Сержант Каро - Мкртич Саркисян

Ваан изобразил на лице понимание.

— Ну как?

— Интересно.

— Подумайте, герр Чобанян. — Браун протянул ему руку.

Возвращался Ваан подавленный и недовольный собой: «Сидел как мокрая курица, — негодовал он на себя, — и так беседовал с этим индюком, будто мы с ним вовсе не враги. Но разве солома силу ломит: место ли здесь геройство изображать? — думал он уже через минуту. — Мы должны воевать, бить гитлеровцев. И надо, чтобы в этом нам помогли сами же немцы…»

Большая часть бойцов вначале и слышать не хотела о том, чтобы даже на время напялить на себя ненавистную форму.

— Нет! Никогда!

Саядян терпеливо разъяснял.

— Мы должны сделать все, чтобы не вызвать подозрений, — сказал он, — нам сейчас нужна хотя бы относительная свобода, а немцы — слава богу! — предлагают нам также и оружие. Давайте заполучим его, чтобы в удобный момент повернуть против врага. Во времена Вардановой войны в 451 году персидский царь Азкерт, мечтавший обратить армянских нахараров — князей в свою веру, тоже поставил их перед выбором — жизнь или смерть! «Отрекитесь от своей веры — или вас растопчут слоны». И армяне провели врага, а вернувшись на родину, вооружили народ и войско для исторического Аварайрского сражения. Сегодня мы должны поступить подобно нашим предкам, ибо «смерть осознанная — бессмертие, неосознанная — забвение»!

После долгих споров и обсуждений решено было принять предложение немцев.

И вот настал наконец день, когда военнопленные сменили полосатую лагерную одежду на вражескую форму.

Зло шутили друг над другом. Даже люди с крепкими нервами сникли, словно соскребли с них человеческую и облекли в змеиную кожу. Самый молодой из бойцов, Варужан, пытался изорвать на себе форму:

— Собака я… фашист проклятый… Плевать я на себя хотел!

Его связали, утихомирили.

Когда Ваан впервые увидел себя в зеркале у парикмахера, будь у него «парабеллум» — разрядил бы в этого чужого, ненавистного ему человека.

Но с чем только человек не свыкнется! Привыкли и они. И даже подтрунивать стали — кто над носящими форму, кто над раздающими ее.

Однако враг оставался врагом. Надзор был по-прежнему строгий. Подполковник Саядян, теперь уже начальник штаба легиона, пожаловался как-то Брауну:

— Мы — солдаты рейха, а вы продолжаете держать нас за колючей проволокой.

Браун иронически улыбнулся.

— Вы пока все еще пленные. Присягнете — тогда положение изменится. Получите и оружие и свободу немецкого солдата.

Партева Карташяна Ваан знал еще по Еревану, со студенческих лет. Учился тот в Политехническом институте. Отец его, Мигран Карташян, был известным ученым. Потом выяснилось, что он враг народа, агент нескольких иностранных разведок. Близкие и друзья только и делали, что удивлялись да разводили руками: «Кто бы мог подумать?» Сын был исключен из института и из комсомола.

И вот, в далеком польском городе Возня, в шеренге пленных Ваан увидел Партева. Увидел и поразился, глазам своим не поверил: уж он-то знал Партева отлично. Впрочем, иначе и быть не могло. Яблоко от яблони… Надо предупредить товарищей, пока Карташян не успел хоть что-то вызнать о подполье. Успеть бы сказать Саядяну.

Во время ужина он подошел к Партеву:

— Привет, земляк…

— Привет! — холодно отозвался Партев.

— Откуда взялся?

— Поехал — попался, — отшутился тот.

Подпольщики почти не разговаривали с ним. Да и сам он к ним не тянулся. Замкнутый, отчужденный, молчаливый. Странными казались отношения, сложившиеся между Партевом и лагерным начальством. Его часто видели избитым в кровь. «Испытанный метод, — шептались подпольщики. — Пытаются провокатора за святошу выдать, готовы все кости ему переломать, лишь бы в доверие втерся».

Наконец наступил день, когда легионеры давали присягу.

Под звуки военного марша легион прошагал в сторону леса. На опушке высилась импровизированная трибуна, за ней — сердитое лицо фюрера в обрамлении фашистских знамен. Шумел зеленый лес, и ласково светило солнце. Жизнь оставалась жизнью.

Принимать присягу прибыл группенфюрер Генрих Метерлинг. Браун и офицеры его штаба в парадных мундирах обошли ряды. Штурмбанфюрер произнес речь:

— Я рад, что с сегодняшнего дня вы станете солдатами могущественной германской армии и с именем фюрера на устах пойдете в бой и на смерть…

Под конец штурмбанфюрер так растрогался, что на его рыжих ресницах заблестели слезы.

— Вы, солдаты высшей расы, завоюете мир, и он будет облагодетельствован вашими деяниями. Отныне и во веки веков Германия-это весь мир. Хайль Гитлер!..

Офицеры вскинули руки в нацистском приветствии.

— Хайль! — дрогнул воздух над лесом.

Браун добавил:

— Кто не хочет поклясться в верности рейху — пять шагов вперед.

Сразу стало тихо. Лес замер недвижный. Браун, довольный, расплылся в улыбке и посмотрел в сторону застывшего под портретом Гитлера группенфюрера.

— Выходит, нет среди вас отступников?

— Есть, — раздался голос.

— Пять шагов вперед!

От шеренги отделился Партев Карташян.

Саядян похолодел, лицо его стало восковым. Ваану показалось, что он вот-вот задохнется.

— Значит, ты не желаешь служить фюреру?!

— Нет!

Браун свирепо ухмыльнулся и обернулся к группенфюреру. Стоявший рядом с Брауном офицер в упор выстрелил в Партева.

Партев схватился за сердце, шумно вздохнул и упал навзничь.

Строй глотал слезы. Духовой оркестр играл фашистский гимн «Великая Германия»… Солдаты давали присягу.

Ваан всматривался в лицо лежавшего неподалеку Партева. «Он смертью своей доказал право на жизнь. А мы, сможем ли мы жить?..»

… Дробно стучат колеса поезда. Стоя у окна вагона, Ваан смотрит на вымершие, выжженные, печальные села.

У-у-у!.. — зловеще разрывает воздух гудок паровоза. Что он везет? Он везет смерть: на открытых платформах — орудия и минометы.

Немецкое командование не решилось отправить на фронт армянский легион в полном составе. И без того брошенный на Северный Кавказ первый его батальон с большими потерями прорвал линию фронта и соединился с частями Красной Армии.

Полагаться на преданность военнопленных армян было нельзя. После долгих раздумий и совещаний решено было второй батальон направить на Украину — охранять немецкие гарнизоны от партизанских налетов.

Мчит поезд. Везет легионеров: грабить и обирать народ, убивать партизан. Под перестук колес приближается развязка.

«Теперь на фронт нам не попасть!»

— Думаешь, лейтенант? — подошел к Ваану секретарь партбюро подполья Авагян. Такие добрые глаза и… мундир убийцы.

— Думаю, думаю, и мучит меня неопределенность, — вздохнул Ваан. — В своих мы стрелять не станем, это понятно, а как повернуть оружие против врага?

— События сами подскажут, что делать, дорогой мой. Думаешь, нас сразу же, как привезут, бросят против партизан?! Нет, брат. Пока нам не доверяют.

А поезд стучит и стучит колесами.

— Минас, девушка у тебя есть?

— Да как такому молодцу без зазнобы? Конечно, есть!

Минас, довольный, заулыбался.

Сурен Арзаканян, карабахец, достал из-за пазухи заветную записную книжку:

— Слушайте, братцы, вот я стихи написал…

— Давай! Читай! — послышались голоса.

Ах, если услышишь, что пал я в бою,Не надо, не надо дверей запирать!Я ночью приду и утешу твоюБезмолвную скорбь, ненаглядная мать.

Неслышно в твой дом опустевший войду.Останусь, пока не займется заря,Покорной росой на рассвете уйду,Слезою из глаз твоих выкачусь я…

Ах, если услышишь, что пал я в бою,Ты сердце свое для других отвори.Любимая!.. Верю я в верность твою, —Но счастье другому тогда подари.

И пусть я гостил лишь в несбыточных снах —Останусь, пока не наступит рассвет.… Хочу поцелуем на милых губахРастаять, коль счастья иного мне нет!..

… На рассвете поезд остановился на маленькой станции под Житомиром. Выгрузились. Командир Ганс Шпрингер построил батальон на привокзальной площади и отправился к начальнику гарнизона. Вернулся уже с инструкциями.

— С сегодняшнего дня вы находитесь в зоне боевых действий. Район кишит саботажниками. Нарушено снабжение армии. Население прячет продукты и хлеб. Надо отобрать у них зерно. Выполняя приказ, вы должны принимать все необходимые, я повторяю — все необходимые меры воздействия, включая расстрел.

Погрузились в машины, и батальон отбыл в отдаленные села.

Первая неделя пребывания здесь армянских легионеров немцам ничего хорошего не дала. Легионеры предупреждали крестьян о «ревизиях».