Мастиф - Елизавета Огнелис

далекий шум мотора подгонял, бил в спину. Нельзя суетится, нужно поправить одежду, хотя маскхалат все равно висит мешком. Саша зачерпнул дорожной пыли, тщательно растер кровавые пятна, отряхнулся, все на ходу. Поправил ремень автомата, застегнул ножны, подумал даже спрятать в кустах меч — болтается ненужной палкой за спиной, ни разу сегодня не вытащил, самурай доморощенный. Но не выдержал — снова побежал, трусцой, тщательно прогоняя воздух через легкие.

Хорошая жена у Шпака. Толковая, широкоплечая, широкобедрая, под стать богатырю, все понимает, без толку ничего не делает, хотя и ленивая, спать любит, курит, но все же она — доцент, а они всего лишь кандидаты, а Александр даже не закончил, бросил диссертацию и опыты на полдороги. С пятого этажа бросил, вместе с собой… Чудо случилось, истинное чудо, хоть и стращали — ходить будет только под себя, про детей забудь. Но ведь пошел, уже через год пошел, да не куда-нибудь, а на завод, на первичку, железо таскать неподъемное. Не убивает, но делает сильнее — знакомая фраза. Ницше. Павин этому Ницше пулю засадил. Правильно, наверно, сделал.

Глава 22

— Анечка, не волнуйся, там Шпака на поле немного поранило, — она смотрела и пока еще не верила, кормила маленькую Александру с ложечки.

— Давай, я столы на улицу вытащу, ты воду кипяти, спирт достань, — и Саша единым движением всучил Ане тарелочку с кашей, смел все остальное со стола, подхватил четырехногую тяжесть, закрылся столешницей от темных глаз, едва протискиваясь в дверь.

— Папа вернулся, — закричала выскочившая из квартиры Люда. — Папа ты зачем стол несешь? Папа, у мамы голова болит и живот.

— Ничего, красавица, оно плохо, конечно, но так может лучше, — пыхтел Саша, стараясь не задеть дочку. — Иди к маме, я подойду скоро.

— Что с ним? Скажи мне по-человечески, — Аня стояла на площадке, над головой.

— Если довезем — жить будет, — рявкнул Саша.

Во дворе никого не оказалось. Как всегда, как только потребуется помощь, нет никого, хоть разорвись. Саша вытащил второй стол, из своей кухни, только мельком кивнул Наташе, ничего не сказал. Потом ломанулся к Наилю, конфисковал у него кроме стола два стула и высокую вешалку — если потребуется переливание. Что говорил Артемич про зеркало, зачем оно? Все равно сорвал у татарина круглое зеркало со стены, вынес, поднялся к себе (гул мотора все ближе, звук под ребра бьет), набрал простыней, вытряхнул из трюмо все, что могло потребоваться. Аня уже суетилась на улице, расстилала простыни.

— Спирт возьми, — сказала женщина сквозь зубы.

Только бы «чехи» не подкачали, думал Сашка, взлетая на второй этаж. Когда снова выбежал из подъезда, то «стачечники» уже снимали Шпакова, Аня тихонько выла.

— Бегут, бегут, — послышались голоса. Тимур показался первым, аккуратно положил большой белый чемодан на предусмотрительно подставленный стул, осторожно скинул с плеча тело в зеленом халате — это оказалась миловидная испуганная медсестра, вполне живая и здоровая. Потом чеченец рухнул на колени.

— Двоих только взяли. И медсестру. Она на каблуках, пришлось нести. Больше никого нет, — прохрипел он.

Грузовик взревел, отъезжая, Артемич выскочил из кабины, почему-то с топором, и кинулся к кустам акации.

— Солнце нужно, — проворчал он, и Саша понял, что зеркало будет их прожектором, хирургической лампой, только бы хирурги успели. В нетерпении он чуть не рванул по дороге, туда, откуда прибежал Тимур, но вовремя заметил голубые халаты, появившиеся с другой стороны дома.

Один из врачей, пожилой, загнанно дыша, взял руку Шпакова, потом пощупал на горле, посмотрел зрачки. Он действовал очень быстро, словно куда-то спешил, боялся не успеть. Молодой без всяких указаний воткнул Шпаку иглу в руку, еще одну, закрепил капельницу, воспользовавшись вынесенной Сашей вешалкой.

— Острая, — понятно, что говорит про кровопотерю, кровь медленно окрашивала белые простыни, расплывалась даже не пятном, но лужей, озером, целым морем. Сколько же её в этом громадном теле! Вес умножить на семьдесят — вспомнилась глупая формула. Серега, наверно, потерял уже больше, чем есть в Александре, вечнорумяное лицо посерело, картофельный нос заострился.

— Пульс. Девяносто. Двадцать пять. Сразу две… — переговариваись врачи, руки в синих рукавах мелькали над бледным лицом. — Можем… Пробуем…

Врачи были похожи на двух зверей, копошащихся над все еще живой жертвой, ни одного лишнего движения, все очень быстро, тихих слов не разобрать, но видно — не выпустят, не отдадут, сумеют вытащить, и даже если молодой сказал: «потерял», то говорит всего лишь о пилке для очередной ампулы.

— Перевернем его, осторожно… Кабан… Давление… Нужно госпитализировать, сердечное… Анестезия… Владислав Сергеевич, держите голову…

Увидев, что могут сделать две обычные лопаты с человеком, старый врач на миг замер. Только на миг, но потом снова вернулся в состояние суетливой спешки, и только один Александр видел, что движения потеряли уверенность, пальцы на миг застывали перед тем, как решится на очередное движение.

— Нет, — сказал он. Они посмотрели друг на друга, а потом молодой поднял глаза, снял маску. Старый продолжал работать.

— Даже не понимаю, почему он… Везем немедленно… На искусственную вентиляцию… Трубку… Дай там… Довезем… Двадцать… Сорок… Нельзя…

Саше очень захотелось поднять автомат, но вместо этого он засучил рукав маскхалата:

— Слушайте очень внимательно, — сказал он. — Делайте что хотите. Вам ничего не будет, я клянусь. Он же жить хочет. Переливайте, режьте, зашивайте, что угодно, только не стойте. У него вторая, положительная, как у меня…

— Вы не понимаете, молодой человек. Этот человек уже мертв, это не агония, сердце может биться еще до пяти минут, — быстро и с раздражением говорил молодой врач. — Даже если бы мы хотели… затронут позвоночник… не знаю — перерублен, или поврежден, множественные переломы кости черепа. Мозг уже не действует, это я вам говорю без энцефалографа с вероятностью…

И тут Александр почувствовал, что Он идет. Сердце даже замерло, но ощущение казалось таким странным, будто Он не понимает, чего хочет и хочет ли вообще… А потом все исчезло, так же быстро, как и появилось, только капля пота сползла с виска.

На ступенях подъезда стояла Наташа. Она посмотрела на распростертое перед ней окровавленное тело, и не один мускул не дрогнул на ее прекрасном лице. Потом сделала шаг, спускаясь на ступеньку. И снова Саша почувствовал, всеми потрохами почувствовал — это Он сделал шаг, не Гаврила, нет, кто-то другой, не менее могучий, не менее всесильный. Наташа подошла к сдвинутым столам, осторожно положила руку на кровавую кашу затылка. Старый врач хотел что-то сказать, но тут Серега дернулся, глухо застонал, как будто пытался что-то сказать сам. От стола отпрянули все