Рожденные лихорадкой (ЛП) - Карен Монинг

— Я думала, у нас должна быть встреча, — сказала Джада, войдя в офис Риодана.

— Она и есть, — ответил он, не сводя глаз с монитора над её головой.

— Не назвала бы это встречей, ведь нас тут только двое.

— А как бы ты назвала нас?

Он сказал «нас». С вопросительной интонацией. Словно есть какие-то «мы». Когда-то она думала о них как о Бэтмене с Робином, двух супергероях, спасающих мир.

— Неужто это был настоящий вопрос с соответствующей интонацией? — передразнила она.

— Дэни было необходимо с кем-то сражаться. И я был разумным выбором. Даже такая малость как неверная интонация способна была удерживать её внимание.

— Что ты пытаешься этим сказать? Что дело вовсе не в том, что ты сам по себе вредный, а исключительно в том, что тебе нужно было меня чем-то занять?

— Что незачем выискивать драконов, когда рядом с тобой есть один, который всё время дёргает тебя за цепь. А тогда ты была скованна множеством цепей, за которые можно было подёргать.

Она пристально наблюдала за ним, а он так и не посмотрел на неё. Так оно и было: он заставлял её метаться с места на место, провоцируя на каждом шагу. И делал это с таким успехом, что даже когда его не было рядом, она не переставала думать о том, как он её раздражает, и о том, как бы ей его обыграть.

Или о том, как бы его впечатлить.

Заставить его смотреть на неё с уважением, восхищением.

Боже, как же она боготворила этого мужчину! Чего только не фантазировала.

И вот он посмотрел на неё. Проницательно. Пристально. С опозданием она вспомнила, что он читает умы. Оставалось лишь надеяться, что на этот раз читал он бегло, а последние её мысли не были выделены курсивом, и он не обратил на них внимания.

Но на всякий случай она решила сбить его с толку.

— Я ненавидела тебя, — дерзко заявила она.

— Ты была эксплозией[25] необузданных эмоций.

— А ты был вакуумом, их лишенным, — не всегда правда. Только когда она была рядом.

— А теперь ты имплозия[26] подавленных страстей. Найди золотую середину.

«Ты мне не указ,» — чуть не сорвалось у неё с языка, но она прикусила его до крови. Как же её бесило, что меньше чем за месяц в этом мире она настолько деградировала, что скользила по наклонной прямиком туда, откуда начинала — к себе прежней.

— Никогда не говори мне, какой по-твоему я должна быть, — ответила она. — Ты понятия не имеешь, какой я стала. Не знаешь, через что мне пришлось пройти и на что пришлось пойти.

Он склонил голову в ожидании.

— О, нет. Не бывать этому. Я никогда не расскажу тебе, — произнесла она.

— Никогда — долгий промежуток времени. И когда он подойдёт к концу, я всё ещё буду здесь.

Он поднялся, открыл ящик стола, вытащил оттуда что-то и протянул ей.

Она изогнула бровь.

— Телефон?

— Я не могу отслеживать тебя в других мирах. Если ты позволишь мне снова сделать тебе тату и всегда будешь иметь при себе этот телефон, то не найдётся такого места, где бы я не смог тебя найти. Ты больше никогда и нигде не потеряешься.

Именно потерянной она себя и чувствовала. Ужасно потерянной. Она исчезла с лица земли. Другие миры были такими странными, большинство из них — враждебными, и с таким скудным количеством пищи, что зачастую ей приходилось проползать сквозь очередное Зеркало, в надежде найти за ним лучший мир. Она была так голодна, и её так лихорадило, что не приходилось и надеяться на то, чтобы вступить в воздушный поток. Шазам для разнообразия прерывал тогда череду пророчеств о неизбежном роковом конце и, стоя у неё над душой, причитая и рыдая, поторапливал её.

— Хочешь сказать, если бы я не срезала тату, и если бы этот телефон был у меня с собой… — не закончила она. — Даже в Зале?

— Я бы пришёл за тобой, как только бы ты позвонила.

— Куда угодно?

— Да.

— Без каких-либо оговорок? — ей пришлось постараться, чтобы скрыть недоверие. Неужели он был настолько могущественным?

Он кивнул.

— Тогда какого чёрта, ты не дал мне его раньше?

— А ты бы носила его с собой?

Честность по отношению к самой себе стала частью её натуры, её фундаментальной частью. Когда ей было четырнадцать, она носила с собой телефон исключительно ради музыки и игр. Она бы закипела от одной лишь мысли о том, чтобы носить с собой телефон ради Риодана, решив, что это очередной его способ следить за ней и контролировать её; очередная цепь, на которую её хотят посадить взрослые, которые её не понимают. Она бы попросту рассмеялась, зашвырнув телефон в мусор. А затем бы ещё пнула мусорный бак для пущего эффекта и рассмеялась бы ещё сильней.

— Позволь мне снова сделать тебе тату, — он сделал паузу и продолжил, — Джада.

Она замерла, ей совсем не нравилось, как он себя вёл, это настораживало. Он был слишком прямым, и без намёка на агрессию. Обращался с ней, как должно обращаться с женщиной, которая побывала в аду и вырвалась оттуда исключительно благодаря усилиям воли. Назвал её по имени, которое она сама выбрала. Просил её разрешения на то, чтобы сделать что-то. Больше не упрекал её в том, что она не такая, какой он хочет её видеть. Предложил своё покровительство. Не подстрекал её и не провоцировал сражаться.

А она не знала, что с ним ещё делать, если не сражаться.

— Нет, — ответила она.

— Возьми хотя бы телефон.

Она посмотрела на телефон, словно на змею, которая укусит её, как только она к ней прикоснётся.

— Поздновато начинать беспокоиться обо мне.

— Я всегда о тебе беспокоился.

Дверь позади неё с шумом раскрылась.

— Привет, ребята, — Танцор вошел и присоединился к ним. Он скользнул по ней взглядом, потом ещё раз. — Вау, изумительно выглядишь, Джада.

Она оторопела, подобного ей уже несколько лет не доводилось испытывать. Лёгкий румянец попытался окрасить её кожу, но она внушила своим капиллярам сжаться, не желая этого допускать. Танцор уже видел её в юбке и на каблуках однажды в прошлом, когда Риодан заставил её переодеться, потому что одежда её пропахла Кристианом. Тогда, как и сейчас, ей стало неловко из-за того, как он смотрел на неё, в животе запорхали бабочки.

Иногда она чувствовала себя такой разделённой, какой они её и считали: девчонкой, которую тянуло проводить время с хорошим и настоящим мальчишкой, и женщиной, которую тянуло к взрослому мужчине, об одну из острых граней которого можно было порезаться.

Но желания, как и любые другие эмоции, могут заставить человека совершать глупые поступки. А глупые не выживают.