Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Он так и стоял, замерев. Только глаза, казалось, жили на сто лице. Умные глаза, не звериные, налитые красной боевой отвагой. Смотрели как будто прямо на нас, и от этого взгляда по спине пробегали трусливые мураши, а ноги и руки слабели. Так бы и бросил все, так бы и побежал без оглядки…

Потом я заметил еще двоих. Те стояли подальше, в лесной тени. Такие же настороженные и огромные. Тоже смотрели в нашу сторону. А сколько их еще прячется в чаще?

Я не успел остановить Сельгу. Я даже не успел понять, что она хочет сделать. Понял — еще больше бы испугался. Не таясь, она выскользнула из-под ветвей на солнечный свет. Остановилась открыто, глянула на него в ответ. Так и смотрели они друг на друга. А я, враз лишившись дыхания, тянул лук со спины, рвал колчан с пояса, понимая, что все одно не успеть. Да и что ему мои стрелы? Коли прыгнет Ети, его и стрелой не остановишь. Сомнет ее, деву тонкую, как лосиное копыто сминает лягушку. Я-то видел, как стремительно они умеют прыгать, как пустыми руками дробят в щепки толстые ветки, никаких доспехов не нужно при такой силе и ловкости…

А потом Ети отвернулся и ушел, переваливаясь на толстых ногах. И другие Ети ушли за ним. Вот и все, что случилось. Только после я так и сел, где стоял, потому что ноги перестали меня держать. Дрожали ноги, и дрожали руки…

— Вы с Ети смотрели друг на друга, словно бы разговаривали, — сказал я ей уже потом, когда мы двинулись дальше, а страх отошел от сердца.

— Разговаривали, — подтвердила она.

— Как волхвы между собой, значит, без слова, без голоса?

— Выходит, так…

— И о чем говорили? — поинтересовался я.

— Понятно о чем. Просила его пропустить нас, рассказала про нашу заботу, про схватку со свеями.

— А он чего?

— Понятно чего. В сторону ушел, пропустил, значит, через свои угодья, — терпеливо объяснила она.

Лукаво глянула на меня, улыбнулась едва заметно. Как малому ребенку, обратно смотреть, даже обидно. Нет, отец прав был, мужик и баба — это все-таки огонь и вода. Разные мы. Я от испуга за нее чуть ума не лишился, а она, видишь, улыбается!

Впрочем, я сдержался, переборол себя. Ругаться с бабой прилюдно — мужику чести не делает. Потом все скажу, решил про себя.

— Слушай, — спросил я через некоторое время, когда еще больше успокоился, — одного не пойму, Ети — это люди или уже нет? Или, может, колдовское какое-то порождение?

— Да я и сама не пойму, — созналась Сельга. — По уму — вроде люди. А по духу… Даже не знаю, как лучше сказать… Чужие они какие-то. Мало у них желаний, человеку это не свойственно, да и мысли другие какие-то, непонятные…

— А мы, значит, с Фаней, когда заметили Етих, мало что в порты со страху не напрудили, — возбужденно рассказывал за спиной Велень. — Это уж когда Кутря с Сельгой подошли, на поляне трое мохнатых мужиков оставалось. А когда мы увидели — там и Етенки малые, там и мамки, играют, резвятся. Как настоящие люди, один к одному. И все как глянули в нашу сторону! А глаза у всех красные, зубищи у всех как ножи острые, ну, думаю, тут-то дух с телом и расстанется, пришла пора! А потом малые с бабами подхватились так наскоро, и в чащу. Без звука, главное, словом единым не перемолвились. А мужики остались, насупились, опять глядят в нашу сторону! Ну, все, решил, теперь точно пора дух выпускать из нутра на волю. Сейчас жрать начнут или впрок запасать…

Родичи, слушая его, сочувственно цокали языками, чесали бороды.

— А я и не испугался почти! — заявил вдруг Фаня нахально и громко.

— Ага, не испугался! Порты-то успел просушить? Али нет еще, в мокрых храбришься? — влет подсек его языкастый Велень.

Мужики охотно и весело засмеялись. А что лесные люди, не такие уж они и страшные, оживились многие. Тоже люди. Пусть они сильные, мохнатые, зато мы — бойкие!

Впрочем, из Черного леса моя бойкая дружина рванула так быстро, словно посыпалась со стола горохом. Сказать по чести, я и сам покинул его с облегчением. Люди Ети или не люди, а все одно неуютно быть с ними рядом. Это я кому хочешь скажу.

К вечеру второго дня мы подошли к подножию синих скал. Вблизи они уже не казались мелкими зубьями. Скорее напоминали огромные каменные столбы, возведенные великанами для своего будущего дома, но так и брошенные за ненадобностью. Могучий Стрибог со своими игривыми метрами, вихрями и ветровичами своим дыханием обточил камень до гладкости, придал ему причудливую форму. Горячий Хорс да Карачун-мороз, тоже чередуясь в силе, пустили по нему длинные, извилистые, как узоры, трещины. Со стороны смотреть — красиво поработали, на загляденье. Мы все долго смотрели, дивились резным изгибам крепкого камня. Я думаю, боги нарочно оставляют такие памятки о своей силе, чтобы люди в Яви не забывали, кто они и кто мы…

Быстро дошли, но и устали, конечно. У подножия скал я объявил мужикам ночевку. Хорс уже опускал свой огненный лик к краю земель, и до появления Вечерницы, первой звезды, оставалось недолго. А там и тьма закутает Сырую Мать. Куда торопиться на ночь глядя, решил я. Завтра с утра пораньше наберем серного камня и двинем в обратный путь. Тратить все силы на одну ходьбу тоже не след, еще свеев воевать предстоит.

Перекусив по-походному, без пива и горячего варева, мужики начали обустраивать себе лежанки из лапника. Мы с Сельгой тоже озаботились ночлегом, собрали ложе. Она сразу опустилась на него, улыбнулась мне и прикрыла глаза ресницами. Я немного полюбовался на нее. Потом привалился к теплому, нажаренному за день камню и с удовольствием расправил гудящие руки и ноги. Задремал, было дело, тоже намахался за день. Проснулся от громких голосов. Оказалось, Ятя, коротая вечернее время, вспоминал для мужиков побасенку про князь-рыбу. Я помню, еще от отца ее слышал, но Ятя вел сказ как-то по-своему. Не открывая глаз, я прислушался.

— Ну вот. Было, значит, у отца три сына, двое старших — разумные, степенные мужики, давно уже отделились, баб себе взяли, своими домами жили. А младший — так, не пришей-пристебай. По обычаю-то младший должен в родительском доме остаться, отца с матерью холить. А он, наоборот, все у них на шее. Ну, дурачок, значит. И звали его Еменя, да… Так вот, как-то зимой послал отец Еменю порыбалить. Сказал, мол, свежей рыбки хочется. Хоть бы принес, сынок, ухи бы сварили, похлебали…

— Это зимой-то рыбалить? Когда все реки Мореной скованы, а рыба подо льдом еле шевелится? Ну, сын, видать, в отца удался дурачком, — встрял в рассказ чей-то голос. Я узнал Веленя, никогда не упускавшего случая потешить людей.

Мужики развеселились.

— Да ну тебя! — Ятя замолк, видимо, вспоминал. — А, не рыбалить он пошел, по воду пошел, вот как… Свежей воды из проруба принести!