Лилия прокаженных - Патрик Данн

Я чуть не окликнула его по имени, но сдержалась, чтобы не ставить в неловкое положение. Пока он шел по коридору, шаркая гостиничными шлепанцами, подсунула конверт под дверь, не без интереса наблюдая, как перед одним из номеров он остановился и осторожно постучал.

Его впустили.

Ай да Питер, сказала я себе; похоже, времени даром не теряет. На том можно было поставить точку и уйти, однако любопытство пересилило. По пути к лифту я убедилась, что Грут зашел в номер 118, и, спустившись вниз, непринужденно обратилась к портье:

— Понимаете, развожу знакомым приглашения на барбекю. Одна из тех, кого хотела бы у себя видеть, остановилась у вас в сто восемнадцатом, но ее имя выпало у меня из памяти. Я, разумеется, хотела бы надписать конверт.

— Ее имя? — переспросила она, смерив меня презрительным взглядом. — Это номер мистера Мортимера.

Не зная, что и думать, я сидела в машине напротив Центра исторического наследия. «Надо же так глупо поверить, что Грут к тебе неравнодушен, Иллон!» Но еще глупее ради льстящей самолюбию иллюзии ставить под удар отношения, серьезнее которых в моей жизни не было. И ведь даже не женщина перешла тебе дорогу. Да, оплошала… дала маху, опростоволосилась, не въехала или как там сейчас в таких случаях говорят. И все же, несмотря на его наклонности, Грут заслуживает уважения. Да и не в гомосексуальности дело; бесит то, что он на Мортимера позарился.

А если я ошибаюсь? Чем еще могли они заниматься, оставшись наедине в номере? Пили ночь напролет? В покер играли? Какая разница! Главное, что Грут с Мортимером на дружеской ноге, и это наводило на дурные мысли. Возможно, Мортимер причастен к неудавшемуся проникновению в центр; значит, попытки меня запугать тоже его работа.

Только сейчас я поняла, что обеими руками вцепилась в рулевое колесо, уронив на него голову. Когда выпрямилась, увидела свое отражение в зеркале заднего вида: лицо белое как мел, на лбу — красная отметина. Сколько же времени я так, в раздумьях, просидела?

«Займись-ка делом, Иллон, ничего лучше сейчас не придумаешь».

Взяв у Полы ключ от нового замка, я открыла дверь центра, вошла и самым тщательным образом осмотрела статую, стараясь без нужды лишний раз к ней не прикасаться. Если это действительно ковчег, в первую очередь стоило заняться основанием, где обычно хранили реликвии.

Я осторожно ощупала гладкую окрашенную поверхность цоколя в поисках признаков скрытого внутри тайника, потом костяшками пальцев простучала каждый дюйм, стараясь по звуку определить, нет ли где пустоты. Безрезультатно — полостей в деревянном основании не было.

Придется разобрать скульптуру на части, только как? Не зная тонкостей стыковки и действуя наугад, ее легко повредить. Я отошла от сцены и стояла, изучая статую. Глаза скользили по фигуре, по Т-образному сочленению головы и торса, но манящий взгляд и загадочная улыбка женщины притягивали как магнит. Что она хотела сказать?

Прижимая к груди эскизный блокнот, я поднялась на сцену и обошла вокруг нее, приглядываясь к каждой детали. И впервые в складках алой мантии заметила тончайшую, почти невидимую линию шва, сбегающую вниз по бокам статуи. Все-таки ее собрали из трех сегментов: самым массивным была спина вместе с головой, а спереди — от шеи до цоколя — два поменьше.

Удивляло, что стыки между сегментами не обработали, оставили на виду, хотя не пожалели трудов, заделывая остальные. Не иначе, так было задумано — другого объяснения не находилось. А это означало…

Сердце учащенно забилось. Если догадка подтвердится, то рядом со мной, на маленькой сцене Центра исторического наследия в Каслбойне — одно из редчайших в мире произведений искусства.

Положив блокнот, я попробовала просунуть указательный палец в узкий зазор там, где у горловины платья сходились вертикальная и горизонтальная линии Т-образного стыка. Пролез только мизинец. Действуя им как рычагом, я попыталась приоткрыть сначала одну, потом другую секцию, но даже ногтем не смогла ни за что зацепиться — они, казалось, намертво приросли к монолитной задней части статуи.

В сумке у меня лежал кошелек, а в нем — кредитная карточка. Я вставила ее в самое начало шва и стала медленно продвигать вниз, пока на уровне поясной пряжки во что-то не уперлась. Надавила сильнее… невидимая преграда не уступала. Тогда я извлекла карточку, вставила в зазор под пряжкой и двинулась снизу вверх. На том же месте она снова застопорилась. Но теперь, когда я приложила усилие, внутри статуи что-то сдвинулось. Зазор между двумя передними секциями расширился, и стало видно, что их сдерживал деревянный фиксатор — простое устройство вроде щеколды или накидного крючка.

Сделав глубокий вдох, я потянула половинки на себя, и они медленно, как створки дверцы массивного шкафа, разошлись; показались петли, крепившие их к задней секции скульптуры. Я продолжала тянуть, пока створки полностью не распахнулись, словно расправленные крылья. Не мигая я смотрела на то, что в прямом смысле слова разворачивалось перед глазами.

Происшедшая со статуей метаморфоза была сравнима только с превращением куколки в прекрасную бабочку. Передо мной стоял триптих. На позолоченных поверхностях обеих боковых панелей пульсирующими красками изображены многочисленные мужские, женские и детские фигуры; такую переливающуюся радугу оттенков красного, голубого, желтого, лилового и золотистого увидишь разве что на крылышках бабочки «павлиний глаз». Взгляды людей устремлены на центральную панель — настоящий шедевр средневековой резьбы по дереву.

Теперь шея и голова Девы венчали второе, позолоченное и более изящное резное изображение верхней части ее тела. Причем основание шеи не нависало, а сливалось с ней, потому что, как я теперь поняла, в боковых панелях сделаны сложной конфигурации выемки и настолько точно пригнаны, что, когда панели закрываются, образуя лиф платья, то идеально прилегают к резному изображению внутри статуи.

В теле Девы, в нише, начинающейся от груди, размещалась целая резная композиция, примерно в одну треть внешней статуи. Ее главный скульптурный элемент — сидящий седовласый длиннобородый мужчина в позолоченном облачении. Из-за его головы исходят лучи света, и на конце одного из них прикреплен маленький белый, парящий в воздухе голубь. В простертых руках Бога Отца — крест, на котором распят его Сын Христос.

К. центральной группе — Святой Троице — приковано внимание всех стоящих и коленопреклоненных фигур на боковых панелях. Судя по посохам и костылям, эмблемам на шляпах и накидках, это паломники. Чуть отойдя в сторону от триптиха, я заметила, что на внутренних панелях позолоченные руки Пресвятой Девы переходят в горельеф и оканчиваются телесного цвета ладонями. Она раскрывает свои объятия паломникам, изображенным справа и слева от нее, даруя защиту и покровительство. Мария предстает как Mater Misericordiae, Матерь Милосердная, указующая нам, «земным странникам», путь к Святой Троице.

Передо мной было то, ради чего, собственно, статую сделали, — ее главный вид. На обратной стороне одной из панелей Младенец Иисус выглядел не совсем уместно и не предназначался для обозрения. Очевидно, статуя задумывалась как престольный образ и должна была стоять на алтаре полностью развернутой, лицевой стороной к молящимся прихожанам. Только в особых случаях — например, в праздники Богородицы, когда ее несли на руках во время шествия, — боковые панели возвращались в исходное положение.

Такие скульптуры в Германии называли Schreinmadonna — «алтарная Мадонна». Уцелело их менее пятидесяти, и только одна, насколько я знала, была изваянием Марии Кормящей. Да и та — небольших размеров, для домашних богослужений. Как правило, алтарные Мадонны изображались сидящими, оттого я и думать не думала, что наша находка окажется раритетом религиозного искусства. Редкостью они сделались отчасти потому, что за неортодоксальный символизм их рьяно уничтожали иконоборцы времен Реформации, да и католическая церковь не жаловала.

В сложенном состоянии Мадонна кормит Младенца Иисуса грудью, в раскрытом — Христос уже распят. Отдавая Спасителю животворящее лоно и перси, Пресвятая Дева, как ни парадоксально, посылает его на крест, символизируя одновременно жизнь и смерть. Но гораздо сомнительнее, с теологической точки зрения, то, что она предстает матерью всей Святой Троицы.

Зато коренным ирландцам статуя, возможно, пришлась по душе как раз по этой причине. Народу, почитавшему в прошлом триединых богинь, алтарная Мадонна не могла не полюбиться. Ведь она была сразу и человеческой матерью Христа, и богоподобной матерью Святой Троицы, и матерью-заступницей для всего человечества. Поклонение Марии в трех ее ипостасях вполне соответствовало бы высокому положению, которое она занимала в религиозном сознании кельтов.