Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Сулиен не появлялся уже более часа. Это было невыносимо. Уна вскочила, чувствуя, что ее мутит, что она захлебывается, почти так же, как там, на Темзе, и неразборчиво пробормотала:

— Все, я больше не могу, простите.

— О нет, пожалуйста, — запротестовала клиентка, выглядевшая растерянной, обиженной, и скорбно преградила ей путь.

— Можете забрать деньги. Простите, — сказала Уна. Она пошарила в кармане и попыталась как можно скорее отделить банкноты. Презрительно глядя на себя со стороны, уже предвидела, что случится, но ничего не могла поделать: руки ее дрожали, деньги неминуемо должны были упасть. Она вцепилась в самую толстую пачку, но несколько банкнот упорхнули, и Уна бы так их и оставила, однако женщина инстинктивно нагнулась помочь и потянулась за улетающими бумажками, так что Уна не могла двинуться вперед, не наткнувшись на нее. И кто-то еще — все тот же хозяин кабака — услужливо присоединился к ним, подбирая рассыпавшиеся банкноты, подбадривая. Когда Уна отступила, чтобы оглядеться, женщина уже поднялась и совала ей деньги, умоляюще хватая за руку. Уна почувствовала, что сейчас закричит.

— Не нужны мне деньги, — молила женщина. — Вы собирались сказать, что мне делать.

Взяв Уну за запястье, хозяин кабака вложил деньги в ее ладонь.

— Вам надо… не знаю. Перестаньте так стараться понравиться Лавинии. Молитесь Юноне. Вы должны сами решить. Я больше ничего не вижу, простите.

Наконец женщина разочарованно отвернулась, но что-то было не в порядке. Уна почувствовала, как что-то поглаживает ее, неотвратимо забирается за ворот, под юбку…

Кабатчик по-прежнему не отпускал ее запястья.

— Вы немножко переволновались, верно? — сказал он. — Лучше потратьте часть этих денег на апельсиновый сок или что-нибудь еще.

Точно так же, как тогда, когда упали деньги, Уна видела, что случится, но не могла предотвратить это.

Кабатчик был не выше ее, с редкими мягкими волосами, и дружелюбно заглядывал ей в лицо, хотя на самом деле оценивал скрытые платьем груди. И все же его изучающий взгляд был не только похотливым, он словно взвешивал ее на весах, измерял лентой объем талии. Подобное уже иногда случалось с ней на лондонских рынках.

— О, это было бы замечательно, — сказала Уна, одаривая кабатчика яркой полупомешанной улыбкой. — Но я опаздываю.

В отчаянии она подумала, что если скроет, что ей известно, не выдаст своего испуга, то, возможно, заставит мужчину поколебаться, и, возможно, этого будет достаточно.

Ей удалось мягко, с улыбкой освободить запястье, так что у мужчины не было причин задерживать ее, но его сочувственная рука тут же легла ей на плечо:

— Давай, я угощаю. Налью тебе полный пластиковый стаканчик, и пей сколько хочешь. Твой хозяин не будет против, верно? Кстати, где он?

Уна понимала, что лучше согласиться, что она рабыня, убедить кабатчика, что ее действительно ждет хозяин, но тогда как она сможет объяснить, что зарабатывает деньги одна, без всякого присмотра, да еще таким образом?

— Что? — спросила она как прокаркала, хотя старалась, чтобы голос ее звучал одновременно весело и возмущенно. — Вы хотите сказать, мой папа?

— Твой папа? — повторил кабатчик чуть тише, но так же непринужденно, как и раньше.

И Уна поняла, что теперь он окончательно уверился в своих подозрениях, и, что бы она ни сказала, уже не важно, и ей остается только бежать.

Его теплая рука готова была стиснуть ее левое плечо, другой он собирался схватить ее, если она метнется вправо.

— Да, папа, — тихо произнесла Уна и неожиданно рванулась назад, так что кабатчик чуть не упал и его пальцы запоздало сомкнулись в воздухе.

Уна почувствовала, как болезненно торжествующее рыдание свербит у нее в груди, когда мужчина пошатнулся, ненадолго утратив равновесие, с пустыми руками. Но за ней был только кабак, она позволяла ему загнать себя, как овцу. Она оказалась в ловушке, и с площади было не выбраться, кроме как проскочив мимо кабатчика. Уна металась из стороны в сторону, но места было слишком мало; она ринулась вперед, сметая на своем пути столики, так что едва не свалилась на сиденье белого пластикового стула, остальные разлетелись по бетону. Уна закричала от ярости, выпрямилась и стала прорываться, опрокидывая все на своем пути. Худощавый темноволосый юноша лет девятнадцати сидел, прислонившись к стене кабака, и неуверенно наблюдал за происходящим, немного шокированный, немного смущенный. «Почему ты не поможешь мне?» — в отчаянии крикнула ему Уна.

— Все в порядке, Туккий, — прорычал сзади кабатчик, немного задыхаясь, но все еще ласково и увещевающе. Конечно, далеко убежать ей не удалось, рука кабатчика стиснула ее руку так, что хрустнули кости, схватила другую, отбивавшуюся изо всех сил, вытащила ее из-под груды перевернутой мебели, тесно прижала к плотному телу. Уна бросила ему в лицо что-то бессвязное, вроде: «Я тебя убью», — и ударила коленом в промежность, но кабатчик только беззаботно ухмыльнулся и, окончательно скрутив Уну, оторвал ее от земли. Руки ее были намертво прижаты к его груди, тело зажато, как в тисках, и почему, почему, неистовствовала Уна, природа сделала ее такой легкой и слабой? Она даже не причинила ему боли. Ей хотелось, чтобы из каждого ее сустава торчало лезвие ножа, вместо связок была колючая проволока, позвоночник ощетинился гвоздями, чтобы, сжимая ее, он изранился, истек кровью, умер.

Туккий нерешительно кивнул и скрылся.

— Знаешь, у нас тут куча беглых, — влажно шепнул ей на ухо кабатчик, — уж не знаю почему. Вот ты и поможешь нам их выследить.

— Я не рабыня! — попыталась крикнуть Уна, вспыхнув. Она ударила его по коленной чашечке и испытала такое острое удовольствие, оттого что нанесла врагу хотя бы минимальный урон, что даже почти не обратила внимания на то, что он сделал потом — настолько это было ей привычно: вывернул запястье и заломил руку за спину.

— А теперь пошли, милочка, — сказал кабатчик почти с жалостью. — Теперь, если тебя поймают за такие слова, то могут даже казнить — вот будет потеря.

Изнутри кабак был неубедительно расписан белым и синим под прибрежный пейзаж. Где-то играла музыка; младенчески капризное сопрано хищно набрасывалось на придыхания флейт; любовная песня. Машинист с кием примеривался к бильярдному столу, словно собираясь начать игру. Второй, за стойкой, пил подслащенное вино из покрытой белым налетом рюмки, ему прислуживала женщина с пышными волосами, странно выкрашенными в оранжевый с пурпурными полосками цвет, что в целом должно было означать нечто золотисто-коричневое. Они с каким-то безразличным любопытством поглядели на Уну, визжащую и извивающуюся в руках кабатчика. Если понадобится, оба были готовы помочь связать Уне руки изолентой и через маленькую дверь препроводить в заднюю комнату. Они такого уже насмотрелись.

Что бы он ни говорил Уне, Сулиен чувствовал неладное, прежде чем войти в пустой магазин, но вошел прямо, уверенно и стал изучать куртки из водоотталкивающей ткани, вспоминая, как делал это раньше; ему не приходилось прилагать таких усилий, как Уне, чтобы выглядеть обычно. Она вдолбила ему несколько историй о братьях и каникулах, чем заставила его только еще больше разнервничаться, но скоро он уверился, что беспокоиться не о чем, — по крайней мере, мельком взглянув на него, хозяин не помчался за стражей. В магазине не было никого, кроме скучающей молодой женщины, сонно склонившейся над прилавком, которая поначалу не проявила к нему абсолютно никакого интереса.

И в магазине тоже было сонно. Лампы светили тускло, а развешанная по стенам одежда вся как на подбор была земляного и древесного цвета или иногда приглушенных серо-голубых тонов. На Сулиена она произвела смутно гнетущее впечатление, особенно когда он обнаружил, насколько дорогие эти вещи. Он без особого подъема отобрал несколько самых дешевых, а затем, окончательно приуныв, повернулся к полкам, где стояли коричневые и желтые ботинки, увесистые и ко всему безразличные, как корнеплоды. Сулиен стал брать один ботинок за другим и крутить его так и эдак. Купить все необходимое и уложиться в намеченную сумму оказалось труднее, чем он ожидал.

Разбуженная частыми вопросами насчет цен, а теперь стало ясно, что молодой человек собирается накупить много вещей, продавщица устало вздохнула, заученным шагом подошла к Сулиену и мрачно посмотрела на выбранные им ботинки.

— Эти никуда не годятся, — произнесла она, растягивая слова.

Сулиен с некоторым удивлением посмотрел на ботинки.

— На вид ничего, — сказал он. — А для какой это погоды?

— Когда дождя нет. Вообще непонятно, зачем такие делают. Вода через них проходит, как через решето. Вам, наверное, вот какие нужны.

Продавщица легко хлопнула по ботинкам, оказавшимся на пятнадцать сестерциев дороже, чем те, которые выбрал Сулиен. Вид у нее был уверенный, и Сулиен быстро подумал, не подождать ли, пока Уна заработает еще денег, но побоялся, что это займет слишком много времени, и вспомнил, что даже дешевые городские туфли, купленные им в Толосе, выглядели не столь плачевно.