Бойтесь данайцев, дары приносящих - Анна и Сергей Литвиновы

Возможно, их прогулки имели и другое объяснение (думала Лера): полковник охладел к ней. Он, может быть, счел свое задание выполненным и решил больше не вступать с ней в интимные отношения. С одной стороны – хорошо: совесть ее успокоится и не будет мучительно стыдно. Но с другой: она привыкла. И ей, как оказалось, было хорошо с ним. Кудимова протерпела – месяц, затем другой. А потом, преодолевая дикое смущение – оттого, она чувствовала, что выглядела страшно развязной, – сказала:

– А что это мы с вами, Александр Федосеевич, давно наедине не оказывались? Под одеялом не баловались? Прошла любовь? Так я ведь вас, полковник, замуж не зову. У меня дома свой муж имеется. Или что – на нашей квартире вас другая стажерка теперь ублажает?

Пнин на что циничный и вольнодумный был товарищ, и то аж крякнул от столь прямого предложения.

– Очень много хлопот всевозможных и суеты, – ответствовал. – В голове одна работа крутится – думаю, ты меня понимаешь.

– Не стоит, что ли? – напрямик брякнула она. – Так мы это поправим, только дай.

Полковник хмыкнул:

– Понял вас, Валерия Федоровна, и ваши пожелания. Давайте послезавтра устроим встречу, на том же месте, но безо всяких разговоров о работе.

– О, вот это я понимаю, речь не мальчика, но мужа! – Лера большой своей рукою похлопала Пнина по плечу. Ростом она была почти с полковника, а если на каблуках, то и превосходила. А сама подумала: «Докатилась. Верх пошлости и цинизма. Напрямик уговариваю любовника с собою в постельку лечь».

Провотворов

В последнее время Галя приносила ему гораздо больше разочарований и огорчений, чем радостей и удовольствий. И вот теперь снова. А ведь он предупреждал – и его, и ее. Но нет – сколько волка ни корми, он все равно в лес глядит. Или еще можно выразиться грубее, но точнее, как в деревнях наших говорят: зарекалась свинья дерьмецо не жрать.

После того как генералу доложили, что Иноземцева провела ночь в квартире Нелюбина, он не сразу бросился принимать меры, как в прошлый раз, минувшей весной, когда застукал их впервые. Но основное он понял и для себя сформулировал: с ними надо расставаться, с обоими. Это ясно. В них, Галине и Григории, есть главное качество, самое вредное для будущего космонавта, – они оба непослушные. Своенравные. Слишком гордые и много о себе понимающие. А люди, которые готовы идти умирать за что-то (к космонавтам это относится), не должны переспрашивать при этом: «А зачем мне идти умирать? Расскажите и докажите».

Поэтому с Галей он по поводу происшедшего решил не говорить вовсе. Как будто и не ведает ничего. А Нелюбина вызвал на третий-четвертый день. Был мягок, по стойке «смирно» не ставил, предложил сесть. А когда усыпил его бдительность вежливым разговором, сказал:

– Мне доложили, какие дела ты, Гриша, творил с Иноземцевой в прошлую субботу. Значит, вы меня и мои предупреждения, сделанные по-хорошему, не послушали, да? – Капитан немедленно понурился, уставил в полированный стол бесстыжие свои глаза. – Я ведь, ты помнишь, говорил с самого начала: кто будет лезть к космонавткам, получит большие неприятности по строевой и партийной линии. Но мне тут, в полку, никаких персональных дел не надобно. И грязь эту развозить мне совсем не хочется. И жене твоей тебя закладывать мне противно. Поэтому прошу тебя: сам садись и пиши рапорт о переводе в другую часть. Мол, я летчик и хочу летать. Обещаю тебе: пошлю в элитный отряд и в европейскую часть страны. В Липецк, в учебный центр, например.

Капитан поднял голову и глянул генералу в глаза.

– Я ведь понимаю, почему вы так за Иноземцеву печетесь.

– Понимаешь? – посуровел Иван Петрович. – И?.. И дальше – что?

– Вам ведь тоже никакой скандал не нужен.

– Намекаешь, что знаешь о наших с Иноземцевой отношениях?

– Да, знаю.

– И – что? Предашь их гласности, на это намекаешь?

– Да почему ж намекаю, впрямую говорю.

«Да, он, конечно, наглый беспредельно – так разговаривать с командиром и генералом! Нет, нет, Нелюбину в первом отряде точно не место!»

– Ладно, Нелюбин. Считай, что ты меня испугал. И, значит, рапорт о переводе в другую часть ты писать не станешь, так?

– Так точно, не стану.

– Ладно, тогда иди. Но помни: у меня в полку космической подготовки ты служить больше не будешь. Я ничего тебе больше говорить и воспитывать тебя не стану. Ты сам себе, рано или поздно, шею свернешь. Слишком ты мальчик борзый. Нарываешься. А я единственное, что сделаю: я тебя не прикрою – как три года, пока ты тут служишь, прикрывал. Ты что, думаешь, я не знаю о твоих пьянках? О твоих самоволках? Все знаю прекрасно. А теперь и вообще – каждый шаг твой у меня будет как под микроскопом. И ты, я повторяю, сам себе голову сломишь. А к Иноземцевой больше не лезь. Не по тебе, Сенька, эта шапка. Ступай.

Москва.

Лера

Больше месяца прошло, прежде чем Александр Федосеевич передал ей на конспиративной квартире бумагу со словами:

– Вот это зашифруешь, слово в слово, и оставишь в тайнике. Целый отдел работал над формулировками. Самое время и место, чтобы нам прикинуться сирыми да убогими, пусть наши коллеги из ЦРУ, а следом мистер Кеннеди будут уверены, что мы ни на что не способны. И они там, за морями-океанами, в полнейшей безопасности.

Шифровка, которую предстояло передать Лере, гласила: «САПФИР – ЦЕНТРУ. Как сообщают мои источники в ракетно-космическом комплексе СССР, летно-конструкторские испытания советских разведывательных спутников ведутся с конца 1961 г. Все они заканчивались в разной степени неудачно. Часть из них в результате аварий ракеты-носителя (декабрь 1961 г., июнь 1962 г.). В ходе остальных пяти запусков (апрель, август, сентябрь, октябрь, декабрь 1962 г.) аппараты были возвращены на Землю, однако их результаты признаны заказчиками (то есть военными) неудовлетворительными. Из-за того, что не удалось наладить ориентацию изделий относительно поверхности Земли, большинство снимков полезной информации не содержат. В результате неотрегулированности системы кондиционирования температура на борту спутников сильно колеблется. Как следствие, запотевают объективы фотокамер, кадры получаются крайне низкого качества. Советская фотопленка не позволяет добиться хорошего разрешения снимков. Однако сейчас инженеры разобрались в причинах ошибок и пытаются исправить их – хотя, даже по самым оптимистичным оценкам, качественные съемки территории США советскими спутниками-шпионами возможны не ранее конца 1964 – начала 1965 года».

Единственное, что Лера спросила у полковника:

– И это – правда?

– На пятьдесят процентов.

– Что это значит?

– Может, правда. Может, нет. Я и сам не знаю.

– А что будет, если американцы узнают то, как все обстоит на самом деле?

– Откуда они узнают, Валерия ты моя Федоровна?

– Ну-у, от такого же человека, как я, но который передает им не лажу, а истину.

– Нет у них, Лера, такого человека. Поверь мне. Последним был полковник Пеньковский, и то мы на девяносто процентов его дезой кормили. А теперь и Пеньковского расстреляли. А говорят даже, в печи крематория заживо сожгли. Поэтому никогда не предавай Родину, девочка моя.

Военный городок (Звездный).

Григорий Нелюбин

Нелюбина отстранили от тренировок по состоянию здоровья. Что-то в нем эскулапы, будь они неладны, болезненное нашли. Не иначе, сволочь Провотворов настропалил. Что-то с давлением, доктора говорят. Несерьезное и несмертельное, мол. В госпиталь ложиться, обследоваться не надо. Отдохнешь, говорят, и все само пройдет.

Что ж, ладно. Засел он дома. Хорошо, жене никто не доложил, что они с Иноземцевой кувыркались. По-прежнему супруга дорогого своего Гришеньку любила, обстирывала и откармливала. И на работу ходила. А ему одному скучно дома, в четырех стенах. Книжек хороших нет, по телевизору ерунду какую-то показывают. Друзья не заходят – тренируются как бешеные. Да и он теперь – непонятно, как они все из первого отряда почувствовали, – кем-то вроде парии стал, неприкасаемым. Все мужики как-то к нему резко охладели. Во всяком случае, хоть в одном доме живут – в гости просто так, без приглашения, не заглядывают.

Нынче, после того как советских космонавтов слетало уже четверо и все живыми-здоровыми вернулись, страх перед космосом притупился и, наоборот, возникло в отряде понимание: полет – это все, что нужно для жизни: всемирная слава, деньги и бесконечная любовь населения. И после того, как ты станешь космонавтом летавшим, любой твой проступок с тебя будет списан, хоть что ты натвори. Любая ночь с любой Иноземцевой. Как у Германа: пьяным за рулем ездит, в аварии попадает, секретные документы теряет – а все хоть бы хны. Поэтому все в отряде готовы жилы рвать, лишь бы их в космос забросили. И не только жилы – перед начальством, тем же Провотворовым, тянутся, как солдатики перед капралом. Готовы задницу ему лизать. Фу, он, Нелюбин, не из таких.