Сопротивление и покорность - Дитрих Бонхеффер

было бы». И, наконец, философский итог: с одной стороны, деизм Декарта – мир как механизм, функционирующий без вмешательства Бога, самостоятельно; с другой – пантеизм Спинозы: Бог есть природа. Кант в принципе деист, Фихте и Гегель – пантеисты. Везде цель мышления сводится к автономии человека и мира.

(В естествознании все начинается, очевидно, с Николая Кузанского и Джордано Бруно, с их «еретического» учения о бесконечности мира. Античный космос конечен, как и средневековый тварный мир. Бесконечный мир – как бы его ни мыслили – покоится в себе самом, «etsi deus non daretur». Современная физика, однако, подвергает сомнению бесконечность мира, не впадая при этом в прежние представления о конечности.)

Бог как моральная, политическая, естественнонаучная рабочая гипотеза упразднен, преодолен; точно так же, как и в смысле философской и религиозной гипотезы (Фейербах!). Интеллектуальная честность требует отказа от этой рабочей гипотезы или исключения ее в максимально широких пределах. Набожного ученого-естественника, медика и т. п. нужно отнести к двуполым существам.

«Но где же Бог еще сохраняет свои домены?» – вопрошают пугливые натуры и, не находя ответа, проклинают все развитие, поставившее их в такую ситуацию. Я уже писал тебе о разных запасных выходах из помещения, ставшего слишком тесным. Стоит добавить еще сальто-мортале назад, в Средневековье. Но принцип Средневековья – гетерономия в форме клерикализма. А потому возврат к этому может быть только актом отчаяния, который возможен лишь за счет интеллектуальной честности. Это та самая мечта, о которой поется в песенке: «О, знать бы мне возвратный путь, далекий путь в край детства». Пути этого нет – во всяком случае, через своевольное отречение от внутренней честности; он возможен только в смысле Мф. 18, 3, т. е. через покаяние, что значит – через предельную честность.

И мы не можем быть честными, не сознавая, что мы должны жить в мире, «etsi deus non daretur». А как раз это мы познаем – перед Богом! Сам Бог принуждает нас к такому выводу. Так наше совершеннолетие ведет нас к подлинному познанию нашей ситуации перед Богом. Бог дает нам понять, что мы должны жить, справляясь с жизнью без Бога. Бог, который с нами, есть Бог, который хочет, чтобы мы жили без рабочей гипотезы о Боге, есть Бог, перед которым мы постоянно пребываем. Перед Богом и с Богом мы живем без Бога. Бог дозволяет вытеснить себя из мира на крест. Бог бессилен и слаб в мире, но именно в этом и только через это Он с нами и помогает нам. Из Мф. 8, 17 совершенно явно следует, что Христос помогает не благодаря Своему всесилию, но благодаря Своей слабости, Своим страданиям!

В этом кроется коренное отличие от всех религий. Религиозность указывает человеку в его бедах на могущество Бога в мире. Бог – deus ex machina. Библия же указывает человеку на бессилие, на страдание Бога; помочь может лишь страждущий Бог. В этой связи можно сказать, что описанное развитие к совершеннолетию мира, которое помогло разделаться с ложным представлением о Боге, расчищает для взора библейского Бога, Своим бессилием завоевывающего власть и пространство в мире. Здесь, пожалуй, нужно пускать в ход «мирскую интерпретацию».

Кто я?

Кто я? Мне часто говорят,

что я выхожу из своей камеры —

покоен, радостен, тверд, —

как из замка выходит властитель.

Кто я? Мне часто говорят,

что я беседую со стерегущими меня

свободно, дружески, ясно,

будто мой долг – повелевать.

Кто я? Мне также говорят,

что несчастливые дни я встречаю

равнодушно и с гордой усмешкой,

как тот, кто к победам привык.

В самом ли деле таков я, как обо мне толкуют другие?

Или же я лишь то, что сам о себе я знаю?

Беспокойный, снедаем тоской, хворый, будто птица в неволе,

жадно хватая воздух, словно сдавлено горло,

тоскуя по краскам, цветам, посвисту птиц,

сгорая от жажды по доброму слову, по близости человеческой,

содрогаясь от гнева перед произволом, ничтожной обидой,

лишаясь покоя в ожиданье великих свершений,

в бессилье тревожась о друзьях в беспредельной дали,

опустошенный, без сил для молитвы, для мысли, для дела,

в изнуренье готовый со всем распрощаться?

Кто я? Тот или этот?

Что же, сегодня я этот, а завтра я тот?

Или то и другое я кряду? Пред людьми – лицемер,

пред собою самим – малодушный нытик, достойный презренья?

Или остаток во мне подобен разбитому войску,

в беспорядке бегущему от уже добытой победы?

Кто я? Не насмешка ли это, в одиночестве мучиться, себя вопрошая?

Кто бы я ни был, Ты знаешь меня, ведь Твой я, о Боже!

18.7.44

Наверное, какие-то письма погибли во время воздушных налетов на Мюнхен? Получил ли ты письмо с двумя стихотворениями?[31] Я отослал его вечером, в нем был кое-какой подготовительный материал на теологическую тему. В стихотворении «Христиане и язычники» есть одна знакомая тебе мысль, ты ее узнаешь. «Христиане с Богом в Его страдании», это отличает христиан от язычников. «Неужели вы не можете пободрствовать час со Мной?» – спрашивает Иисус в Гефсиманском саду. Это отречение от всего того, что религиозный человек ожидает от Бога. Человек призывается к соучастию в страданиях Бога в обезбоженном мире.

Он, таким образом, действительно должен жить в безбожном мире и не имеет права пытаться на путях религиозности как-то прикрыть обезбоженность мира, преобразить (verklдren) ее; он должен жить «по-мирскому», именно так он соучаствует в страданиях Бога; он имеет право жить «по мирскому», иными словами, он избавлен от ложных религиозных связей и помех. Быть христианином не значит быть религиозным на тот или иной манер, строить из себя по какой-либо методике грешника, кающегося или святого; быть христианином значит быть человеком; Христос творит в нас не какой-то тип человека, но просто человека. Христианином человек становится не в религиозном обряде, а участвуя в страданиях Бога в мирской жизни.

В этом и заключается «метанойя» – не думать прежде всего о собственных бедах, проблема, грехах, страхе, но дать увлечь себя на путь Иисус Христа, в мессианское событие, чтобы исполнилось пророчество Исаии (гл. 53)! Отсюда «веруй в Евангелие, в Благую Весть» или же (у Иоанна) указание на «Агнца Божия, понесшего грехи мира» (Ин. 1, 29). (Между прочим, А. Иеремиас недавно заявил, что «Агнца» можно переводить с арамейского и как «раба». Здорово, если учесть Ис. 53!)

Это вовлечение в мессианские страдания Бога в Иисусе Христе осуществляется в Новом Завете различными путями: призванием учеников к следованию за Иисусом;