Собрание речей - Исократ

Наконец, вспомним о том, что лакедемоняне свершили одни и по собственному почину. Кто не знает, что у нас общая вражда к варварам и к их царям? Так вот, вовлеченные во множество войн, не раз испытывая большие бедствия, в то время как нашу страну опустошали и разоряли, мы никогда еще не устремлялись к дружбе и к союзу с варварами. Напротив, мы всегда ненавидели варваров за их злоумышления против эллинов даже больше тех, кто в тот или иной момент причинял нам зло. А лакедемоняне и не претерпев никаких бедствий и не боясь того, что им предстоит их испытать, дошли до такой алчности, что уже не довольствовались властью на земле. Они так стремились к власти на море, что в одно и то же время склоняли к отпадению наших союзников, уверяя, что освободят их, и вели переговоры с царем о дружбе и союзе, обещая передать ему всех эллинов, живущих в Азии. Но хотя лакедемоняне принесли обеим сторонам клятву верности, они, одержав над нами победу, поработили эллинов, которых поклялись освободить, хуже, чем илотов; царя же они отблагодарили тем, что убедили его брата Кира, хотя он был младшим, претендовать на царскую власть. Снарядив Киру войско и поставив стратегом Клеарха, они послали это войско против царя. После того как все предприятия лакедемонян потерпели неудачу, когда стало ясно, к чему они стремились, и все их возненавидели, они были ввергнуты в войну и такие внутренние смуты[180], какие и полагаются тем, кто причинил зло и эллинам, и варварам. Не знаю, есть ли необходимость дольше останавливаться на этом. Следует, как мне кажется, еще сказать разве лишь о том, что лакедемоняне были побеждены в морской битве мощью царя и стратегическим искусством Конона[181] и заключили мир на таких условиях, позорнее и постыднее которых трудно найти[182]. Этот мир полностью пренебрегает интересами греков и противоречит тому, что рассказывают некоторые ораторы о добродетелях лакедемонян. Ведь, когда царь сделал лакедемонян господами эллинов, именно они попытались лишить его царской власти и всего богатства; а после того как царь, одержав победу в морском сражении, усмирил их, они же передали ему во власть не какую-то малую часть эллинов, но всех, живущих в Азии, четко записав в договоре, что царь может распоряжаться ими, как только захочет. И они не постыдились заключить подобное соглашение о тех людях, в союзе с которыми они одолели нас, стали повелителями эллинов и возымели надежду завладеть всей Азией. Запись подобного договора они и сами выставили в своих храмах и союзников вынудили сделать это.

Я не думаю, чтобы другие пожелали слушать о прочих деяниях лакедемонян. На их взгляд, возможно, довольно и сказанного, чтобы понять, как поступал по отношению к эллинам каждый из двух городов. Я же как раз иначе к этому отношусь и считаю, что тема, которую я выбрал, нуждается во многих других доказательствах, особенно в таких, которые заранее покажут глупость тех, кто попытается возражать против того, что уже было сказано. Я полагаю, что легко найду эти доказательства. Среди людей, одобряющих все деяния лакедемонян, самые лучшие и наиболее разумные будут, я полагаю, хвалить государственное устройство Спарты и выскажут о нем то же мнение, которого держались и прежде. Что же касается действий Спарты по отношению к эллинам, то они согласятся с тем, что было сказано мною. Есть и другие сторонники Спарты, которые ничтожнее не только этих лучших, но и большинства. Эти ни о каком другом деле неспособны сказать ничего сносного, а о лакедемонянах они просто не в состоянии молчать; они рассчитывают на то, что, воздавая спартанцам преувеличенные похвалы, получат такую же славу, как и те ораторы, которые, по общему мнению, и способнее, и лучше их. Подобные люди, узнав все подготовленные противником доводы и не будучи в состоянии возразить ни на один из них, сразу же обратятся, как я полагаю, к обсуждению государственного устройства. Сравнивая спартанские порядки и здешние и главным образом благоразумие и повиновение спартанцев с нашим небрежением к общественным делам, они на этом основании будут превозносить Спарту. Люди рассудительные, конечно, сочтут подобную попытку бессмысленной. Ведь я и не ставил своей целью рассматривать различные формы государственного устройства, но стремился показать, что наш город имеет гораздо больше заслуг перед эллинами, чем город лакедемонян. Если они опровергнут какой-нибудь приведенный мной довод или назовут другие общие дела, в которых спартанцы были бы лучше нас, то, естественно, заслужат похвалу. Если же они попытаются говорить о том, о чем я даже не упомянул, все с полным основанием сочтут их тупоумными. Тем не менее, поскольку я думаю, что главное внимание они как раз уделят рассуждению о формах правления, то и я не откажусь высказать свое мнение о государственном устройстве. Ведь я рассчитываю показать, что в этом отношении наш город еще более выгодно отличается, чем в тех делах, о которых уже говорилось.

Никто не подумает, что я сказал так о том политическом строе, который мы получили по принуждению[183]. Речь идет о политическом строе предков, от которого наши отцы устремились к ныне существующему порядку не из презрения к прежнему[184], но в отношении всех прочих дел они признали более подходящим тот строй, а для достижения власти на море они считали более полезным этот. Захватив власть на море и хорошо ее организовав, наши отцы смогли дать отпор козням спартанцев и вооруженным силам всех пелопоннесцев; в то время наш город, одерживая по большей части над ними победу, был вынужден постоянно вести войну. Поэтому никто бы по справедливости не осудил тех, кто предпочел властвовать на море. Ведь наши отцы не обманулись в своих надеждах и не ошиблись ни в чем, ни в дурном, ни в хорошем, из того, что присуще каждому из двух видов власти. Они точно знали, что гегемония на суше поддерживается дисциплиной, воздержанностью, повиновением и другими подобными средствами, но эти средства непригодны для укрепления власти на море. Здесь нужны ремесла, связанные с флотом, и люди, умеющие водить корабли и привыкшие к тому, чтобы, потеряв все свое имущество, добывать средства к жизни, получая их от других. Совершенно очевидно, что с вторжением в наш город таких людей прежде установленный государственный порядок был нарушен. В благожелательном отношении к нам союзников также произошли перемены, когда мы, вначале дав им земли и города, вынудили их затем вносить налоги и подати с тем, чтобы иметь возможность платить жалованье тем самым людям, о которых я только что говорил. Но хотя наши предки прекрасно сознавали все то, о чем я только что сказал, они считали, что столь великому и столь славному городу полезнее и достойнее терпеть все эти бедствия, чем власть лакедемонян. В самом деле, поскольку представлялись только две возможности — обе не из приятных — правильнее было решиться на то, чтобы причинять бедствия другим, чем самим их претерпевать; незаконно править другими все же лучше, чем, избежав подобного обвинения, находиться в несправедливом рабстве у лакедемонян. То же самое выберут и предпочтут все разумные люди; лишь немногие среди тех, кто выдает себя за мудрецов, ответили бы на этот вопрос отрицательно[185]. Именно по таким причинам, столь пространно изложенным мною, наши предки предпочли государственное устройство, порицаемое отдельными людьми, тому, которое все восхваляют.

Теперь я скажу уже о том государственном устройстве, обсуждение которого я поставил своей целью, а также о наших предках. Я начну с того времени, когда еще не было упоминаний ни об олигархии, ни о демократии, когда и у варварских племен и во всех эллинских городах существовали монархии. Я предпочел начать издалека по следующим причинам. Прежде всего, я считаю, что у тех, кто претендует на доблесть, превосходство над другими должно было проявиться с самого возникновения. Затем, мне будет стыдно, если я, рассказав столь пространно о людях превосходных, но не имеющих ко мне никакого отношения, никак не упомяну о предках, которые так прекрасно устроили дела нашего города. Они настолько превосходили тех, кто располагал такой же властью, насколько наиболее рассудительные и добродетельные мужи отличались бы от самых диких и свирепых зверей. В самом деле, разве мы найдем какое-нибудь гнуснейшее и ужаснейшее преступление, которое не совершалось бы в других городах и особенно в тех, что и прежде считались величайшими и теперь слывут таковыми. Разве не совершались там многочисленные убийства братьев, отцов, друзей-ксенов? А кровавые убийства матерей, кровосмешения и рождение детей от тех, кем сами были рождены? Разве не замышляли там родители употребить в пищу собственных детей, разве дети не изгоняли своих отцов? Разве там не топили в море, не лишали зрения? Разве число страшных злодеяний не было там так велико, что у тех, кто имеет обыкновение год за годом представлять на сцене случившиеся прежде несчастья, никогда не будет в них недостатка?