Все романы в одном томе (сборник) - Джордж Оруэлл

– Перед нами стена, – продолжал У По Кин, – и стена эта именуется «Флори»! Кто мог ожидать, что жалкий трус не бросит индийского дружка? Увы! И пока Верасвами под такой защитой, мы бессильны.

– Я говорил с барменом клуба, сэр, – доложил Ба Сейн. – Сахибы Эллис и Вестфилд по-прежнему против избрания доктора. Может, они опять, когда о бунте будут меньше помнить, начнут ссориться с Флори?

– Ссориться-то они начнут, как же им с ним без ссор. Но тем временем дело будет сделано. Глядишь, и впрямь протащат докторишку! Мне тогда только умереть от бешенства. Нет! Остается нам одно – прихлопнуть самого Флори!

– Самого, сэр? Он же белый!

– И что? Случалось мне и белых повалить. Разок хорошенько опозорить сахиба, и приятелю-индусу тоже конец. Я должен растоптать Флори, я буду его топтать, я растопчу его так, что он и вообще в свой клуб больше не сунется!

– Сэр! Он белый! А мы? Кто же поверит нашим обвинением?

– Стратегической мысли у вас маловато, уважаемый Ба Сейн. Не обвинять белого, а поймать in flagrante delicto – на месте преступления. Публичным позором пригвоздить! Только решить бы, как тут взяться. Теперь тихо, я буду думать.

Повисла пауза. У По Кин застыл, пристально глядя на завесу дождя, руки за спиной, ладони на выступе мощных, громадных ягодиц. Трое советников, затаив дыхание, не сводили с него глаз, несколько обескураженные дерзкой идеей, в ожидании некоего сногсшибательного хода. Сцена напоминала известное полотно (кажется Месонье), изображающее Наполеона в Москве: император задумчиво изучает карту, а маршалы, с треуголками в руках, застыли в благоговейном ожидании. Но У По Кин, конечно, оценивал ситуацию прозорливее французского императора. За две минуты план созрел, и лицо обернувшегося судьи просияло. Пускаться в пляс, как говорил доктор, он не собирался, фигура его для танцев не годилась, однако повод поплясать возник. Подозвав Ба Сейна, судья несколько секунд шептал что-то ему на ухо.

– Думаю, как раз то, что нужно, – вслух подытожил он.

Широкая ухмылка расплылась по лицу не умевшего, казалось, улыбаться помощника.

– И всех расходов лишь полсотни рупий! – ликующе добавил У По Кин.

План, детально развернутый перед аудиторией, получил горячее одобрение. В перекатах радостного смеха зазвенел даже тоненький голосок Ма Кин, постоянно огорчавшейся из-за дурных поступков мужа. План действительно был хорош. Точнее – гениален.

А с неба лило и лило. Вторые сутки Флори жил в лагере, вторые сутки шумел дождь, то слегка успокаиваясь и сеясь английской моросью, то исторгаясь из немыслимо изобильных облаков бешеными потоками. Дня не прошло, а долгожданный ливень своим беспрерывным стуком по крыше уже начал сводить с ума. Проглядывая в просветы туч, солнце яростно парило землю, и от жарких болотных испарений тут же начинало лихорадить. Набухшие коконы прорвались ордами летучих насекомых; неисчислимо развелось меленькой мерзости, так называемых гнусяшек, заполонивших дома, кишевших на обеденных столах и превращавших еду в пакость. Элизабет все еще выезжала вечерами с лейтенантом, если дождь не хлестал уж слишком сильно. К причудам климата Веррэлл был равнодушен, его лишь раздражала грязь, пачкавшая пони. Так прошла неделя. Никаких новых слов, никаких изменений в отношениях, ни намека на ежедневно ожидавшееся предложение руки и сердца.

Между тем просочилась страшная весть: представителю комиссара сообщили, что Веррэлла отзывают из Кьяктады (отряд военной полиции остается, но офицер будет прислан другой). Точная дата, правда, не указывалась. Элизабет мучила тревога. Должен же он ввиду близившегося отъезда сказать ей наконец что-то определенное? Задать прямой вопрос или хотя бы узнать у него, верны ли слухи о его отъезде, она, разумеется, не могла. Сам же он не говорил ничего. Затем однажды вечером лейтенант в клубе не появился. Не увидела его Элизабет и назавтра, и через день.

Ужаснее всего была необходимость лишь молча, пассивно ждать. В течение последних недель почти неразлучные, Элизабет и Веррэлл некоторым образом оставались достаточно чужими. Упорно сторонясь четы Лакерстинов, лейтенант ни разу не зашел к ним, что соответственно исключало визиты или хотя бы записки к нему. Утренние его тренировки на плацу тоже прекратились. Да, ничего иного, кроме ожидания, когда он сам объявится. А когда? И когда же предложение руки и сердца? Ах, ведь он должен, должен! В это тетушка с племянницей (ни словом не касаясь запретной темы) веровали дружно и свято. Трепещущая надеждой, Элизабет изнывала. Господи милосердный, помоги, задержи его хотя бы на неделю! Еще четыре, даже три прогулки, нет, даже двух хватит, и все будет прекрасно. Господи, смилуйся, поторопи его явиться! Только бы он пришел скорее, он не сможет уйти с обычным «доброй ночи!». Все вечера дамы просиживали в клубе допоздна, прислушиваясь к шагам на крыльце, – напрасно. Злобный Эллис ехидно, понимающе ухмылялся. Но самым мерзким дополнением к мукам стал дядюшка, атаковавший теперь непрестанно. Распутник почти перестал таиться, прижимая и лапая Элизабет чуть ли не на глазах у слуг. Единственным средством обороны оставалась угроза пожаловаться тете; к счастью, ума мистеру Лакерстину не хватало сообразить, что вот это-то для Элизабет было категорически исключено.

На третье утро тетя с племянницей, укрывшись в клубе за минуту до хлынувшего стеной ливня, едва успели отдышаться, как из коридора донеслась твердая офицерская поступь. Дыхание у обеих дам перехватило – он! Расстегивая длинный дорожный плащ, в салон вошел молодой человек. Чрезвычайно бодрый здоровяк лет двадцати пяти, практически без лба, зато с густой пшеничной шевелюрой, красными щеками и, как очень скоро выяснилось, оглушительным смехом.

Миссис Лакерстин издала невнятный шипящий звук, выразивший разочарование. Здоровяк, однако, будучи простым, веселым парнем из тех, что вмиг со всеми накоротке, приветствовал дам добродушным балагурством:

– Хо-хо! Волшебный принц явился! Я, того самого, не нарушил? Может, прием по случаю или важное семейное торжество? Не помешал?

– Прошу вас! – несколько оторопев, сказала миссис Лакерстин.

– А чего, думаю, схожу-ка сразу в клуб, хоть огляжусь. Так, знаете, для срочной акклиматизации в местных крепких напитках. Ночью только приехал, прямо этой ночью.

– Вы здесь остановились? – протянула миссис Лакерстин, не ожидавшая никаких приезжих.

– Точно так. С полнейшим прямо-таки удовольствием.

– Но мы не слышали… Ах да! Я полагаю, вы из Лесного департамента, на место бедного мистера Максвелла?

– Из департамента? Ни в коем разе. Буду погонялой сипайской боевой команды.

– Как-как?

– Явился новым командиром военных полицейских. Бразды принять у старикана Веррэлла. Ему, братишке, приказ срочно вернуться в конный полк. Собирался как бешеный. Такой, скажу вам, тарарам оставил вашему покорному!

Молодой весельчак не слишком отличался тонкой наблюдательностью, но даже он заметил, как исказилось лицо обомлевшей девушки. Да и миссис Лакерстин понадобилось несколько секунд, чтобы оправиться от изумления.

– Мистер Веррэлл, вы говорите, собирался в путь? – воскликнула она. – Готовится к отъезду?

– Готов! Уже отъехал!

– Он уехал?

– Ну да, то есть тронется, думаю, через полчасика. Я-то устал как пес, не стал ждать, чтоб платочком помахать. Коняшек его загрузил, да и сюда…

Последовали, вероятно, прочие разъяснения, но ни тетушка, ни племянница их не услышали – через мгновение обе стояли у входных дверей.

– Бармен, рикшу немедленно к крыльцу!

Вторая фраза: «На станцию, джалди! Пошел!» – прозвучала уже в повозке, сопровождаясь для понятности тычком зонта миссис Лакерстин в спину неповоротливого рикши.

Элизабет закуталась плащом, тетя в повозке раскрыла зонт, но проку было мало. Ливень хлестал такой, что, еще не выбравшись из ворот, обе дамы насквозь промокли. Впряженного рикшу едва не опрокинуло; согнув голову, он с надсадным стоном тянул экипаж против ветра. Элизабет била горячечная дрожь. Ах, что-то тут не так, что-то не так! Он написал ей, а письмо случайно потерялось. Конечно, потерялось! Так не должно быть, нет, не мог же он просто уехать, даже не попрощавшись! И даже если так, надежда не потеряна! Вот он увидит ее на платформе, в последний раз, и сердце его дрогнет, он не сможет ее оставить! Станция была уже рядом. Элизабет чуть отстала от повозки, хлопая себя по лицу, чтобы бледные щеки порозовели. Вымокшие сипаи, в жалко обвисшей униформе, суетились на перроне с грузовыми тележками. Люди его отряда. Слава Богу, до отправления еще четверть часа! Спасибо, Господи, что подарил хоть эти минуты свидания!