Узревший Слово - Николай Романецкий

Репня помотал головой и попытался вспомнить все дальнейшее.

Он сумел взять себя в руки лишь возле ворот своего дома. С недоумением оглянулся, словно не понимая, как здесь очутился. Сел на стоящую около дома скамеечку, перевел дух и только тут обратил внимание на то, что в правом кулаке зажат какой-то предмет. Разжал персты — на ладони лежала маленькая голубая пуговичка. Удивленно посмотрел на нее, зачем-то понюхал.

Да ведь это же ее пуговица, этой сучки с замашками Ночной колдуньи! Как он умудрился завладеть этим голубым камушком? Не иначе, когда срывал с этой сучки кофточку… Ну и пусть поищет!

Он размахнулся, намереваясь забросить пуговицу подальше. И тут его осенило, как он может сучке отомстить.

Раздумывал он недолго. Конечно, если сучка — очень сильная колдунья, ничего не получится. Но ведь попытка — не пытка!..

И, воровато оглянувшись, он положил пуговицу в карман кафтана. Посидел немного, размышляя. Потом поднялся к себе и, взяв все имеющиеся наличные деньги, снова вышел наружу.

На улице уже темнело, и он поймал извозчика. Конечно, лучше всего стоило бы пойти пешком, но тогда назад удастся вернуться чуть ли не под утро — ведь старая карга живет на Чудовской. Это возле порта, почти на краю города.

Об этой женщине ему под большим секретом рассказал по пьяной лавочке кто-то из приятелей. Он даже не помнил точно, кто это был, — так они все тогда нарезались. Впрочем, и хорошо, что не помнил: много будете знать — скоро состаритесь! Главное, весь тот пьяный угар не помешал ему запомнить адрес. Видно, так распорядилась Мокошь, знала, что придет время, когда адрес сей понадобится до зарезу…

Он принял все меры, чтобы его путь нельзя было потом проследить. Перед извозчиком прикинулся разыскивающим нужный ему дом с помощью зрительной памяти. Назвал параллельную Чудовской улицу, потом, подавая команды, куда поворачивать, и усиленно делая вид, будто с трудом вспоминает давнишние пьяные плутания, проехал мимо цели своего путешествия, снова выбрался на параллельную улицу. И лишь тут, дождавшись, когда сзади не окажется других извозчиков, вылез из трибуны и дальше пошел пешком.

Обогнул квартал, остановился перед нужным домом.

Конечно, он собирался сейчас воспользоваться Ночным колдовством. Но закон не запрещает пользоваться делами Ночи — закон запрещает их практиковать. Ведь он, Репня, лишь платит деньги за работу, а на чем основана эта работа, его совершенно не касается.

И с чистой совестью он позвонил в двери.

Старая карга оказалась совсем не старой и вовсе не каргой — лет пятидесяти на вид, в черном балахоне, черноглазая и чернобровая, с покрашенными в голубой цвет веками. Репню даже хотимчик взял, но сейчас это было совершенно бессмысленно. Впрочем, хотимчик жил недолго — черные глаза пронзили Репню, едва он, перешагнув через порог, прикрыл за собой дверь. А через секунду он и думать забыл о хотимчике, потому что хозяйка спросила:

— Кто вам дал адрес?

Ее не интересовало, кого он ищет и что ему здесь надо, и Репня понял, что черные глаза пронзили его в прямом смысле. Она прекрасно поняла, кого он ищет и что ему надо. Да, колдунья с такой квалификацией вполне могла ему помочь.

— Я не помню.

Конечно, она поняла, что он не лжет. Ибо, по-прежнему зорко глядя ему в глаза, сказала:

— Жаль! Я бы нашла способ наказать болтуна.

Она проводила его в светлицу. Впрочем, это помещение скорее надо было бы назвать темницей: задрапированные черной тканью стены, пара горящих свечей на столе и полное отсутствие окон. Глазу не на чем было остановиться. Кроме пламени свечей.

Хозяйка усадила Репню в кресло, стоящее перед столом, и спросила, прожигая его взглядом:

— Так что вас привело ко мне?

Репня успокоился: все-таки мысли она читать не умела.

— Мне надо, чтобы вы…

И тут ему пришло в голову совершенно другое решение. Менее преступное. Но гораздо более мстительное. И которое осуществимо наверняка, потому что прямого вреда этой сучке не принесет.

— Мне бы хотелось, чтобы вы обратились к Огненному Змею. Сколько это будет стоить?

Она ответила. Такая сумма у него с собой имелась. Впрочем, не окажись ее, он раздобыл бы деньги и вернулся сюда. Пусть бы даже в долги пришлось залезть — Согласен.

— Вы принесли с собой прядь волос с головы той, кого хотели бы присушить?

— Нет. Но у меня есть пуговица от ее кофточки. — Репня достал из кармана голубой камушек.

Ведьма осторожно взяла пуговицу, стремительными движениями побросала ее с ладони на ладонь. Словно тлеющий уголек…

— Годится! Но будет стоить немного дороже. На двадцать полтин.

— Согласен.

Ведьма достала из стола круглое ручное зеркальце, подала Репне:

— Смотрите сюда и представляйте себе лицо той, чье сердце вы хотите приворожить. Глаз не закрывайте.

Ведьма сжала в шуйце голубую пуговицу, бросила в пламя одной из свечек щепотку какого-то порошка. По светлице поплыл приторно-сладкий запах. Словно франкскими духами попрыскали…

— Она уже спит, — сказала ведьма. — Это хорошо. Иначе пришлось бы подождать.

Репня смотрел на собственную физиономию в зеркале и усиленно пытался представить себе лицо Веры. Черты ее уплывали из памяти, искажались, прыгали, расползались, аки снег под солнцем в цветне, но Репня ловил их за хвост, держал крепкой хваткой и загонял обратно — в память, в зеркало, в жизнь…

Уж теперь-то он отыграется — за все, что она с ним сделала, отыграется. Она будет ползать перед ним на коленях, она будет умолять его хоть разочек взглянуть на нее, ну один-разъединственный, ведь она любит его, любит больше жизни, любит так, как никто никогда никого не любил, и как вы можете так терзать мое сердце, любовь моя, простите меня за то, что я тогда оттолкнула вас, но теперь я без вас попросту жить не могу… И все в таком же духе. А он посмотрит на нее свысока и отвернется. И лишь когда она дойдет до полусумасшествия, он снизойдет до нее. Но взяв ее тело, тут же забудет о ней. И пусть она мается до самой своей смерти!..

Плыл по светлице сладкий аромат, потрескивали чуть слышно свечи, бормотала неразборчиво ведьма, взмахивая черными рукавами, аки ворона крыльями. Пялился в зеркало Репня. Мгновение шло за мгновением, но ничего не происходило.

Вдруг поверхность зеркала словно покрылась рябью, отражение Репни разбилось на кусочки, и кусочки эти закружились, завертелись, заметались туда-сюда. А потом снова устремились друг к другу, сложились в мозаику, сцепились… Но это была уже не физиономия Репни — из зеркала на него смотрела Вера.

Удивленно взлетели кверху ее брови, расширились глаза, превратился в букву «О» изящный ротик.