Тихий гром. Книги первая и вторая - Петр Смычагин

Мирона за обедом не было — поехал он взглянуть на соседнее ржаное поле, куда собирались перекинуть машину после обеда. Проголодавшийся Макар, полулежа возле разостланной скатерки вместе со всеми, первые два ломтя хлеба сжевал безропотно, тем более что и на этот раз предварительно проглотил стручок перцу. Взявшись за третий ломоть, повертел его в руках, крякнул, откинул прядку светлых волос, повисшую на лбу и маячившую перед глазами, постукал по корке ложкой, как бы привлекая к себе внимание.

— Сверху закал и снизу закал, да в середку-то как он попал? — ухмыльнувшись, Макар подправил пшеничные усы и потянулся ложкой к быстро пустеющей чашке.

— Дак ведь мука-то солоделая ноне, — подал голос Митька, обжигаясь горячими щами. Ему и мать-то защитить хотелось, и хлеб, состряпанный ее руками, застревал в глотке.

— Какова мучка, да еще каковы ручки, — прозвенела в ответ Дарья.

— Чегой-то на той неделе не такой хлеб у Настасьи был: в рот его возьмешь — он так и никнет, сменьшается, — Макар потряс перед собой куском, — а этот в роту-то растет, больше его вроде бы становится… Как мыло, по зубам склизнет.

— Да будет вам за столом-то молоть чего не следовает, — прицыкнул Тихон на правах старшего. — Ешьте, чего есть!

— Ешьте, — не унимался Макар, — и так едим, куда ж деваться-то? А все же Настасья либо Дарья вон моя из той же муки хлебы пекут — не наешься, а этот хоть с другого конца толкай…

— Тьфу, домовой! — взорвалась Настасья. — Нешто можно такое о хлебе сказывать! Да еще за столом.

— Ты, знать, спятил, Макар, — с упреком выговорила ему Дарья, — черт-те чего при всех воротишь.

Макар не стал слушать баб. Захватив потолще кусок, откатился от застолья, покликал к себе Степку с Тимкой.

— Вы гулюшек лепить умеете? — спросил Макар у ребят, отведя их за будку на солнышко.

— Каких еще гулюшек? — недоверчиво протянул Степка.

— Ну, из глины пташек разных небось лепили?

— Лепили, — за обоих ответил Тимка.

— Ну вот, — подал ему кусок хлеба Макар, — вот из этого слепите по паре гулюшек покрасивше. Да пущай они подвянут на солнышке, заклекнут. Вот тут вота на ступицу их посадите… Поняли?

— Поняли! — бодро ответил Степка, лукаво скосив глаза. Он, пожалуй, смекнул, для чего понадобились дяде Макару такие изделия: с Лыской, наверно, домой стряпке послать сноровляется.

Понятно, не очень Степке хотелось готовить этакий подарочек для родной матери. Но ведь, опять же, совестно всякий раз попреки слышать, насмешки да издевки терпеть. «Нет уж, — рассудил про себя парень, — пущай она и сама посовестится да хлебы получше состряпает!» — и принялся вылепливать первую гулюшку, голубку то есть.

Лыска — здоровенный, длинный гончий кобель, бело-черный и высокий, как телок. Бегать скачками он почему-то совсем не умел, а только рысью. Купил его Макар по случаю у охотников. Сказывали, будто за лисами он хорошо идет. А Макар, хоть и не был настоящим охотником, до страсти любил поздней осенью или в начале зимы лис гонять, благо водились они в здешних местах во множестве.

Макар собрал объедки от обеда, накормил кобеля и повел его за будку, где все еще сидели ребята.

— Принеси-ка сюда арапник, Степка, — велел Макар и, достав из кармана маленький мешочек, чуть побольше кисета, критически оглядел пташек, сотворенных Степкой и Тимкой, покатал их в ладонях, потыкал заскорузлым тупым ногтем, выделывая нечто похожее на перья, и ссыпал в мешок.

Когда Степка вернулся с кнутом за будку, Макар крепко привязал к Лыскиному ошейнику мешочек с ребячьей лепкой, потянул его — надежно ли держится, отпустил собаку, подмигнул Степке.

— А ну-к, пужани его хорошенько!

Повторять этого Степке не понадобилось, но и Лыска знал, что к чему. Поджав хвост и виновато оглянувшись, он вымахнул из-под хлыста, едва успевшего задеть его, ходкой рысью выскочил на дорогу и пустился домой.

Такое бывало не раз. Когда в сборах участвует много людей, что-нибудь необходимое непременно забудут: то масленку машинную, то соль, то напильник самый нужный, то хватятся — перцу нет либо луку. И всегда в такой момент Лыска выручал хозяев. Напишут записку, пристроят ее к ошейнику и пугнут собаку. Дома Лыска не задерживался. Стоило его хоть чуть обидеть — он тут же возвращался на стан, так что часа через полтора-два этот быстроногий посыльный приносил нужную вещь.

Переделать все домашние дела никак невозможно: они плодятся тут же, на ходу, мгновенно. Марфа, покормив ребенка, выскочила на крыльцо. Расстегнутая кофта с завернутыми по локоть рукавами, пропитавшись по́том, прилипла к телу. Пестренький платок, схваченный концами на затылке, боком сидел на голове. Тяжело дыша, как загнанная лошадь, Марфа смахнула рукавом с лица пот и на миг остановилась на скрипучих сходцах, словно бы прицеливаясь, куда же в первую очередь броситься.

Крупно шагая, она пересекла двор, гребанула в амбаре пудовкой зерна и, растрясая его по двору, стала скликать кур. Потом кинулась под сарай, к колодцу. Подоткнув юбку вместе с фартуком, чтоб не замочить подол, принялась заполнять водопойную колоду: к вечеру, как скотина придет из табуна, водица потеплеет.

В углу гавкнул Курай, а сзади, протискиваясь в подворотню, Лыска приветливо взвизгнул.

— Господи, опять чегой-то забыли, черти беспамятные! — оглянувшись, ругнулась Марфа и, опустив тяжелую холодную бадью в сруб, присела на колоды, приготовившись встретить курьера.

Лыска подбежал к ней, вытянув морду, как бы подставляя ошейник. Марфа, не подозревая лиха, отвязала мешочек, ощупав его снаружи, легонько хлопнула собаку по шее, оттолкнула от себя.

В самый первый момент, вытряхнув на ладонь ребячьи поделки, Марфа не могла взять в толк, зачем ей такая посылка прислана. Но, бездумно подавив одного голубка пальцами, разломила его и враз встрепенулась, будто от неожиданного укола, сообразив, что гулюшки эти вылеплены из ее хлебов.

— Ах да головушка ты моя разоренная! — слезно запричитала Марфа, вцепившись руками в свои жесткие волосы. — Да чего ж мне теперь де-елать-то? Хоть в петлю лезь! Ведь не из-за лени, не во вред же я эдак делаю… Никак не выходють у мине христовые хлебушки!..

Вот уж правда-то горькая, безутешная! Не раз и не два приглядывалась Марфа к сношенницам, выспрашивала у них секреты выпечки хлеба. Те без утайки рассказывали все и показывали, потому как лучше же хлеб-то хороший постоянно есть. Но как ни старалась баба — редко-редко выдавались у нее сносные хлебы.

С досадой раздавив гулюшек в пальцах и швырнув их курам, хлопотливо топтавшимся по насыпанному зерну, Марфа тяжко поднялась и, вытирая намокшие глаза то одним, то другим рукавом, по-невольничьи вяло взялась за крюк и потянула бадью кверху.

Муку в этот день сеяла она с каким-то особым значением. Сито плясало в ее руках, шлепая о ладони обечайкой. Из амбара, пока сеяла муку, раз пять сбегала в избу взглянуть, как опара подымается. Заведя в двухпудовой квашне тесто, поставила ее поближе к печи и, туго обвязав клетчатым холщовым квашенииком, истово перекрестила сверху.

Спала всю ночь неспокойно. То Санюшку вставала кормить (так дочку новорожденную окрестили), то слушала, как возится квашня, пыхтит, работает, к утру подняться норовит. А все-таки продремала Марфа — ушло у нее тесто, стянув квашенник, выплыло через край на залавок. Но дело это легко поправимое. Подмешав квашню, побежала доить да выгонять коров.

Дед Михайла давно поднялся. То по двору бродил, кряхтя и надоедливо однообразно шаркая пимными опорками, то в свою келью удалялся, то умывальником гремел в углу. Умытый, причесанный на прямой пробор, подсел он к столу на лавку, положив обе руки, на изгиб клюки перед собой, замер картинно.

Пока раскатывала хлебы, пока расстаивались они, Марфа вроде бы и не замечала деда. Но, загребая алые угли кочергой, сердито покосилась на батюшку: не ко времени тут его поднесло! Надумала она сегодня испытать последнее средство, давно подсказанное бабкой Пигаской. Правда, ежели сказать по совести, у самой бабки хлебы выходили не лучше Марфиных, да ворчать-то на нее некому.

Помахала Марфа по по́ду сырым помелом, смела золу и, благословясь, посадила на деревянную лопату первую булку. Поправив ее ладонями с боков, затолкала в дальний левый угол. А выхватив лопату, поставила к шестку, зло оглянулась на деда Михайлу. Хоть слепой он, ничего не увидит, а все же стеснительно его присутствие… Эх, была не была!

Встала Марфа напротив чела, подняла подол длинной юбки к самому подбородку, жарко зашептала в печь:

— Подымайся вы-ше!

Подождала какой-то момент, пока жар ее заклинания смешался с жаром, хлынувшим из печи на ноги. И снова, подхватив лопату, посадила следующую булку, повторяя все сначала.