Бизерта. Последняя стоянка - Анастасия Ширинская

Среда, 5 сентября 1928 года. Мне 16 лет.

Среди подарков — маленький флакон духов «Quelgues Fleurs», которые по традиции можно дарить барышне. До 16 лет душиться не полагалось.

Учебный 1928/29 год начался 1 октября. Я готовилась к дипломному экзамену. Никогда я так много не занималась: все предметы сдавались письменно и устно, программы были перегружены и вопросы могли затрагивать три последних года. Экзамен держали в городе Тунис, в школе Поль Камбон. По оценкам я оказалась первой, а второй была моя подруга Эма Ситбон. Бизерта заняла первое место, и наши учителя были в почете. Они действительно были хорошие, школа все еще называлась Лякор, но директриса была уже новая.

Мадам Лякор с нами распрощалась в 1927 году. В последний день, после прощальной речи, она сказала несколько слов каждой из нас. Не помню дословно, как она выразилась, обращаясь ко мне, но речь шла о качествах ума и качествах сердца, которые всегда должны быть тесно связанными. Мне почему-то показалось, что она беспокоится насчет «сердечных качеств». Неприятная мысль: «Неужели так очевидно, что у меня их не хватает?» Новая директриса преподавала нам французский язык и литературу. С первого же урока мы стали свидетелями исключительной методики преподавания исключительно одаренного преподавателя. Прошло больше половины века, но я все еще под очарованием того необыкновенного урока. Фраза открывалась как цветок, где каждое слово в общей гармонии имело свой контур, свой цвет и свой запах. Мы были еще под обаянием прочитанного, когда, закрыв книгу, она потребовала, чтобы мы воспроизвели текст по памяти и без орфографических ошибок. К нашему большому удивлению, нам это удалось. Надо сказать, невыполнившие задания были так строго наказаны, что на следующих уроках слушали гораздо внимательнее. Для нашей группы 1930 год был последним годом в школе Лякор. Мы расставались навсегда. И сейчас в моей памяти встают, казалось бы, давно забытые лица с неожиданной живостью.

Ивет Жанти, умная, очень решительная, была очень хорошей ученицей. В течение нескольких лет мы возвращались из школы одной дорогой. Я останавливалась на улице Табарка, она продолжала путь на Матер. У Ивет был очень хороший голос. Она мечтала уехать во Францию и поступить в консерваторию.

Ивон Кузанса и я занимались вместе по четвергам — четверг был свободный от школы день. В их темноватой, но теплой квартире на улице Тунис мы все послеобеденное время решали задачи под благожелательным взором мамаши Кузанса. В 4 часа она приносила нам горячий шоколад с огромными ломтями хлеба с маслом, которые она отрезала от круглого, еще горячего хлеба. Я также дружила с Жозефиной Вив. Ее отец был военный, и они жили в казенной квартире над «Испанским Фортом». Мы проходили вдоль Старого порта, входили в Казбу и поднимались на городской вал. Кто мог бы подумать, что за этой зубчатой стеной находится просторный сад и уютный дом? Но настал день, когда Жозефина не пришла в школу. Она вообще перестала приходить. Она перестала учиться, она перестала говорить… Она ушла куда-то далеко! Я знала ее разумной, милой. Что с ней случилось? Какого недуга стала она невинной жертвой?

Мне было семнадцать лет, когда я начала давать частные уроки. Моей первой ученицей в Бизерте стала Марсель Гэона, родители которой держали «Большой Ориент-Отель». Я приходила к ним под вечер, после школы, чтобы заниматься с одиннадцатилетней девочкой. Надо было пересечь большой зал, где всегда бездельничало несколько матросов, потом внутренний двор, в глубине которого находилась их частная квартира на отлете от шумной жизни кафе, что позволяло ребенку жить своей прилежной жизнью. Видно было, что родители об этом беспокоились.

Евгения Сергеевна Плото приходила давать уроки музыки и нас всегда принимали с какой-то невысказанной благодарностью Марсель была очень старательной и послушной девочкой, и если я на нее иногда и сердилась, то только моя неопытность тому виной. Во время урока мне приносили большой стакан «Сар а' l'eau», что мне очень нравилось, хотя обыкновенно я никогда не пью спиртного. Очень скоро я приобрела других учеников; многие, переходя в следующий класс, просили меня продолжать следить за их учением. Так, постепенно, переходя с ними из класса в класс, я осваивалась со своей профессией. Много лет спустя, после инспекции в лицее, инспектор написал про меня в своем рапорте, что как «врожденный педагог», я обладаю «большим опытом». Этот опыт был, конечно, приобретен годами практики и, главным образом, тем, что поначалу я сама была в одно и то же время ученицей и преподавательницей. Я знала по собственному опыту, где находится затруднение. В течение долгих лет очень много учеников пройдут через мои руки.

Бизертяне хорошо знают мой адрес, и бывшие ученики посылали мне своих детей на учебу. Так, тридцать лет после начала моей карьеры с маленькой Марсель, я следила за занятиями ее сына и ее дочери. Часто их приводила ко мне бабушка. Озабоченная их успехами, она знала их отметки, говорила о латинских переводах, сокрушалась о неудачах. Ее праправнуки, которые живут теперь во Франции в благоприятных культурных условиях, знают ли они, что многим обязаны упорству небольшой, скромной женщины без большого образования, любовь и вера в будущее которой никогда ей не изменили.

Так, в 17 лет я начала немного подрабатывать. Я сама покупала книги, одевалась и даже начала собирать деньги, чтобы продолжать учиться в Европе. В те годы в Тунисе не было высшего образования. Зажиточные родители посылали детей учиться во Францию или Италию. Мне казалось очевидным, что в нужный момент я найду возможность поступить в университет. Но до этого надо было выдержать экзамен на аттестат зрелости в колледже «Стефен Пишон», директором которого был Фредерик Сенат. Учитывая хорошие результаты экзаменов по окончании школы Лякор, меня приняли в предпоследний класс колледжа.

Два года, проведенные мною в колледже, потребовали гораздо меньше усилий, чем я ожидала. Девочек было мало, и они держались в стороне от мальчиков, как это требовало в 30-е годы хорошее воспитание. Для меня, выросшей на свободе, это было ново. Очень быстро я подружилась и с одними и с другими, и это было принято как нечто нормальное — никто не знал, что можно ожидать от русских. Даже в окружении мадемуазель Роза, сестры директора, царившей над бельевой для пансионеров, где языки не умолкали, было только замечено без комментариев, что Роджер Казмажор всегда недалеко от маленькой русской. Что касается нашей дружбы с Жоржем Янцевичем, то все считали ее нормальной, так как мы оба были русскими. Мадемуазель Роза была обездоленное существо. Коротышка, полная, с резкими манерами, она хотела знать все, что происходит в колледже и не отдавала себе отчет, что ученики, чтобы над ней посмеяться, рассказывали ей самые невероятные истории. Надо заметить, что сплетни касались больше учительского персонала. Наш преподаватель математики был очень интересный мужчина, и, конечно, ему неизбежно приписывались различные авантюры. Он только начинал преподавать, но мог уже гордиться успехами своих учеников; его отношения с коллегами, к сожалению, носили характер нетерпимости. Учитель истории и географии Боньяр преподавал также немецкий язык: нас было очень мало, так как большинство выбирало английский первым языком. К сожалению, русский можно было держать только вторым языком. Мы учили с Жоржем биографии русских писателей, которые наши мамы для нас готовили. Роджер, который свободно говорил на арабском диалекте, учил, что было тогда редко, арабский литературный язык. Это ему помогло в его будущей дипломатической карьере. Его семья жила в Бежа, когда он чувствовал себя одиноким, то заходил к нам. Был всегда чай, иногда хлеб с маслом-сыром. Мы ходили с ним на лекции в кинематограф «Ампир», где выступали иногда известные писатели. Так, один раз мы слушали Клода Фарера. В классе он никогда не садился далеко, как бы желая дать понять, что я всегда могу на него рассчитывать — что я и делала! Когда я что-нибудь пропускала или забывала, я могла спросить у Роджера и была уверена, что получу ответ. Каждый раз, когда я вспоминаю Роджера нашей юности, передо мной встает, совершенно необъяснимо, увлекательный образ «Большого Мольна». Роджер такой уравновешенный, Роджер верный товарищ, на которого все друзья могли положиться, что было у него общего с героем Алэна Фурнье? Я не ищу объяснений! Я вижу чистое лицо юности, обоюдное доверие, пути, которые расходятся, дороги, которые, казалось, никуда не ведут… и все же приведут к боли и смерти. Но тогда еще все казалось возможным… Надо было только выдержать на степень бакалавра! Экзамен держали в городе Тунис в середине июня. С семи часов утра кандидаты с надлежащими бумагами собирались перед лицеем Карно, улица Сент Шарль. Я приехала накануне с Жоржем. Мы остановились у его отца в Монфлери. Чувствуя, что у меня много пробелов, я старалась до последней минуты их пополнить, в то время как Жорж придерживался принципа «отдых перед усилием». Он даже, чтобы позволить мне повторять, выгладил мою новую кофточку, синюю с красными горошками, предназначенную для этого дня.