Серый - цвет надежды - Ирина Ратушинская

Читатель к этому времени, видимо, уже заметил, что мы что-то многовато смеемся для таких обстоятельств. Но это помогало нам не свихнуться, а свихнуться было от чего. В лагерях есть и настоящие сумасшедшие, а уж психопатию зарабывают сплошь и рядом. Этим беднягам приходится, пожалуй, хуже всех. Перезнакомившись за три года со всеми завсегдатаями ШИЗО, мы чаще всех там встречали кореянку Ким. Ее самое мы никогда так и не увидели, зато слышали в каждый свой приезд. Ким была сумасшедшая, причем периодически впадала в буйство. Она не выносила, когда на нее смотрели, а в лагере ведь всегда ты у кого-то на глазах. Встретив чей-нибудь взгляд, Ким кидалась в драку - и оказывалась снова в ШИЗО. Это администрации казалось проще, чем лечить ее. Когда Ким уводили из зоны, девчонки в ее отряде облегченно вздыхали - жить вместе с сумасшедшей не сахар, а куда деться. Зато взвывали те, кто был в ШИЗО. Сидеть с ней в одной камере никто не хотел, да их не очень спрашивали. Запихивали Ким в первую попавшуюся камеру, и скоро оттуда раздавалось:

- Начальница! Она на меня смотрит! Уберите меня отсюда, а то я ей глаза выдеру!

Дежурнячка уточкой подплывала к кормушке.

- Уймись, Ким, никуда тебя отсюда не уберут. А вы чего, девки, на ее глядите? Знаете же, что она психованная.

- Да никто на нее не смотрит, начальница, ей мерещится! Уберите ее от нас, вон в восьмой всего шестеро сидят, а нас тут и без нее семь человек!

Из восьмой тут же поднимался крик:

- Ишь какие хитрые! Сами с ней сидите! Она прошлый раз Маньке миской зуб вышибла!

Кончалось тем, что Ким лезла в очередную драку. Бывали у нее и молчаливые периоды, когда она сидела на полу и смотрела в стену. Уложить ее на нары в отбой было тогда невозможно, да к ней не очень и приставали были рады, что хоть на день-другой утихла. Сколько раз мы ни приезжали в ШИЗО - на какой-нибудь двери мелом была написана среди прочих фамилия Ким. Только один раз мы ее не застали и даже забеспокоились:

- Девочки, а где же Ким? Жива ли?

- Жива, жива, вчера только вышла в зону!

...Через три дня ее привели опять. До сих пор мне ночами снится иногда этот дикий крик, голос, по которому уже не разобрать ни пола, ни возраста:

- Начальница! Она на меня смотрит!

Нам с Таней, еле ноги таскающим после голодовки, ШИЗО и дизентерии, сиделось еще сравнительно неплохо. Мы были в камере вдвоем, а в соседних, рассчитанных на четырех человек, сидело иногда по десять-одиннадцать. В ПКТ к нам приходила библиотекарша-заключенная. Обычно она появлялась с мешком наугад выбранных книг и в каждую камеру совала по две-три книжки на десять дней. Книги были обычно "про любовь" и "про войну", без начала и конца девчонки драли страницы на курево. Политических она, однако, уважала и в знак уважения даже принимала у нас заказы. Каталога, разумеется, в помине не было, и мы просто писали список авторов. Русские классики 19-го века стояли в библиотеке сравнительно целыми, их-то она нам носила сразу по десять томов. Дежурнячки не возражали.

- Они интеллигентные, пущай читают. Все лучше, чем заявления писать!

Читали, дрессировали мышей. От них все равно спасу не было, так уж надо было развлекаться. Когда нам, единственный раз за два с половиной месяца, позволили купить продукты на два рубля (конфеты и коржики, больше в ларьке ничего не было), мы честно угостили наших хвостатых приятелей, не все ж им зэковским хлебом питаться! Крыс, по счастью, в ШИЗО не водилось, им тут было не прокормиться. Они орудовали в зоне, поближе к кухне.

С Таней было сидеть хорошо. В условиях, где каждый мелкий недостаток характера может стать серьезной проблемой для обеих - с Таней проблем не было. Сколько мы с ней отсидели в общей сложности вдвоем по камерам - я и сосчитать не берусь. Теперь я ловлю себя иногда на том, что, присматриваясь к новому лицу, думаю: а каково бы с тобой, мил-человек, было бы баланду хлебать? А таскать парашу? А держать голодовки? А как бы ты вел себя перед КГБ? И, как правило, достаточно скоро знаю ответ. Что поделать, жизнь приучила оценивать человека по экстремальным ситуациям. Справедливо это или нет? Кто знает...

В то лето я благополучно дописала свой второй лагерный сборник стихов, и он благополучно ушел к Игорю. Назвала я сборник "Вне лимита": лимит на переписку в ПКТ - одно письмо в два месяца, да и то через цензуру. Так что озорство моего названия было вполне естественно. Еще я забавляла Таню и себя написанием шуточного "кулинарного руководства" - тема в наших условиях весьма актуальная. "Автору данного произведения никогда не приходилось вести регулярного хозяйства. Автору не приходилось также кормить сколько-нибудь приличных людей сколько-нибудь приличной едой. Вообще, столкновения автора с приличной едой происходили в основном на почве художественной литературы. Поэтому не вызывает сомнений, что автор глубоко продумал и прочувствовал тему о вкусной и здоровой пище и знает об этом все, что только стоит знать". За этим следовала развеселая чушь на весь объем ученической тетрадки.

Одновременно мы проходили курс зэковских хитростей: как передать записку из любой камеры в любую. Техника была фантастической. В ход шли бумажные трубки, нитки, резинки из трусов, куски мыла и тому подобное. Да простит мне читатель, что я не углубляюсь в детали. Обещаю все как есть рассказать после уничтожения последнего карцера в моей стране.

Соседки, близко знакомые с бытом ЛТП и мужских уголовных лагерей, охотно сообщали нам потрясающие подробности. Некоторым из них я бы не поверила, если бы Игорю не рассказывали то же самое расконвоированные зэки, когда он приезжал в Мордовию. Чего стоила одна только история о том, как проносят в зону запрещенный алкоголь. Наиболее благонадежные уголовники отправляются на дневные работы вне лагеря - поднимать отечественное сельское хозяйство, колоть начальству дрова и мыть посуду, ну и так далее. На ночь они возвращаются в зону. И умудряются иногда пронести через обыск до трех литров спирта. Как? На это разработана целая технология. Берется презерватив и соединяется герметично с тонкой пластиковой трубкой (кембриком). Затем расконвоированный все это хозяйство заглатывает, оставляя наружный конец кембрика во рту. Чтоб его не затянуло внутрь, он крепится в щели между зубами (зэки со всеми тридцатью двумя зубами вряд ли встречаются в природе). Через кембрик с помощью шприца в проглоченный презерватив закачивают эти самые три литра - и зэк идет в зону. Если соединение сделано неловко или презерватив вдруг порвется в зэковском желудке - это верная и мучительная смерть. Тем не менее рискуют и носят - ведь из трех литров спирта получится семь литров водки! Когда герой является в зону, ожидающие его приятели начинают процесс выкачивания. Зэка подвешивают за ноги к балке в бараке, конец кембрика вынимают наружу и подставляют посудину, пока все не вытечет. Потом вытаскивают пустой презерватив - он свое отслужил. И весь барак гуляет...

Иногда мне казалось, что нормального человеческого мира больше не существует, и я нахожусь в большом сумасшедшем доме. Тогда мы с Таней затевали бесконечные споры о строгом определении - что такое человеческое существо? Определение мы, конечно, так и не нашли - во всяком случае, вызывающего абсолютное "да". Но нам от этих споров становилось все же легче.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Вернувшись под конец августа в зону, мы ахнули: бывший наш изгаженный участок цвел и благоухал. Начатые еще с нашим участием дорожные работы были закончены по всем правилам: тридцать сантиметров щебня, сверху песок. Это, кажется, были единственные во всем лагере дорожки, не превращавшиеся в болото при дождях. Были уже готовы и дворовый камин, и погреб. Нашли выгоду и в глухом заборе - теперь за домом можно было загорать, и никто нас не видел. Каждый комочек земли был разрыхлен, удобрен и полит. По забору вилась фасоль (местная охрана не знала, что это такое, и не обрывала). Под цветами были лихо замаскированы дикий лук и укроп. Подрос клевер, его уже можно было пускать на салаты. Наши подшучивали, что не хватает только бассейна. Дежурнячки, кажется, гордились достижениями зоны больше всех - они еще на вахте начали нам петь, что мы теперь участок не узнаем. А запустив в ворота, забежали вперед, чтоб не пропустить выражение наших лиц. Надеюсь, что они были удовлетворены. Созидательные способности "политичек" стали у них легендой и, боюсь, аргументом для уничижения уголовниц.

- Вон на политзоне - хозяйство! А у вас - только крысы шастают! Непутевые!

Шалин с компанией поначалу старались установить с зоной хорошие отношения, ларька никого не лишали, а пани Лида с пани Ядвигой в один день и час пошли на долгосрочные свидания с родными. Уж на это были теперь самые роскошные цветы, и мы нарезали по большому букету. На нас с Таней обрушилось невиданное изобилие пищи - наши откладывали эти два с половиной месяца все, что могло долго храниться - "для шизиков". Были и неприятные новости. Прикрылась "швейная лавочка" пани Лиды. Владимирова, будучи в Саранске, наябедничала гебушникам, что дежурнячки у нее шьют всякие мелочи. В доказательство она привезла в Саранск обрезки их форменной ткани, которые потихоньку стащила с машинки. Зачем ей это понадобилось? Ведь выгоды ни на грош! Но кто вообще поймет психологию доносчицы? Дежурнячкам, разумеется, вкатили по выговору, предупредили, чтоб они не вздумали обижать Владимирову за донос, и настрого запретили им шить у пани Лиды. Они с горя поведали всю эту историю нам, но у нас иллюзий насчет "Птички" и до того не было. В тюрьме КГБ ее к тому же подкачивали наркотиками. Оля и Рая, бывшие с ней в одной камере, рассказывали, что с очередной беседы она пришла, еле держась на ногах. Глаза в разные стороны смотрят, зрачки расширены, лопочет что-то, свою койку найти на может... Ну что с ней такой делать? Выделили ей отдельный кусок земли под грядки, чтоб не путалась под руками, и старались жить максимально от нее обособленно. Так же уходили от слежки, выматывая ее ночным шитьем, так же выдавали ей порцию из бандеролей... Она по-прежнему то липла с разговорами, то устраивала скандалы с истериками... Шалин хладнокровно выслушивал ее матерную брань и угрозы нас всех "пришибить", но обрывать не пытался, очевидно, это входило в программу.