «архонтисса Росии» получали от василевсов грамоты с печатью стоимостью в два золотых солида. Ольга собралась исправить эту историческую и политическую нелепость. Вероятно, замысел волжско-каспийского похода созрел у нее после падения Саркела, когда военная немощь каганата вдруг обнаружилась воочию. Разорение Итиля и Семендера явилось завершением длительного военного давления Русской земли на Хазарскую державу.

Русы не закрепились в Поволжье и в том же 969 г. вернулись в Киев[347]. Но бассейны Дона и Северского Донца во второй половине X в. стали активно заселяться славянами. Остатки прежнего населения Саркела были поглощены многочисленными славянскими переселенцами, и к началу XI в. Саркел превратился в русский город — Белую Вежу. Народы Поволжья, лишь краем задетые походом 969 г., как то буртасы и волжские булгары, довольно скоро оправились от причиненных им разрушений. Но для Хазарского каганата русский удар оказался смертельным, и спустя три-четыре десятилетия это государственное образование окончательно исчезло с лица земли.

Смерть Ольги

 Повесть временных лет ничего не знает о русском походе 969 г. на Волгу. «Лето 6477» отмечено в ней только как год кончины княгини Ольги. Прогнав печенегов, «рече Святослав к матери своей и к боляром своим: „Не любо ми есть жити Кыеве, хощю жити Переяславьци в Дунае, яко то есть среда земли моей, яко ту вся благая сходяться: от Грек паволоки, злато, вина и овощеве разноличьнии, из Чех и из Угьр — серебро и комони, из Руси же — скора и воск и мед и челядь"». Ольга, которая в это время была смертельно больна, уговаривала его дождаться ее смерти: «погреб [похоронив] мя, иди куда хощеши». И «по трех днех умре Ольга. И плакася по ней сын ея и внуци ея и людье вси плачем великим. И несоша и погребоша ю [ее] на месте. И бе заповедала Ольга не творити тризны над собою. Бе бо имущи презвутер [священника], сей похорони блаженную Ольгу [по христианскому обряду]».

 Согласно Иакову Мниху, княгиня умерла 11 июля.

Ольгино Житие добавляет, что тело княгини по смерти сохранялось нетленным и источало благоухание. Князь Владимир перенес честные мощи своей бабки в построенную им церковь Успения Пресвятой Богородицы (Десятинную) и положил у стены, в открытом каменном саркофаге. Верующие по своим молитвам получали возле Ольгиной гробницы исцеления от недугов. Особенно поражало людей следующее чудо. Над гробницей Ольги в церковной стене было сделано оконце, которое само приоткрывалось перед теми, кто приходил к чудотворным мощам с твердой верою, причем наиболее достойные могли видеть исходящее от них чудесное сияние; маловерные же не только не имели возможности взглянуть на мощи через окошко, но даже и в самом храме видели один гроб. Все эти подробности появились в позднейшей церковной традиции; Иакову Мниху и Повести временных лет они не известны. В 1635 г. киевский митрополит Петр Могила, расчистив развалины Десятинной церкви, провозгласил, что открыл останки Ольги. Но в XVIII в. Синод поставил под сомнение подлинность найденных мощей и, под давлением правительства, скрыл их в некоем тайном месте.

Исторический образ Ольги в памяти русских людей расслоился на двух, очень не похожих друг на друга женщин. В церковно-книжной традиции Ольга чтилась как «мудрейшая всех человек», «блаженная» (с 1547 г. — святая равноапостольная) княгиня, первая вошедшая в Царство Небесное «от Руси». Летописец заключил повесть о ней вдохновенным панегириком: «Си бысть предтекущи хрестияньстей земли, акы деньница пред солнцем и акы заря пред светом; си бо сияше, акы луна в нощи, тако и си в неверных человецех светяшеся, акы бисер в кале. Кальни бо беша грехом, неомовени крещением святым. Си бо омыся купелию святою, и совлечеся греховныя одежа ветхаго человека Адама и в новый Адам облечеся, еже есть Христос. Мы же рьцем к ней: радуйся, русьское познание к Богу, начаток примирения быхом. Си первое вниде в цесарьство небесное от Руси; сию бо хвалят русьстии сынове, акы начальницю, ибо по смерти моляше Бога за Русь».

В народной среде отношение к Ольгиной «мудрости» (в языческом ее понимании) колебалось между восхищением и страхом. Хитрость вождя, его умение говорить «клюками» были вообще чрезвычайно ценимыми свойствами[348]. Но если обладательницей их была женщина, то это пробуждало в мужчинах древний ужас перед демонической Лилит[349], губительницей мужчин[350]. Победа Ольги над «древлянами» глубоко врезалась в народную память, где, однако же, княгиня-мстительница преобразилась в опасную ведунью, которая «перевела много князей»[351], в том числе и самого Игоря. В этом качестве «мудрая» Ольга встала в ряд с другими «злыми женами» древнерусских былин[352]. Смешанное со страхом преклонение перед сверхъестественными способностями Ольги выразилось также в почитании природных и рукотворных Ольгиных «мест» и реликвий. Стоит отметить, что большинство таких памятников не имеет отношения к христианству Ольги, к церковному прославлению ее как святой равноапостольной княгини, будучи напрямую связано с языческой символикой, — например, сани (важный атрибут славянской похоронной обрядности), колодцы или камни (почитание славянами колодцев-«кладезей» и камней — неотъемлемая часть обличительной антиязыческой церковной литературы) и т. д. Похоже, что крещение Ольги и ее последующая канонизация почти не остановили на себе народного внимания, прошли как-то мимо него.

Вокняжение Святослава в Киеве

 Со смертью Ольги киевский стол освободился для Святослава. Вряд ли он присутствовал при кончине матери, как о том говорит Повесть временных лет. По отношению к Святославу сюжетная линия статьи о смерти Ольги является лишь продолжением «печенежской» статьи под 968 г. — как мы могли убедиться, вполне легендарной по своему происхождению. И в рассказе о пребывании князя в Киеве мы вновь видим следы смещения места и времени действия. Знаменитая фраза Святослава о достоинствах Переяславца, где «вся благая сходятся», не могла быть сказана в Киеве. А.С. Демин верно подметил, что в этом фрагменте летописи «Русь по отношению к земле Святослава представлена внешней, сопредельной страной, из которой блага текут в Переяславец, — наподобие Византии, Чехии, Венгрии. Из Руси в Переяславец поступает даже „челядь", которая в летописи упоминается только как объект внешних связей Руси (дары, трофеи и пр.). Такое отношение к Руси как загранице абсолютно необычно для русских персонажей летописи»[353]. Своими словами Святослав отделяет себя от Русской земли, с которой он намерен торговать, как с любой другой перечисленной державой[354]. Таким образом, весьма вероятно, что фраза «не любо ми есть жити Кыеве, хощю жити Переяславьци в Дунае» и т. д. была заимствована летописцем из утраченного дружинного предания о Святославе, где, однако, князь произносил ее, находясь не в Киеве, а в каком-то другом городе, может быть, в самом Переяславце.