Последний проблеск света - Клэр Кент

Когда мы упаковываем вещи и Трэвис в последний раз осматривает дом, чтобы убедиться, что нам больше ничего не нужно брать с собой, я быстро и крепко обнимаю пса, на минуту зарываюсь лицом в его шерсть, а затем отпускаю его. Я забираюсь на пассажирское сиденье машины.

Я не собираюсь плакать.

Это собака. Мы даже не придумали ему имя. Мы знали, что нам придется оставить его.

Я сажусь на свое место и молюсь, чтобы Трэвис поскорее вернулся, и мы уехали отсюда до того, как я начну реветь.

Трэвис все еще в доме, а пес сидит рядом с машиной и выжидающе смотрит на меня.

Когда я не двигаюсь, пес подходит и кладет передние лапы на пол с пассажирской стороны. Я думаю, он просто приподнимается, чтобы его погладили, поэтому наклоняюсь и глажу его по голове, по ушам.

Он несколько раз виляет хвостом и запрыгивает прямо ко мне в джип.

Я издаю приглушенный стон, когда он перелезает через мои ступни. Рядом с моими ногами лежит стопка сложенных полотенец и одеяло, поскольку это единственное место, где мы могли их разместить, и пес плюхается прямо на них.

Он радостно пыхтит, глядя на меня, выглядя очень довольным собой.

Я сижу напряженно, почти дрожа от волнения.

Я не могу выгнать пса.

Я просто не могу.

Я действительно не думаю, что способна на это.

Проходит еще минута, прежде чем Трэвис выходит, одетый в свои джинсы и черную футболку, которые мы нашли в том пустом доме. Он проверяет, заперта ли дверь — мы уже решили взять ключ с собой на случай, если нам понадобится вернуться за припасами когда-нибудь в будущем — а затем направляется к джипу.

— Пес, должно быть, убежал, — говорит он, приближаясь. — Не могу его найти. Хотел попрощаться… — он замолкает, проскальзывая на водительское сиденье и замечая пса поверх полотенец.

Он замирает, глядя сверху вниз на высунутый язык собаки и едва заметно виляющий хвост.

Его молчание длится так долго, что я ерзаю на своем месте.

— Я его сюда не сажала. Он залез сам.

Трэвис делает глубокий вдох, его взгляд перемещается с пса на мое лицо.

Я не шевелю ни единым мускулом. Я чувствую, как под моим левым глазом собирается слеза, и в конце концов мне приходится смахнуть ее кончиками пальцев, прежде чем она упадет.

Трэвис кривится.

— Черт возьми. Будь все это проклято. Ему придется сидеть прямо там. Другого места для него нет. Я схожу за собачьим кормом.

Я издаю негромкий всхлипывающий звук, когда из глаз вытекает еще пара слезинок. Я глажу пса, пока Трэвис уходит в дом и возвращается с пакетом собачьего корма.

— Это все, что мы можем взять с собой, так что псу тоже придется сидеть на пайке, — он наклоняется, чтобы втиснуть пакет рядом с кучей полотенец. — И у тебя не будет много места для ног.

— Мне все равно, — я чешу пса за ушами, когда он принюхивается к собачьему корму и более уверенно виляет хвостом. Похоже, он знает — пакет с собачьим кормом означает, что он определенно поедет с нами.

Трэвис качает головой, глядя на пса, но протягивает руку, чтобы быстро погладить его.

— Черт подери, пес. Ты и она… оба.

— Он и я оба что? — спрашиваю я, заинтригованная неясным заявлением.

Он качает головой, глядя на меня так же, как на пса.

— Ты и он оба. Погубите меня.

Я смахиваю еще одну скатившуюся слезу.

— Мы не хотим тебя губить.

— Я знаю, что не хотите. От этого только хуже, — бормочет он так, будто разговаривает с самим собой. Он смотрит на покатую земляную дорогу.

Я не уверена, что именно он имеет в виду, но кажется, это не что-то плохое. Его тон и лицо выражают нежность.

Пожалуй, я согласна на такое.

***

День долгий и дискомфортный.

Мне и псу очень тесно на пассажирском сиденье. Я, конечно, не собираюсь жаловаться, но я уже забыла, каково это — весь день быть в дороге. Всегда быть начеку в случае опасности. Постоянно искать бензин. Тащиться по старым горным тропам, потому что дороги — это слишком большой риск.

В середине дня мы находим старую проселочную дорогу. Она узкая, но мощеная и ведет в правильном направлении, так что мы решаем попробовать. Мы добиваемся приличного прогресса почти в течение часа, но затем она упирается в небольшой населенный пункт.

Они достаточно любезны, когда мы подходим, чтобы поговорить с охраной, но они нас не пропускают.

Так что мы тратим еще час, пытаясь найти маршрут через лес. Когда темнеет, мы вынуждены разбить лагерь на ночь.

Трэвис тихий, замкнутый. Он не разговаривает, пока мы разводим небольшой костер и разогреваем суп.

Я знала, что так и будет, как только мы снова тронемся в дорогу.

В доме Трэвис чувствовал себя расслабленно. Но сейчас — нет. Он больше не собирается дразнить меня, или обнимать, или расслабляться со мной. Он даже не собирается заниматься со мной сексом. Не тогда, когда мы вот так на виду.

Я скучаю по дому. Я скучаю по нашему душу. Я скучаю по нашей кровати.

Пес выглядит вполне довольным, съедает свою небольшую порцию собачьего корма, лакает немного воды, а затем некоторое время бродит в одиночестве по лесу, прежде чем вернуться, чтобы поскрести немного грязи и свернуться в тугой клубок рядом с тем местом, где мы сидим.

Я чищу зубы, прополаскиваю рот глотком воды и снимаю верхнюю рубашку, ботинки и пояс. Трэвис сидит, прислонившись спиной к дереву, рядом с ним его дробовик.

Он всегда позволяет мне поспать первой, поэтому я расстилаю спальный мешок рядом с ним, складываю полотенце в качестве подушки и ложусь.

Земля твердая и комковатая.

Я скучаю по сексу с Трэвисом.

Я скучаю по близости с ним. Он — напряженное и безмолвное присутствие рядом со мной.

Я несколько раз поворачиваюсь с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее.

— Ты в порядке? — спрашивает Трэвис через несколько минут.

— Да, — я переворачиваюсь на спину и смотрю на него снизу вверх. — Я просто не думала, что за четыре дня стану такой избалованной.

Трэвис тихо фыркает.

— Да. Понимаю, что ты имеешь в виду. Земля не слишком удобная.

— Да уж.

Он встречается со мной взглядом в угасающем свете пламени.

— Иди сюда, милая.

Я удивлена — и чувством, и нежностью. Он называет меня «милая» только тогда, когда мы занимаемся сексом, обычно прямо перед тем, как он кончает. Но