Проза и публицистика - Иннокентий Федоров-Омулевский

   И редактор поспешно сунул мне в руку один из номеров "Нового Времени".

   – Однако...– снова остановил я его,– г. Боборыкин...

   – Да! вот вам живой пример,– быстро воскликнул он: – сидит человек в Вене, "только и дела делает, что ходит и лежит, читает, по возможности, меньше", разносит книги по поручению знакомых – и все это подробно описывает, ведь "Наш Век" находит его же, вероятно, очень занимательным...

   Чувствуя, что начинаю сдаваться, я еще раз попытался было остановить почтенного редактора:

   – Позвольте... гг. Максимов, Буренин...

   – Гм! Максимов...– замялся он несколько.– Ну, этот любит больше описывать "пьяных солдатиков". Так, впрочем, что же? Ведь и это интересно-с; ведь надо же и эту сторону русского человека осветить. Да, наконец, у каждого имеется своя специальная струнка-с. Что же касается г. Буренина, то пример его может послужить вам лучшим ободрением: он даже прямо заявил, что выехал "с легким сердцем". Нечего затрудняться и вам.

   Дай, думаю, сделаю последнюю попытку.

   – Г. Немирович-Данченко...– слабо сказал я.

   – Пожалуйста, не говорите мне ничего о моих сотрудниках! – ужо запальчиво возразил редактор:– мне не приходится хвалить их самому... Словом, вы должны ехать – и конец разговору.

   Скромность моя была окончательно побеждена.

   – Ну куда же я поеду? – спросил я только.

   – Куда хотите: на Дунай, в Париж, в Америку, в Африку... в Австралию, наконец,– не все ли равно?

   – Но какое же отношение будет иметь... например, Австралия к настоящей войне? – вытаращил я изумленно глаза.

   – Ах, боже мой! как "какое"? Вы можете сообщать нам, что думают о ней, положим, папуасы... Ведь это, батюшка, в высшей степени интересно и оригинально. Наверно, г. Миклухо-Маклай поможет вам самым обязательным образом. Я ему, впрочем, напишу.

   Что вы станете делать с такой американской настойчивостью? Мы перешли к разговору об условиях и мигом покончили дело. Я даже выторговал себе на счет редакции бутылку сельтерской воды на все время путешествия: страны, мол, будут попадаться очень жаркие... Вдруг я спохватился, однако.

   – Прежде чем подписать наши условия, позвольте мне представить вам хотя краткую пробную корреспонденцию еще здесь, не выезжая с места,– попросил я для очистки совести.– Если читатели "Живописного Обозрения" останутся довольны ею – я выеду на другой же день.

   – Вы несносны с вашими претензиями, но, так и быть, и это вам позволяется,– согласился редактор.

   И вот я снова вижу во сне, что сижу за целым ворохом русских газет, тщательно выбираю там из специальных военных корреспонденции подходящие для меня строки и, желая отличиться, делаю из всего этого невообразимый винегрет. Я беру кусочек и у г. Максимова, и у г. Боборыкина, и... словом, у всех по кусочку. Голова моя горит, а в ней назойливо мелькает только одна ясно определенная, неотвязная мысль, что я должен быть на первый раз очень краток и выразителен, если хочу наслаждаться всеми прелестями жизни... между папуасами. Перо мое лихорадочно выводит на бумаге:

   (Дневник корреспондента "Живописного Обозрения")

Письмо первое.

   Выехав с легким сердцем, я буду заносить и такие впечатления, какие будут относиться к современным событиям, и такие, какие совсем ни к чему не будут относиться... Стоги прошлогоднего сена желтеют повсюду. Видимо его много. На стогах – аисты, аисты на полях, аисты в разливах... Как кокетливы, изящны издали бессарабские деревушки. Одна, например, из-за горы выбежала, когда наш поезд поравнялся с нею, и опять спряталась за другую гору, когда поезд пошел далее. Важно!.. Женщины не особенно красивы; глаза хотя и черны, но без страсти, а скорее в них замечается утомление... Одеваться желают со вкусом, но остаются при одном только желании... Вчера я встретил на улице выпившего солдата; его окружили румыны и ласково разговаривали с ним; прошла мимо солдатика франтовато одетая горничная; солдатик посмотрел ей вслед, развел руками и зачмокал губами, восторгаясь прелестями ее форм...

   – Знаете ли, что будет? – говорил он мне раздраженным шепотом, плюя мне в лицо и силясь оторвать пуговицу от моего сюртука:– Франция воспользуется удобным случаем, чтобы вернуть Эльзас и Лотарингию...

   Вчера я приехал в Вену... Я привез г. Новикову из Варшавы книгу от его товарища по школе и университету... Священника, о. Раевского, я давно знаю, около девяти лет; но откровенно говоря, не любил ходить к нему, когда бывал в Вене. Он только сильно поседел, но еще свеж. Ему тоже привез книгу из Варшавы, от моего знакомого... Г. Новиков был так любезен – передал мне чрез о. Раевского свое сожаление о том, что я в понедельник не застал его, и желание еще раз видеть меня... В эту последнюю беседу он сказал мне даже:

   – Кандидатского диплома у меня нет, он при моих документах; но магистерский я храню при себе.

   Я с полной откровенностью высказал г. Новикову: как мы – русские писатели – не избалованы в этом смысле и как мне лично приятно было найти в сношениях с одним из самых видных деятелей русской дипломатии столько простоты и доступности вместе с общностью развития, тона и языка. Провожая меня до лестницы, г. Новиков"... {В этом письме нет ни одной моей собственной фразы: все заимствовано у гг. Буренина, Максимова, Боборыкина и других корреспондентов. Смею думать, однако ж, что в их специальных писаниях не больше современного смысла, содержания и интереса, чем в моем образчике.}

   Впрочем, на первый раз довольно. Следующее письмо вы, вероятно, получите от меня уже из страны папуасов.

––-

   Но тут я внезапно проснулся. Боже мой, какая иногда чепуха может пригрезиться во сне! – подумал я невольно. Теперь ты можешь быть совершенно спокоен, читатель: мне никуда не предстоит ехать. Но если б даже я и поехал куда-нибудь, то, во всяком случае, не сообразуясь с географией, преподаваемой "Новым Временем" своим подписчикам. В No 436 этой газеты напечатана корреспонденция из г. Гжатска Тамбовской губернии, тогда как город этот находится в Смоленской. Вот и поезжайте, изучайте Россию по указанию г. Суворина! Невольно скажешь:

             Города перемещает

             Он по собственному смыслу.

             Так дугу порой вставляет,

             С пьяных глаз, извозчик к дышлу.

   Вон и в наших рядах опять убыль. 18 мая скончался издатель "Петербургского Листка" В. А. Владимирский. Правда, собственно литературная деятельность покойного, хотя и отличалась некоторым разнообразием, была довольно скромна; но все-таки это убыль...

Зоологический сад и мои впечатления.– Разрешение вопроса об "отцах" и "детях".– Миллионное ходатайство г. Струве.– Невинный фотограф.– Новый фельетонист и мой привет ему.– Будущий петербургский аквариум.– Бешеные собаки,– Дело г-жи Кронеберг.– Скромное обещание

   Так как я, читатель, уже не поехал в страну папуасов, то вчера, с горя, пошел в зоологический сад. Мне хотелось, по крайней мере, полюбоваться на кенгуру – милых животных этой любопытной страны. Предпринимая такую невинную прогулку, я вполне был уверен, что расположение моего духа останется невозмутимым на целый вечер. Но это мне только так казалось: едва вступив в сад, я уже возмутился. У помещения собак, над одной из клеток, глаза мои с недоумением остановились на дощечке со следующей, очевидно, русской надписью: "кравиная сабака". Под этой надписью стояла другая – латинская, по которой я только и мог догадаться, что дело идет просто о "кровяной собаке". Боже мой! неужели русскую надпись редактировал г. Суворин? – невольно пришло мне в голову: грамматический курьез дощечки так близко походил на опечатку "Нового Времени". Во всяком случае, кому бы ни принадлежало составление этого курьеза, г-же Рост должно быть очень стыдно за него: живя столько лет в России и собирая ежегодно такую обильную дань с посетителей своего сада, она могла бы, кажется, позаботиться, чтобы ее русские надписи составлялись пограмотнее. Впрочем, надо и то сказать, большинство немцев всегда и везде отличалось неуважением к стране, которая давала им приют и кормила их... Во все время прогулки по саду мне почему-то то и дело шли на память наши журнальные деятели. Так, например, большой слон с его хоботом вызвал у меня представление о г. Краевском с его "Голосом"; морские свинки, суетливо, но мирно возившиеся около брошенной им травки, напомнили мне наших военных корреспондентов; неуклюжая птица марабу, стоявшая неподвижно на верхушке выстроенной для нее будки, казалась мне похожей, как две капли воды, на кн. В. Мещерского, а сама будка – на "Гражданина"; даже дикообраз, и тот как будто смахивал... на г. Благосветлова, и т. д. Только хищники не напомнили мне никого: они смотрели слишком гордо и независимо. Под конец меня уже совсем вывела из терпения такая нелепая галлюцинация, и я перестал смотреть на зверей. Да, впрочем, по правде сказать, и смотреть-то было не на что: ничего нового в саду не оказалось, за исключением двух малайских медведей.